– Пять против одной… – выдохнула Тина.

– Ну, в общем, да, – кивнула на эту реплику Адель. – Расклад не из лучших, но ты учти, девочка, я кенжи, а они – ирки. Я раза в полтора крупнее любого из них, да еще молодая, резкая, полная дура, одним словом. Ну, и барон со сворой пообедавши были, а бой на полный желудок – хуже предательства. Сделала я их. Всех пятерых…

– Но? – спросил Ремт, сводя брови домиком.

– Новый граф только‑только женился на девушке из семьи ирков… И ведь мы все‑таки не люди, даже если на них не охотимся. Изгнание сочли наименьшим злом, но настоятельно не рекомендовали возвращаться.

– А что же Каспар? – удивленно спросила тогда Тина. – Он же знал!

– Знал, – со вздохом согласилась Адель. – Но ночная кукушка, детка, дневную всегда перекукует. Ты это учти, в жизни пригодится. Ну а Ольга, что тут скажешь, в то время она была писаная красавица, да и не обращается она. Не может.

«И что с того?» – но кто его знает, отчего люди говорят те или иные слова? Может быть, со смыслом, а может быть, и нет. Вылетело слово, всего‑то.

[1] Примерно 1,2 литра.

ГЛАВА 10. Коронационная гонка

1. Двадцатый день полузимника 1647 года

Холодное плато – нехорошее место. Это Виктор знал точно, хотя и не мог вспомнить откуда. По всему выходило, что в прошлой жизни он бывал – и как бы даже не единожды – и в этих горах, и на этой вот печального вида равнине. Но не только. Припоминались изданные в Савойе лет двести назад путевые заметки какого‑то путешественника, отчего‑то так и оставшегося в истории безымянным, а еще «География» Кронверга и с дюжину других книг, читанных Виктором когда‑то давно, то есть еще «до забвения». Источники разнились, но общее мнение о паскудном этом месте оставалось неизменным: оттого плато и Холодное, что здесь холодно и плохо. Так, собственно, все и обстояло. После ночевки на берегу Темного зеркала отряд двигался длинными переходами по несколько поднимающейся к югу каменистой равнине. Разумеется, никакой дороги здесь не было и в помине, но выдерживать направление на голой, как стол, местности – невеликий труд. Трехглавая гора на юге, бессмысленная бесконечность во всех остальных направлениях, оживляемая лишь унылыми серо‑зелеными горбами валунов и кустарниками с блекло‑зеленой, едва ли не пепельного цвета листвой. Холодно и одиноко. Пустынно и до ужаса тоскливо. И снова холодно. Мертвый холодный камень, студеная вода в ручьях, убивающий тепло ветер, не прерывающийся даже тогда, когда идет ледяной дождь.

«А до Ступеней еще день пути… или два…»

Но додумать мысль не удалось, дождь нечувствительно перешел в снег, и Ремт Сюртук не замедлил прокомментировать этот, мягко говоря, неутешительный факт.

– Шла баба, шла, – сказал он нарочито гнусавым голосом деревенского обалдуя, – пирожок нашла…

– Намекаешь на не просто так? – «отделив зерно от плевел», спросил Виктор.

– А что, Виктор, у нас хоть что‑то случается просто так? – уже нормальным, «человеческим» голосом откликнулся маршал.

– Просто так даже блохи не дают, – прокомментировал откуда‑то из белой мглы низковатый, с хрипотцой, но притом изумительно красивый голос.

«Обалдеть!» Девушка не уставала удивлять.

Она менялась буквально на глазах, и Виктор боялся даже подумать о том, что это могло означать, но, если честно, не мог и не восхищаться. Он и восхищался. Бывало, поглядишь… Черт‑те что! Неуклюжая, долговязая, никакая… Волос тусклый, голос блеклый, женственности ни на грош, а в следующее мгновение – глаз не оторвать! Волосы – бронза и червонное золото, глаза – мед и лимон, то есть та особая желтизна, которая тревожит и манит, пугает и отталкивает, но никогда не оставляет равнодушным. Походка грациозна, черты лица притягательны, а голос… Голос, словно зов суккуба в тихой южной ночи: тревожный, завораживающий, манящий, что бы она там ни плела на самом деле. А несла Тина порой такое, что оторопь брала даже видавшего виды маршала. В последние дни девушка то сплетала словесные кружева, как какая‑нибудь природная аристократка – и откуда что берется! – то сквернословила, словно шлюха из Ханки или Деревянного городка. Впрочем, последнее хоть и странно, но хотя бы не противоречило обстоятельствам: поговорки такого рода – как эта вот про блоху – не режут слух, если слетают с уст девушки, дерущейся на ножах на бандитский манер. Сложнее принять как данность «всплывающую» из небытия диву голубых кровей…

– Полагаешь, что‑то будет? – спросил Виктор маршала, просто чтобы не молчать.

– Полагаю, пауза чрезмерно затянулась…

– Мы не на театре, граф! – В голосе Тины отчетливо зазвучало горловое урчание, опасное, словно рык охотящегося тигра, возбуждающее, будто намек на страсть.

– Это точно, ваша светлость! Не на театре. Все обстоит гораздо хуже… – Ремт Сюртук исчез в круговерти снегопада, смешавшей черное с белым до полной неразличимости. – Хуже… – донеслось из вьюжной мглы. – Еще хуже… еще…

«Эхо?» – удивился Виктор и тут же вздрогнул. Впечатление было такое, будто с ходу врезался лицом во внезапно возникшее перед тобой препятствие. Стену, скажем, или бок огромного валуна. Но удара не последовало. Напротив. Стена поддалась – Виктор ощутил мягкое, но в то же время действительное, а не мнимое, сопротивление упругого нечто и вывалился, а по‑другому и не скажешь, по ту сторону ночи.

Здесь было тихо и светло. Пожалуй, несколько сумрачно, как бывает в пасмурный осенний день. Но «день» этот, несомненно, принадлежал «охотничьему лету» – теплой и мягкой поре листопада, когда осень вполне уже вошла в свои права, но все еще временит с дождями и холодными сырыми ветрами.

«Господь всемогущий!» – Виктор стоял на краю обширного пространства – с полмили в поперечнике или больше, – вырванного неведомой силой из хаоса снежной бури. Стихия бушевала совсем рядом, что называется, только руку протяни, но шторму не было ходу за магическую черту. За незримой стеной валил снег, и свирепый северный ветер закручивал белые полотнища в невероятной красоты вихри или рассыпал снег сверкающим веером, а по эту сторону «границы» ни ветерка, ни слабого движения. Тишина, покой, сухая, нетронутая дождем, каменистая почва, покрытые мхом «спины» по «плечи» вросших в землю валунов, кустарник, ручей и Ремт Сюртук, каменным истуканом застывший в нескольких шагах впереди. Даже лошади, которых маршал вел в поводу, казалось, замерли от изумления, не в силах «переварить» случившееся с ними чудо.

– Эт‑то как? – перхнул враз пересохшим горлом Виктор, увиденное произвело на него неожиданно сильное впечатление, и даже более того.

– Это так, – ответил, не оборачиваясь, маршал, голос его звучал ровно, и это настораживало.

– Мать вашу девственницу! – изумилась за спиной Виктора Тина.

Впрочем, и не в первый уже раз, ди Крей не услышал в ее голосе и отзвука страха. Одно лишь восхищение, быть может, даже восторг, но и только.

«Хорошо сказано! – отметил он мысленно, окончательно приходя в себя и оборачиваясь к девушке. – И где бы тебе, милая, обучиться таким вычурным идиоматизмам? Ну, не в приюте же, в самом‑то деле, или все‑таки там?!»

– Нравится?

– А вам нет? – Она не задиралась, нет, она просто жила внутри диалога и отвечала, как дышала.

«Вот так…»

– Мне – да, – сказал он вслух, оценивая новую красоту Тины, девушка едва не светилась от переполнявших ее чувств, и Виктор поймал себя на том, что непроизвольно щурится. – Нравится, но…

– Ах, оставьте, Виктор! – отмахнулась Тина жестом, какому позавидовали бы многие коронованные особы. – На вас не угодишь, право слово! Все вам не так!

– Это что? – прервала ее на полуслове внезапно вывалившаяся в затишье из снежной кутерьмы, по‑прежнему клокотавшей по ту сторону призрачной стены, дама Адель, но и эта особа контроля над собой, похоже, не утратила. – Это мы где? Я сплю?