В двух сундуках Чеснишин хранил различные товары для торговли с туземцами. Всего понемногу: котлы, сковороды, гвозди, ножи, медные монеты, ткани, одежду, шляпу с разноцветными перьями, сладости, а для вождей несколько поделок из нефрита и стекла. Этот набор товаров, рекомендованный преподавателями Морского училища, ему не пришлось пустить в ход ни разу. Так что Митя пожертвовал безделушками без сожаления.

— Вот и пригодились сундуки, — бормотал он под нос.

Баррикаду возвели быстро. К сундукам добавили бухту с толстым тросом, бочку с дождевой водой, несколько бочек с солониной (Пулька с Сарапулом рады были избавиться от ненавистного рациона). Борта завесили мешковиной.

— Теперь мы выглядим как морской старьевщик, — заметил Барахсанов. — Испанцы наверняка поломают головы, гадая, что перед ними. Как ты собираешься их победить мешковиной?

— Нам нужно взять круче к ветру.

— Куда уж круче? — возразил помощник.

— Ещё градусов пять выгадать можно, а если постараться, то и все десять.

Одно из главных правил морского боя заключалось в достижении преимущества в ветре. Кто получает ветер, получает возможность маневрировать и лишает манёвра противника.

— Если сделаем по-моему, то пересечем их курс часа через два, — пояснил Митя. — Примерно в полумиле пред шхуной. И окажемся с наветренной стороны от обоих. Бриг будет в худшем положении относительно нас. Ему придется или самому увалиться под ветер и тем самым отказаться от погони, или сильно рисковать, атакуя нас из неудобного положения и всё равно прервать погоню.

— Как скажешь, шкип, — не стал спорить помощник.

Барахсанов не боялся боя, просто не видел в нём смысла.

— Давай сделаем это, — сказал Митя.

От Нука-Хива шхуна почти всё время шла в бейдевинд. Чаще правым галсом, так как они спускались с юга к экватору. Если не считать отдельных порывов, за два месяца ветер лишь пару раз менялся на боковой, но длилось такое счастье недолго. Бочки, предназначенные для серы и гуано, заранее заполнили водой, чтобы иметь запас и улучшить остойчивость. И всё равно они шли относительно ветра под углом примерно в 45 градусов. Идти круче означало напрягать силы, внимание, а команда и так уже провела в море почти полгода. Но теперь Митя решил выжать всё, на что только была способны его шхуна.

Работа с парусами при крутом бейдевинде и в сильный ветер являлась самой сложной, но и самой интересной из всех. Митя не участвовал в гонках, у него редко возникала необходимость выгадывать лишние мили. Но когда всё же приходилось спешить, он получал удовольствие от работы и всегда сравнивал её с настройкой гитары. На испанской пятиструнной гитаре играл Малыш Тек. Вернее пытался играть. Он часто настраивал и перестраивал гитару, повинуясь какому-то внутреннему ощущению. Потом перебирал струны, то по одной то, несколько разом. Примерно так же команда действовала шкотами, фалами и другими снастями.

Корабелы Эскимальта отдавали должное механизации выпускаемых шхун. Управлять каждым из основных парусов с помощью системы блоков, лебёдок и стопоров мог всего один человек, причём с одного места. Лебедки стояли рядком под мачтой, точно колки гитары на грифе. По небольшой лебедке отводилось под гардель и дирик-фал, которые поднимали и растягивали парус. Хотя ставили и грот, и фок обычно вручную всей командой — так выходило быстрее. Одна лебедка управляла гика-шкотом, и ещё одна была рифовой.

Следовало выставить каждый парус так, чтобы создать наилучший для каждого ветра и курса прогиб полотна, или горб, как его ещё называли. При сильном ветре и в крутой бейдевинд горб следовало расположить ближе к задней шкаторине а прогиб уменьшить.Важно было и подобрать наиболее подходящий случаю поворот полотна. Гафель и гик смотрели в разные стороны, образуя при условном взгляде сверху острый угол, а парус как бы закручивался между ними. Опять же, при выбранном курсе такой изгиб следовало сделать поменьше.

Добиться всего этого было не так-то просто. Огромные паруса словно жили собственной жизнью. Измерить мельчайшую прибавку в скорости (ради чего всё и затевалось) Митя не мог. Бросать лаг в таком деле бессмысленно. Поэтому он подчинялся собственным чувствам. Пока команда, подчиняясь его приказам, манипулировала снастями, сам он прислушивался к ощущениям. Следил за поведением шхуны, смотрел за борт на пену и обтекающую корпус струю воды, на горизонт, на вымпел. И конечно на паруса.

Получить совершенную форму паруса долго не удавалось.

— Сарапул, достань кадило, — распорядился Митя.

Кто впервые додумался до такого простого способа отслеживать набегающий поток воздуха, история умалчивает. В Морском училище среди курсантов ходила басня, будто Расстрига, когда возвращался из Бенгалии, любил тяпнуть, а в подпитии всякий раз забирался на бушприт и размахивал кадилом. То ли задабривая морских богов, то ли проклиная небесных. И вот, внимательный шкипер приметил, как дым огибает парус, и за долгое плавание из Индии, сделал определенные выводы.

Так или иначе, этот способ время от времени использовали, особенно на хлебных или сахарных гонках, когда даже несколько футов скорости складывались за недели пути во вполне весомые мили преимущества. Но в теории идеально настроенный парус мог прибавить и узел, и два.

Разумеется, морское кадило не являлось предметом культа или искусства, его не украшали самоцветами, а заправляли отнюдь не ладаном. Чаще всего использовали пустую консервную банку, а набивали смесью селитры и какого-нибудь топлива — сахара или даже просто ненужной ветоши. Такое приспособление имелось и на «Незевае».

Сарапул запалил содержимое банки и прикрепил её к концу фукштока, каким измеряли глубину в заливах и устьях. Затем он начал как бы окуривать шхуну, то поднимая шест, то опуская его. Митя наблюдал за прядями дыма и отдавал распоряжения, а остальные подтягивали снасти на щелчок-два храповика лебедки.

Достижению совершенства мешал гик. Силой ветра его всё время тянуло вверх, нарушая форму и перекручивая парус. На хлебных гонках капитаны испытывали разные способы борьбы с этой напастью: ставили косую подпорку между мачтой и серединой гика, или напротив трос, который тянул его к основанию мачты; некоторые навешивали на гик большой груз, другие крепили к палубе блоки через которые пропускали от нока особую снасть.

Митя избегал лишних снастей, он и стеньгу-то снял не в последнюю очередь ради того, чтобы убрать вместе с ней четыре веревки, которыми приходилось работать с топселем, а также две пары фордунов. Тем более, что тросов и веревок, как и парусины, оставалось в запасе всё меньше, а топселем пользовались нечасто. Для оттягивания гика он использовал наиболее простую конструкцию — перехватывал дерево веревкой и притягивал вниз, крепя к корме, к борту, крыше казенки там, где имелось достаточно уток или кофель-планок. Решение выглядело не самым рациональным, требовалось перевязывать снасть при малейшем изменении положения, зато при постоянном ветре это позволяло придать парусу нужную форму. Помимо прочего, крепление страховало гик от неожиданного заброса.

Затем они занялись стакселем. С ним было проще.Когда шкипер с помощником добились идеальной настройки, полосы дыма обтекали все три паруса с обеих сторон плотно, словно прилипая к поверхности. То что и было нужно. Сарапул свернул лавочку, выбросив содержимое кадила за борт, а банку убрал до следующего раза.

Кажется они выжали из оснастки все, что могли и теперь шли, как задумано.

— Можем поставить топсель, — предложил Барахсанов.

Митя поморщился. Он только что обдумывал постановку стеньги и решил, что дело того не стоит. Теоретически они могли наладить снасть, пусть это потребует времени, но разрушать хорошо работающую систему не хотелось.

— Слишком много возни, — ответил Митя. — К тому же лишний парус внесет расстройство в только что отлаженные снасти.

— Тогда можно наладить помпу и намочить парус.