Из-за жизни в таком суровом климате у некоторых возникали различные заболевания, в том числе и психические. После длительного периода акклиматизации люди, казалось, привыкали к суровым зимам и резким переменам в межсезонье. Но с течением лет становилось все труднее справляться с этим, как будто в организме истощались резервы.

После четырнадцати лет жизни в Сибири наши силы тоже, казалось, были уже на исходе, и мы все труднее переживали холодную погоду. Когда температура опускалась ниже сорока градусов мороза, мы оба с трудом выходили на улицу — болело сердце, тяжело становилось дышать. Зима 1955–1956 годов оказалась особенно суровой, и мы с огромным нетерпением ждали лета и теплой погоды.

О событиях, происходящих в мире, мы узнавали из сообщений радио и из газет. Редко, когда кому-то из наших друзей удавалось на коротких волнах поймать сообщения зарубежной радиостанции, прорвавшись через информационную монополию советских средств массовой информации. Послушать иностранные радиостанции было не так-то просто. Их глушили мощными звуковыми экранами со станций, которые окружали города.

В первых числах марта 1956 года мы услышали по радио, что датская правительственная делегация во главе с премьер-министром Х.К. Хансеном прибудет с официальным визитом в Москву. К тому времени наша переписка с родственниками из Дании стала регулярной.

Мы часто писали друг другу, и по письмам из Копенгагена я знала, что моя семья обратилась к правительству Дании с просьбой помочь нам получить разрешение на выезд. Они пытались получить для нас такое разрешение, чтобы мы хотя бы по туристической визе могли приехать навестить их. Мы не слишком оптимистично были настроены по поводу того, что попытки моей семьи приведут к каким-то положительным результатам, но известие о визите премьер-министра Х.К. Хансена вселило в нас новую надежду.

Через несколько дней после этого известия к нам неожиданно пришел бывший ученик Израэля в вечерней школе лейтенант НКВД Мамотенко.

Нас удивил его неожиданный визит и особенно тот интерес, который он проявил ко мне и моей семье. Мамотенко задавал подробные вопросы об отношениях в нашей семье, о моей маме, братьях и сестрах, спрашивал о том, где они живут, сколько им лет, чем они занимаются. Я отвечала ему подробно, и, наконец, он спросил, скучаю ли я по своей семье в Дании. «Конечно, скучаю, — ответила я. — Скучаю о них каждый день вот уже пятнадцать лет, как я здесь, и буду скучать и по моей родине и по моим любимым до самой смерти. Любой человек, окажись в моей ситуации, будет испытывать то же».

Мамотенко поблагодарил нас за беседу, и, когда он уходил, я не удержалась и спросила его: «Вы знаете что-то о моей семье? Если знаете, то что?» Мамотенко покачал головой. Он не смог сдержать улыбки. Это была двусмысленная улыбка.

Через два дня мы получили длинную телеграмму из посольства Дании в Москве. Посольство информировало нас о том, что вопрос о нашем выезде обсуждался на самом высоком уровне во время недавнего визита премьер-министра Х.К. Хансена в Москву. Советская сторона засвидетельствовала, что положительно рассмотрит наше заявление о разрешении на выезд. Поэтому посольство рекомендовало нам немедленно обратиться за получением этого разрешения и просило информировать о том, как пойдут дела.

Датской делегации удалось убедить советских руководителей. Они пообещали, что нам разрешат выехать из страны, но наш горький опыт показывал, что много, очень много времени может пройти со дня получения обещания до его выполнения.

Сначала мы пошли в ОВИР, организацию, занимающуюся выдачей разрешений и виз для выезжающих за границу. Нам выдали кипу длинных анкет, которые предстояло заполнить, подробно отвечая на вопросы о нашей жизни, образовании, о поездках, о членстве в партийных, культурных или спортивных организациях. Так же подробно мы отвечали на вопросы о наших родственниках, кто они и где живут.

Шнеур уже несколько лет был членом ВЛКСМ. Как и другие, комсомольцем он стал автоматически. У тех, кто отказывался вступать, могли возникнуть неприятности — вплоть до отчисления из института.

Комсомольцы — авангард молодежи. Они активно поддерживали генеральную линию партии и принимали участие во всех ее делах. Например, в их помощи всегда нуждался сельскохозяйственный сектор, особенно в период уборки урожая, когда комсомольцы отправлялись в колхозы помогать убирать урожай. После первой своей поездки в колхоз Шнеур рассказывал нам, в какой тесноте они жили в грязной вонючей юрте. Каждый день с утра до вечера они работали в поте лица, собирая картошку. А колхозники не работали, считая, что, пока студенты «пашут», они могут отдыхать.

На следующее лето Шнеур решил остаться дома и не пришел в комитет комсомола, когда студентов отправляли в колхоз. Один из секретарей комсомола приходил к нам несколько раз, но Шнеура не застал. Он устроился помощником воспитателя в пионерский лагерь, хорошо там поработал, и когда летние каникулы закончились, получил письменную благодарность от комсомольской организации лагеря. Вскоре начались занятия в институте, и на комсомольском собрании один из секретарей остро критиковал Шнеура за то, что тот подвел своих товарищей, не поехав работать в колхоз. Шнеур спокойно его выслушал, а затем отдал секретарю благодарственное письмо из пионерского лагеря и попросил его прочитать это письмо вслух. Больше никаких выговоров по комсомольской линии у Шнеура не было.

Постепенно почти все сосланные из Литвы собрались в Якутске. И сложилась обширная еврейская община. Мы часто собирались вместе, праздновали Шабат и другие еврейские праздники. Мы много говорили о том, что вот-вот что-то должно произойти и как все эти перемены отразятся на нашем положении.

Наши анкеты, заявления и рекомендательные письма с работы необходимо было представить в ОВИР вместе с восемью фотографиями каждого члена семьи. Мы немедленно заполнили все заявления-анкеты, ответили на все вопросы и все сфотографировались.

Китайская пословица гласит: «Даже самая длинная поездка начинается с первого шага». Для нас первым шагом была сдача всех бумаг, документов и фотографий в ОВИР.

Мы мало кому рассказывали о своих планах. Только наши самые близкие друзья знали о них. Мы понимали, что пока нам выдадут разрешения на выезд, пройдет много времени, и рассчитывали остаться в Якутске до окончания школьного года.

И вот первый положительный результат: с Рахиль сняли статус спецпоселенца. Теперь нам открыта дорога в любое место Советского Союза, за исключением крупных городов и прибалтийских республик. Мы привели в порядок наш дом с тем, чтобы быстро продать. Конечно, мы его не собирались продавать до тех пор, пока не получим разрешение на выезд.

Как только учебный год закончился, я уволился с работы. Гарриетта и Самуэль ушли из школы, а Шнеур — из института. Прошло два месяца, как мы подали документы в ОВИР. Я пошел наводить справки. Мне сказали, что нас обо всем проинформируют сразу же, как только получат ответ из Москвы.

В один из последних дней августа я подметал улицу перед нашим домом, и вдруг мне пришла в голову мысль, что нам нужно срочно выехать из Якутска в Иркутск. Когда мы получим наши выездные визы, нам гораздо легче будет уехать из Иркутска, потому что там есть прямое железнодорожное сообщение с Москвой по Транссибирской магистрали. Если останемся в Якутске, то выехать будет сложнее, и на это уйдет больше времени.

Рахиль согласилась со мной, и мы приступили к продаже дома. Покупателя нам не пришлось долго искать: он купил дом вместе с мебелью. Наша знакомая приобрела у нас кур. Мы вернули друзьям деньги, которые занимали у них на покупку дома, и у нас еще осталась сумма на дорожные расходы.