– Благодать! – простонал откуда‑то из клубов пара Ремт Сюртук, упорно изображавший за компанию с ди Креем и Сандером Керстом тщательную и совершаемую не без видимого удовольствия помывку.

– А то! – поддержал нематериальную сущность Виктор, отметив краем сознания, что чем дальше, тем больше мастер Ремт напоминает ему кого‑то, кого он – настоящий – знал когда‑то, да забыл.

– Мэтр Керст! – позвал он, пытаясь отделаться от неприятного чувства, что все‑таки может, если напряжется и хорошенько подумает, вспомнить, кем был Ремт Сюртук в другой жизни и как его там звали. – А что вы нам недосказали, когда рассказывали о рождении Тины?

– Что вы имеете в виду? – Керст смотрел на него прямо и взгляда не отводил, что для голого человека и всегда непросто.

– Ну, например, как нарекли девочку при рождении. Ведь есть же у нее настоящее имя?

– Ивон. – Ответ прозвучал сразу, без запинки.

«Не растерялся… Или и терять было нечего?»

– Вы уверены?

– Вы спросили, я ответил, – несколько неприязненно, но все еще в пределах вежливости бросил Керст. – Что‑то еще?

– Как Ивон попала в приют?

– Насколько можно понять из документов, отец Тины находился в то время на войне, мать – умерла родами. Девочка осталась на попечение домоправительницы, у которой, я, кажется, об этом уже упоминал, имелись свои планы на Захарию и…

– Тина попала в приют после поветрия сорокового года…

– Этого я не знал, – удивленно пожал плечами Сандер. – Все, что я знаю, стало мне известно из бумаг, хранящихся у моих бывших хозяев.

– Да, да! – подал голос из облака пара Ремт. – Мы помним, Линт и еще один Линт, и, прости господи за сквернословие, Популар.

– Я не искал Тину специально. – Сандер сделал вид, что не услышал реплики мастера Сюртука, но и с самого начала говорил с одним только ди Креем. – Я знал, куда ехать и где найти девушку. Все это содержалось в деле о наследовании. По‑видимому, кто‑то проделал эту работу до меня. Так что до этой минуты я полагал, что Тину передали в приют сразу после рождения и намеренно выбрали для этой цели далекий от столицы город Аль.

– Звучит убедительно, – подал голос Ремт.

– Звучит, – согласился Виктор.

Сандер показался ему искренним, но в прошлой жизни он встречал, кажется, и не таких «искренних» людей, способных лгать в глаза, не моргая, и, разумеется, при этом не краснеть. Но, с другой стороны, отчего он должен подозревать всех и каждого в обмане? Он всего лишь проводник.

«Я проводник! А он частный поверенный с клейменым мечом на бедре. А она без пяти минут герцогиня и бог знает что еще…»

– А что это у вас там такое, сударь? – спросил вдруг Ремт, появляясь из горячего тумана. – Не то чтобы это было вежливо с моей стороны, но любопытство не порок. Вы простите мне мою наглость?

– Смотря что вы имеете в виду, – нахмурился Керст.

– Татуировку, – безмятежно улыбнулся мастер Сюртук. – Это же у вас непременно татуировка была на правом плече, или как?

– Нет, – холодно улыбнулся Сандер. – Никак. Меня укусил тарантул, мохохвост, если знаете, что это за тварь. Лекаря рядом не оказалось, и один добрый человек выковыривал яд острием кинжала.

– По живому?

– Ну, я вроде бы жив. – Несмотря на все свое раздражение, Сандер Керст незаметно для себя оказался включен в диалог с так нелюбезным ему Ремтом Сюртуком. Виктору оставалось лишь посмеиваться мысленно, слушать небезынтересный разговор и мотать на ус.

– Значит, просто потыкал мечом…

– Кинжалом!

– Уверены?

– Мне было тринадцать лет, и я помню эти события, как будто они произошли только вчера.

– Да, такое не забудешь…

– Уж поверьте! Это все, или у вас накопились ко мне и другие вопросы?

– Ну, извиняйте! – всплеснул руками Ремт. – Обидел вас ненароком? Утомил въедливостью? Ужос! Приношу свои нижайшие, как их там?

– Неважно! – отмахнулся Керст, чье настроение, судя по всему, было окончательно испорчено. – Извинения приняты… и спасибо за компанию!

Он по‑быстрому ополоснул голову и поспешил вон.

– Экий ты нечуткий, Ремт! – усмехнулся ди Крей.

– Я чуткий! – возразил Ремт. – А он, между прочим, врет. Это не нож, а меч.

– Я заметил, – кивнул Виктор.

«Еще одна маленькая ложь?»

– А наковыряно так, потому что самому себе операцию делать длинным мечом ужасно неудобно. Мечом даже зарезаться по‑человечески замудохаешься, а уж татуировку снять…

– Может быть, ты, друг мой Ремт, и рисуночек рассмотреть сумел?

– Ну, я же не глазами, – смутился вдруг Ремт. – Я этим… слова не подберу…

– Художественным чувством, – предложил Виктор, вспомнив один давний разговор на тему творчества.

– Художественное чувство? А что! Вполне! Именно им.

– И что это было?

– Это, друг мой Виктор, была «лилия Калли», если ты знаешь, о чем речь.

– Вот те раз! – удивился ди Крей.

Сейчас, как и во многих других случаях, едва услышав новое слово, он уже знал, что оно означает. Но «лилия Калли» – это было нечто такое, что просто так не переваришь.

«Замысловато!» – решил он и пошел к выходу, баню следовало освободить для дам.

6

Съев кусок хорошо пропеченного пирога со свининой и луком и выпив большую кружку густого черного пива, Тина отнюдь не захмелела «с устатку», как можно было предположить, а напротив, говоря высоким слогом, воспряла к жизни. То ли снадобья, что приняла она давеча, все еще продолжали действовать, то ли молодой здоровый организм творил свои маленькие и большие чудеса, но чувствовала она себя если и не отдохнувшей – сделать это она просто не успела, – то все равно бодрой. Разумеется, она не скакала кузнечиком – не дитя малое, – но все ей сейчас было интересно и любопытно, хотя она и пыталась не показывать виду. Еще тревожила Тину судьба Глиф. Крохотная девочка так и осталась одна в лесу. Единственное, что утешало, – это то, что крошка уже пару раз «терялась» в дороге, но всегда – через несколько часов или спустя ночь – находилась сама собой. Ей как‑то удавалось совсем неплохо выживать на природе, в лесах и горах, где водилось множество хищников, которые, имея в виду размеры Глиф, представлялись девочке настоящими монстрами. Должны были представляться, поскольку Глиф даже слышать не хотела обо всех этих ласках, лисах и прочих хорьках. Ее это не беспокоило, опасалась кроха каких‑то совсем других врагов, но рассказывать о них отказывалась наотрез. Другое дело, что там, где Тина шла три часа, Глиф идти и идти, но и дорога здесь не то что в горах. Вполне сносная и нигде не петляет. Так что, тревожась о «Дюймовочке» и не забывая о ней ни на минуту, Тина могла тем не менее дать волю и своему любопытству.

Мир, в котором она теперь оказалась, был совершенно не похож на тот, что остался в Але. Здесь, в графстве Квеб – одном из почти сказочных Старых графств, – даже названия для всем известных вещей использовались иные. Холм, гора – сопка, долина – распадок. Вот и замок лорда де Койнера стоял на скалистой сопке, запиравшей распадок и господствовавшей над столбовой дорогой, ведущей куда‑то на запад. Кажется, в Квеб, который до недавнего времени назывался Старгородом, и, возможно, дальше, к другим землям и иным чудесам. Ну, а здесь, в замке, не только слова, но и вещи были зачастую совсем не теми, какие ты ожидаешь встретить, исходя из своего, пусть и не великого, жизненного опыта. Здесь женщины и мужчины оборачивали свои головы платками, и вся разница, что у женщин платки цветные, яркие, с вышивками и аппликациями, а у мужчин или черные, или под цвет их «лесным» одеждам, в которых легко скрадываться в лесу и горах, не выдавая чужому глазу – человеческому или звериному – тайны свого присутствия. И луки у них были чудные – большие, едва ли не в рост человека, и короткие копья. Да и прочая утварь в замке, в его палатах и дворах, на стенах и в башнях порой озадачивала, а иногда и удивляла.

А потом их позвали в банную палату, и, освободившись от грязной одежды, Тина вступила в облака ароматного, пахнущего лесом и лугом пара, чтобы ощутить наконец и усталость, скопившуюся в теле, и нежное прикосновение жара, ласкающего, но не обжигающего, вопреки природе.