– Divinum opus sedare dolorem 4, – бормотал монах, в боязни переминавшийся с ноги на ногу перед статной молодухой, обвитой цепью. Помощники палача сноровисто обкладывали прикованную ведьму связками смоляных дров, поминутно озираясь то на взволнованную площадь, то на небо. – Примирись с церковью, дочь моя. Отринь бесовское служение, и тем душа твоя спасётся.

Она часто дышала, не видя монаха; взор её метался над головами толпы.

– Бегите, люди добрые! Бегите от моря! Лезьте на крыши!

Кто её расслышал – не поверил.

– Бесов кличет! Летят, летят! Живей поджигайте!

Это она. Тэтке Рыбачка. Истинно зрячая, видящая суть. И такие глаза спекутся в огне!..

Оставила ли она потомство?.. Может, хоть её дитя избежит пламени?

Пробившись к помосту, всадник свалился с седла, едва удержался на ногах и взбежал по ступеням. Лицо его было искажено ужасом.

– Ваше Преосвященство, беда. Земля проваливается!.. Наводнение!

– Дурак, что ты городишь? – возмутился епископ. – Сие – наваждение бесов! Ведьмовской морок.

Монах отступился от Тэтке и перешёл к соседнему столбу. Поднесли факел, дрова занялись. Слишком спешат подручные!

– Слоны, – вырвалось у рыцаря-паломника; он поднялся с почётного сидения.

– О чём ты?.. – Епископ насупил брови.

– Я слышал в Аль-Кахире. Так трубят слоны.

Действительно, за свистом ветра слышались издали долгие, гулкие звуки, словно протяжно перекликались некие гиганты.

Вокруг Тэтке с треском разгорался костёр; её крики отчаяния превратились в мучительный вопль боли. Но дрожь земли стала так сильна, что палач, его присные и монах-утешитель кинулись прочь с «жаровни». В смятении толпа забурлила и начала разбегаться по улицам, а господа с помоста поспешили к лошадям, которых едва удерживали слуги.

Нет. Верхом не скроешься. Надо бежать на возвышение.

Я устремляюсь к собору, со мной – другие. Скорее, скорее!

– Дьявол явился! Господи, помилуй нас! – истошно голосит кто-то сзади.

Земля вздрагивает под ногами. Чувство зыбкости опоры жутко, как приговор высшего Судии. Я оборачиваюсь; вместе со мною на небо смотрит бледный инквизитор.

В сумерках – словно в разгар дня опустился вечер! – по небу мерно, медлительно плывёт клином строй кудлатых туч с чёрными днищами, свесив вниз извивающиеся струи дождя, похожие на толстые лохмотья или гибкие огромные сосульки. Между струями порой проблёскивают молнии, озаряя крыши Энса и тела туч – белые молнии, странно прямые, будто солнечные лучи.

Дождь идёт вниз – и вверх. В небо взлетают чёрные снежинки.

Внезапно я осознаю, что это – не дождь и не струи.

Это хоботы, подобные слоновьим.

Они втягивают людей.

Так вот что предрекала Тэтке: «Медузы летят по небу»!

Пока я стою, оцепенев, за домами раздаётся близящийся рёв воды, перекрывая трубные голоса туч. Крыши начинают проседать и рушиться.

Одна из туч покидает строй, спускается и зависает над монастырём кларисок. Хоботы в десятке мест пронизывают кровлю. Крики монахинь слабее, чем писк комаров; они едва различимы среди грома надвигающегося потопа. Жидкие столпы, извиваясь и крутясь, засасывают женщин и уносят вверх.

– Misit de alto et accepit me, extraxit me de aquis multis. – Доминиканец в полубезумии шепчет псалом: «Он простёр руку с высоты, и взял меня, и извлёк из вод многих». Вернее, он читает в полный голос, но за шумом его речь еле слышна.

– Это не бог! – кричу я. – Бежим в собор!

Я успеваю заметить – прямые молнии, словно копья, ударяют в «жаровню». Два хобота ощупывают место казни и схватывают тела, избавленные от цепей. Как бы раздумывая, хобот вращает одно из тел, похожее на головешку, но забирает и его.

Давка в дверях! Мы несёмся по лестнице вверх, на звонницу. Я расталкиваю людей без жалости. Кто останется внизу – тот мёртв!

С вышины я вижу панораму гибели.

К западу от Энса уже ничего нет. Там бурлят мутные волны, кипит торжествующее море, поглотившее сушу. Хлам и обломки носятся по пенным водам. Город опускается на дно, как намокающая ткань. Кренятся и валятся дома; по крышам карабкаются люди в тщетной надежде на спасение – их слизывают оттуда жидкие щупальца туч.

Вода подступает к собору, крутится водоворотами у портала, поднимается всё выше.

– Aquae diluvii inundaverunt super terram. – Упав на колени, инквизитор устремляет глаза к хищным тучам.

Всё по Писанию, верно – «Воды потопа пришли на землю».

Тучи всюду. Они собирают тонущих, как изобильный урожай. И как сборщики плодов, отбрасывают негодных – иные поднятые вверх замирают на взлёте, хобот рассыпается и проливается потоком, тело летит вниз, а живая струя вырастает вновь.

Меня обуревает яростное, жадное, почти нестерпимое любопытство – что ощущает человек, подхваченный вертящейся струёй? что будет дальше?

Сейчас я это узнаю.

Узнаю вновь.

Нас много, тесно сгрудившихся на площадке звонницы. Плач, брань и исступлённые мольбы разрывают воздух.

Туча слышит и видит нас, она нам рада и протягивает хоботы.

Я вырываю меч из ножен, наношу удар, но клинок не встречает сопротивления. С тем же успехом можно рубить дождь или ручей.

Меня охватывает упругая, властная вода.

Где-то внизу грохочут камни – это раскалывается собор, погружаясь в море.

Я умер?

О, если бы!..

17 сентября 1282 года в результате депрессии земной коры произошло катастрофическое опускание 250-километрового участка побережья Северного моря. Ушли под воду фризские города Нагеле, Энс и другие; погибло около 70 000 человек. От материка отделились куски суши, ставшие цепочкой Фризских островов; образовался обширный залив Зёйдер-Зе («Южное море»).

1 Шекспир «Макбет», акт IV, сцена 1 (пер. Б.Пастернак)

2 действие служебное (т.е. ритуальное) (лат.)

3 лоно церкви (лат.)

4 Божественное дело – успокаивать боль (лат.)

Эх, запад! Не пот – а запах,

Не женщины, а сказки братьев Гримм!

Мартини, бикини, мини

И наслажденье, вечное, как Рим

Дмитрий Кимельфельд

– Я рос в обстановке терпимости. – Как всегда, Вальтер начал издалека. – Разумеется, я верен идеалам консервативной революции и убеждён в неравенстве людей, но с пониманием отношусь к детям, овцам, негерам и деликатам. Однако порой всё так накаляется, что я с ужасом ощущаю себя злобным категоричным типом!

– Чего ужасаться? Это нормально. – Влад хлебнул чаю, стараясь отрешиться от топота и щебета вьетов в холле.

Капитан с обер-лейтенантом жались в ракитинской каюте, якобы рассчитанной на двух жильцов, невольно прислушиваясь к бурной деятельности агентов «Хонг Дьеу».

Маркетинг вьетов процветал, к ним ломились покупатели. Милая товарищ Лан, супруга капитана Шона, убеждала кого-то, что экстракты растений дыонг ле и фу ты подавляют рост сирианских прионов в мозгу.

– Азиаты – наши братья, – упрямо убеждал себя Вальтер. – Их тоже создал Бог. Лишь разница культур и языков мешает нам согласовать позиции…

– До жути мешают. Пойди, вдолби Шону, что надо тише стучать ногами и трещать языком.

Они беседовали по-немецки с проблесками русского, чтоб узкоглазые братья даже случайно ничего не поняли. На базе бытовал кошмарный новояз «халф рашен, халф америкашен», но Ракитин на всех языках говорил с хохлацким акцентом; его взрывное «Г» и залп в упор были одинаково известны.