Так, читаю: родился 4 марта (по старому или новому?) 1893 года в Балтийской Эстляндской губернии Гапсальского уезда на острове Даго. Прибалтийский немец. Из дворян. Родной язык — немецкий. Владеет: эстонским, финским, русским. Отец — Николай Андреевич (Андрусович по-эстонски), немец по национальности, технический директор Даго-Картельской суконной фабрики. (Так, мама говорила, со слов отца, конечно, что дед владел небольшой фабрикой на Даго.) Умер в 1907 году. (Скольких лет? Где похоронен?). Мать — Елена Абрамовна Мадик, родилась в Финляндии, домашняя хозяйка. Умерла, по слухам, в 1932 году. (Откуда шли слухи? Мама говорила, что отец время от времени получал сведения о своих родных из официальных источников. Что за источники? Похоже, отец не хотел входить в подробности своего происхождения и рассказывать о своих предках, если мама мало что о них знала. Ну, ему было виднее, как жить в те страшные годы!) Окончил Ревельскую Александровскую гимназию в 1912 году, потом прослушал два курса медицинского факультета Юрьевского (теперь Тартуского) университета. В 1914 году отбыл на фронт (Первая мировая война). В 1915-м эвакуирован в тыл после ранения. В декабре 1915 года окончил Тифлисское Михайловское училище (прапорщик). Снова отправлен на фронт, однако в апреле 1916 года, как лицо немецкой национальности (надо же! И в 1916 году были люди, которых называли «лицо такой-то национальности»! А мы сегодня возмущаемся, когда кто-то кого-то называет лицом кавказской национальности!), переведён на Кавказ в Горийскую школу прапорщиков, где был курсовым офицером. В 1917 году окончил курсы штабной службы Штаба Кавказского военного округа. И до конца службы в старой армии 1918 года служил офицером особых поручений при оперативном отделе Штаба Кавказской армии. Участия в Октябрьской революции не принимал.
Так, это все старая царская армия. Я перевернула страницу.
А вот и новая. Красная Армия (РККА), в которую он вступил в апреле 1918 года в Петрограде и в рядах которой провел всю Гражданскую воину, будучи дважды контуженным в голову: при обороне Двинска (1919) и на Бурвальдской переправе (1920) в боях за Хортицу.
По декабрь 1918 года — командир Петроградского Рождественского резервного полка.
По февраль 1919 — пом. начальника штаба Петроградской райдивизии.
По май 1919 — командир I Петроградского полка на Псковском фронте. Бои под Печорами, Изборском, Псковом.
По июнь 1919 — начальник штаба Отдельной Эстонской бригады. Контужен при обороне Двинска.
По май 1920 — начальник штаба Эстонской стрелковой дивизии. Бои под Орлом, Курском, Белгородом с Махно и под Перекопом. За белгородскую операцию (Ба-а!) представлен реввоенсоветом XIII армии к награждению орденом Красного Знамени и золотыми часами ВЦИК. Не получал. (Почему не получал? Как и где это узнать?) При обороне Екатеринославля контужен на Бурвальдской переправе.
С июня по сентябрь 1920 — помощник инспектора пехоты XIII армии.
По ноябрь 1920 г. — начальник штаба 85-й Отдельной стрелковой бригады. Назначен лично командармом Уборевичем.
Ой, нет, нет, об Уборевиче я прочла в Центральном архиве Министерства обороны в Подольске. Это было двумя годами позже. А здесь, на улице Адмирала Нахимова, я, читая все это, очень скоро стала уставать от обилия сведений и, перелистав несколько страниц послужного списка, решила, наконец, заглянуть на его последнюю страницу. Последняя страница была датирована тридцать шестым годом. Вернувшись к началу, я стала читать спокойнее. Однако все время недоумевала: где же тридцать седьмой год? Кроме автобиографии, на которой внизу стоял тридцать седьмой, ни на каких других бумагах его не было. Понимая, что конспектировать, да и читать дальше мне трудно, я спросила у выдававшей мне послужной список дежурной, не могу ли я получить ксерокопию.
— Можете. Но это платно. Вам отдельные страницы или все целиком?
— Все целиком!
— За все целиком — сто шестьдесят рублей.
Когда я вернулась домой, муж спросил меня:
— Ну что?
— Да все бумаги кончаются тридцать шестым годом.
— Странно… Ведь, как ты говоришь, летом тридцать седьмого года он еще работал на Курсах усовершенствования комсостава запаса в Хлебникове, и вы жили на даче под Хлебниковом в Шереметьевке.
— Да, странно. Может… Не знаю. Когда получу ксерокопию, станет яснее…
Ксерокопию я получила 10 мая 2001 года. И тут же заглянула в конец послужного списка. Тридцать седьмого года не было. Где же тридцать седьмой, и восьмой, и девятый? Ну, что девятого нет, может, и лучше. Ведь именно тридцать девятый я боялась увидеть во всех подробностях. Короче, о том, что случилось с отцом после тридцать шестого года, я в Российском государственном военном архиве ответа не нашла.
— Простите, — обратилась я к дежурной, — тут, похоже, не все? И даже нет сквозной нумерации страниц. Какие-то явно отсутствуют.
— Вполне возможно. Но это все, что нам выдали в читальный зал, — ответила она.
Смысл сказанного я тогда не поняла, но поняла его позже, когда 14 ноября 2003 года, находясь уже в Центральном архиве Министерства обороны в Подольске, услышала разговор его сотрудников, выдававших мне ксерокопию хранившегося у них личного дела отца с пометкой «Хранить постоянно».
— А вот эти страницы, товарищ подполковник, — сказал убеленный сединами пожилой человек в штатском, — вы выдаете напрасно. Это не положено.
— Но она же это все знает! Я только что это выяснил, — ответил тот, который выдавал мне бумаги.
A-а, так вот почему в бумагах, выданных Российским государственным военным архивом, не было страниц ни тридцать седьмого, ни тридцать восьмого, ни тридцать девятого года. А здесь мне выдали все. Нет, не совсем все, тридцать девятого все-таки не было. Да и не надо! Я его сама хорошо помню. Все случившееся в тридцать девятом живет в моей памяти до мельчайших подробностей. И прежде всего — страх. Страх умереть от руки любящего тебя, а вернее всех нас, отца, который не дрогнет, спасая свою семью от уготованных ей бед в те страшные годы Советской России. Так что здесь мне выдали все-таки все! На папке вишневого цвета шло тиснение: Народный Комиссариат Обороны СССР; звезда с серпом и молотом, потом крупно: Личное дело и совсем внизу: Управление по командному и начальствующему составу при Н.К.О. На первом листе личного дела отца его фотография, хорошо мне знакомая, правда, уже с двумя шпалами. Потом все остальные бумаги и даже учетная карточка, из которой я узнала, что отец с 1918 года был в партии, но в 1922 году вышел по собственному желанию. Каждый лист ксерокопии был заверен печатью и подписью начальника архивохранилища.
Здесь же, в Подольске, мне посоветовали поинтересоваться наградным листом отца в Российском государственном военном архиве, а если его у них нет, то посмотреть документы XIII армии с 15 октября 1919 года по 27 апреля 1920 года, где должно быть зафиксировано представление к ордену.
Уже будучи дома, я прочла в полученной ксерокопии, что в апреле 1921 года отец, вернувшийся после контузии в строй, был назначен начальником штаба ЧОН (частей особого назначения) города Петрограда и губернии, в июне — начальником оперативного отдела Петроградского военного округа, но в 1922-м демобилизовался. А в 1923 году, уже будучи в Москве, женился.
«И начались… те счастливые годы нашей жизни с отцом», — как говорила мама.
В эти годы, став членом Эстонского ученого общества и Эстонской военно-исторической комиссии при Эстсекции ЦК ВКП(б), отец работал в гражданских учреждениях. Однако счастливые годы длились недолго. Уже в 1929 году он снова был призван в армию, прошел переподготовку, окончил курсы «Выстрел» и был приставлен как помощник командира к Московскому областному учебному центру. А в 1933 году поступил в вечернюю Военную академию РККА, которую окончил, согласно выписке из приказа народного комиссара обороны Союза ССР К. Ворошилова от 09.10.36, с отметкой «хорошо», и продолжал преподавать тактику на хлебниковских Курсах усовершенствования комсостава запаса.
