– «Принятые» феями, – ей показалось вдруг, что ди Крей рассказывает что‑то такое, чего и сам не знал еще минуту назад. Это было глупо, конечно, так думать, но кто‑то из древних сказал по такому именно поводу, «интонация не лжет». Вот его голос и не лгал, хотя обычно проводник следил за своим языком и ничего лишнего не говорил, даже не намекал. И тем не менее это был отнюдь не первый случай, когда ди Крей проговаривался в очень непростой мелодике своей речи. Тина такие вещи замечала сразу и никогда не забывала, хотя и могла отложить на потом. Это называлось – «игра в умолчания». Она возникла в голове Тины как‑то сама собой, но у нее, впрочем, были отменные учителя: Теа, Дитта, Чермита, да и жизнь подходящая. А смысл игры вот в чем. Даже когда человек не врет, он все равно что‑то утаивает, недоговаривает, придерживает при себе. Угадать, что остается за скобками разговора, это и есть истинное искусство игрока. Странно только, что, играя в «умолчания» не год и не два, отправившись в поход, Тина об этом своем искусстве совершенно забыла. Все стало вдруг так увлекательно, чудесно и загадочно, жизнь обрела такую полноту, что совершенно не интересно показалось угадывать, кто и о чем не рассказал…

– «Принятые» феями, – между тем объяснял ди Крей, – взятые ими под покровительство, в друзья или возлюбленные, принятые в их круг. И да, они перестают быть людьми. В известном смысле, разумеется, но тем не менее.

– И каков же этот смысл? – осторожно спросила Тина.

– Ну, например, их не убивает «сольца», – пожал широкими плечами ди Крей.

– Я почти умерла! – возразила Тина.

– Но не умерла. – Ди Крей отмел ее возражение вежливо, но недвусмысленно.

– Я потеряла сознание.

– В первый раз.

– Так что же мне делать?!

– Ровным счетом ничего, – улыбнулся проводник. – Не понимаю, чем плохо быть «принятой»?

– А чем хорошо? – нахмурилась Тина.

– У «принятых» долгий век, им не страшны чума и холера и большинство ядов… Что тебя смущает, девочка? Разве так важно быть, как все?

– Как все?

– А что еще?

– Не знаю, – честно призналась Тина.

– Вот и я не знаю, – еще шире улыбнулся ди Крей.

– А я знаю! – сказал голос из темноты.

– И не пытайся! – отмахнулся ди Крей. – Я тебя уже минут десять слушаю. Лошади громко дышат.

– Вот ведь животины клятые! – Из темноты в круг света, отбрасываемый костром, вышел Ремт Сюртук, ведя в поводу лошадей с обернутыми тряпьем копытами.

– Успел? – спросил ди Крей, подходя к мастеру Сюртуку. – Что там?

– Ваш меч, сударь! – улыбнулся в ответ рыжий проводник и протянул ди Крею меч в ножнах.

– Спасибо, Ремт. – Ди Крей принял оружие, обнажил клинок до половины, коротко взглянул на опаленную сталь и вернул ее в ножны.

– Не за что, не за что! – Но, говоря это, мастер Сюртук уже повернулся к Тине. – Ваш тесачок, милая леди, я тоже прихватил. Но есть у меня для вас одна совершенно специальная вещь… – Он подошел к первой из лошадей и отвязал от седельной сумы продолговатый предмет недвусмысленного вида. – Вот, барышня, прямо под вашу нежную ручку и под ваши, простите, конечно, за выражение, фехтовальные приемы, – и, размотав мешковину, он достал на свет длинный кинжал в кожаных ножнах. – Вот!

Тина встала с земли и подошла к Ремту.

– Держите, барышня!

– Ох, какая прелесть! – не удержалась Тина, едва вынув кинжал из ножен.

Он был великолепен, длинный узкий обоюдоострый клинок из стали, отливавшей в свете костра пурпуром и кобальтом. Своей длиной он напоминал короткий меч, отделкой – изящную дамскую безделушку. Однако это была не игрушка, а настоящее, без дураков, оружие: отличная острая сталь, которой можно и колоть, и рубить, крестообразная гарда, защищающая руку, удобная – с накладками из резной кости – рукоять.

– Чуток подточить, и будет резать даже железо! – ухмыльнулся довольный произведенным эффектом Ремт.

– Знатная вещица, – улыбнулся ди Крей. – Как раз в масть мечу мэтра Керста.

– Ох! – А вот клейма‑то она, захваченная видом подарка, и не приметила, а зря: «наковальня и перо» Риддера придавали клинку особый «аристократический» шик.

– Из оружейной де Койнера? – поинтересовался Крей.

– Как можно! – всплеснул руками Ремт. – Я что, тать ночной, чтобы уважаемого человека грабить? Ужас, что говорите, мастер ди Крей! Оно понятно, рыжего обидеть – что два пальца, извините, барышня, за выражение, обсосать!

– Вы забываетесь, граф! – Тина и сама не знала, что на нее нашло, но что‑то накатило, и…

– Ох! – отступил от нее на шаг мастер Сюртук. – Миллион извинений, вельможная госпожа! Тысяча поклонов, кавалерственная дама! Бес попутал! Помутнение нашло! Изволите велеть зарезаться или удавиться?

– А у вас получится?

– Боюсь, что нет… Значит, помните.

– Помню, – согласилась Тина. – Но, увы, не все. Вы… Вы ведь не вполне человек?

– Да уж куда там… – Плоть исчезла, и перед Тиной предстал Ремт Сюртук как он есть.

– А знаете, – сказала Тина через мгновение, – так даже лучше.

– Не поймут‑с…

– Тоже верно, – согласилась Тина. – Но, мастер Ремт, я точно помню, что увидела тогда что‑то еще… Ведь вы на самом деле граф?

– Простите, милая леди, но мне не хотелось бы обсуждать этот момент.

– Ох, извините! – сразу же стушевалась Тина. – Я не хотела вас обидеть!

– Пустяки! Вопрос закрыт! – своим обычным радостным тоном сообщил мастер Сюртук. – Вам надо поесть, обоим, – усмехнулся он. – И в путь. Мы отстаем от поезда лорда де Койнера на двое суток. По горам нам его не догнать, а по дороге опасно.

– Но если идти ночью… – высказала предположение Тина.

– То у нас будет почти в полтора раза меньше времени, чем лорд тратит на дневной переход.

– Однако мы пойдем налегке, – напомнила Тина.

– И догоним де Койнера через два дня, – кивнул ди Крей. – Вернее, через две ночи, если очень постараемся.

– Мы постараемся, – пообещала Тина.

– Значит, в окрестностях замка Зейт, – сказал Ремт Сюртук.

– Именно там, – подтвердил Виктор ди Крей.

– А как мы освободим даму Адель? – спросила Тина.

– Дайте ввязаться в сражение, сударыня, – ухмыльнулся рыжий проводник, – и мы поглядим, что можно с этим сделать!

6. Восьмой день полузимника 1647 года

В Але говорят: «свинья и лошадь не строят общих планов, у них разные пути».Так и случилось: ди Крей и Сюртук, возможно, и могли выйти в дорогу той же ночью, но Тина, как выяснилось, сильно ослабла, а после сытной и вкусной еды еще и осоловела. Единственное, на что она оказалась способна, это продержаться пару часов в седле, пока проводники запутывали следы и уводили их маленький караван подальше от разгромленного замка. Со слов Ремта, живых в крепости не осталось, но вскоре наступит утро, и кто‑нибудь наведается в замок. Или из деревни, или с тракта, или охотники вернутся с холмов. В любом случае вскоре следовало ожидать погони, вернее, поисков злоумышленников, и на такой случай имело смысл сделать все, чтобы их троих никто не нашел. Поэтому и двигались беглецы не вдоль тракта, а взяв несколько дальше к югу. Идея была проста, как хлеб и вода: с одной стороны, ты можешь срезать значительный кусок петляющей туда и сюда дороги, просто поднявшись к югу и спустившись к северу чуть западнее своего прежнего пути, а с другой стороны, маршрут беглецов был отнюдь не очевиден, и если не оставлять явных следов, то пойди найди их теперь во всех этих просторных лесах и горах.

Двигались почти до рассвета, так что Тина, едва способная держать глаза открытыми, смутно помнила, как добрались они до какой‑то укромной лощины, спрятавшейся среди поросших лесом сопок. Ди Крей, прекрасно понимавший, по‑видимому, в каком она состоянии, снял Тину с лошади, постелил ей под кустом давешний плащ, уложил на него, обращаясь с ней, как с малым ребенком, подложил под голову какой‑то узел, накрыл другим плащом и оставил спать. Так что того, как разбивали бивак, Тина уже не запомнила, погрузившись в сон без сновидений.