Теперь и мы должны были участвовать в ловле, обработке и транспортировке сибирской рыбы.
Вскоре стало ясно, что наших сил для этого недостаточно. Только немногие мужчины могли выполнять тяжелую физическую работу в таких суровых климатических условиях. Вскоре среди депортированных начались болезни, и за короткий срок многие умерли. Похороны стали самым частым поводом, когда люди собирались вместе. Простые гробы, сколоченные из грубых досок, опускались в узкие могилы в вечномерзлую землю.
Только десять процентов людей из нашей группы работали рыбаками, еще пятнадцать — занимались засолкой и укладкой рыбы в огромные деревянные бочки. Некоторые вязали и чинили сети. Все это выглядело совершенно абсурдно. В Алтайском крае многие из нас работали в сельском хозяйстве, и всем нравилось, как мы работаем. Наш труд там был гораздо более плодотворным, чем здесь. Но вместо того, чтобы и дальше получать выгоду от нашей работы, нас выслали за несколько тысяч километров, где наш труд не имел большой ценности. В Министерстве рыбного хозяйства в Москве, возможно, решили увеличить объем вылавливаемой рыбы. Но из-за недостатка рабочей силы они не могли этого сделать и обратились в НКВД. В ведении этой организации к тому времени оказались громадные трудовые резервы. И вот «идеальное решение» проблемы: использовать депортированных. Тем более, что всесильный НКВД мог переместить нас в любую часть Союза.
Так и случилось. Из Алтайского края, провезя через всю страну, с юга на север, и превратив в толпу больных и истощенных людей, нас доставили на пустынный северный берег. Мы никогда не узнаем, были ли ответственные за наше перемещение удовлетворены результатом, и получили ли они то, что хотели. Для нас же эта пересылка стала трагедией.
Нам пришлось жить в таких первобытных условиях, какие было трудно представить. Быков Мыс — это маленький выступ суши, отделяющий дельту Лены от моря Лаптевых, кусочек вечной мерзлоты, покрытый тонким слоем почвы. Страшная, холодная и враждебная окружающая среда, где нет ни птиц, ни животных, ни сколько-нибудь заметной растительности. Лишь тундра, покрытая мхом и лишайниками. На два месяца наступала полярная ночь, когда все окутывала сплошная темнота.
Для нас эти «ночные дни» были особенно тяжелыми. До порта Тикси — около сорока километров. Лишь только там есть больница и средняя школа. Зимой — пурга, снежная буря, которая бывает только в Арктике. Снегом заносит дома, и, пока метет по несколько дней подряд, нельзя выйти на улицу. В такое время мы были полностью изолированы от мира.
За все время, пока жили в Быковом Мысе, мы не ели ни картофеля, ни лука, ни вообще каких-либо овощей. От такого питания люди слабели, у некоторых началась цинга. Мы не знали, как долго пробудем здесь. Нам не на что было надеяться, и в самые черные дни нас одолевал страх, что нам никогда не удастся вырваться отсюда. Дружеские отношения и дух солидарности среди депортированных — вот то единственное, что освещало наше мрачное положение.
Часть Быкова Мыса выходила на север, в сторону Ледовитого океана, другая часть — в залив, где размещались государственные склады и отделение рыбозавода. На рыбозаводе перерабатывали то, что сдавали рыболовецкие совхозы и бригады. Рыбу солили и укладывали в деревянные бочки, которые хранились до начала навигации на реке Лене, до первой недели июля. Конторы, рыбозавод и мастерские по ремонту снастей располагались на холме. Здесь работали мужчины и женщины, которые по состоянию здоровья не могли заниматься рыболовством.
Расположение рыбозавода именно здесь имело одно преимущество, созданное самой природой, климатом. Замороженная и соленая рыба хранилась в естественных холодильных камерах, которые вырубались прямо в вечномерзлом грунте. И не было того риска, который трудно избежать при хранении рыбы в современных морозильниках, когда при отключении энергии продукты могут испортиться.
Израэль
С директором рыбозавода — Акимом Андреевичем Семикиным, я встретился, когда искал работу. Мы поговорили, и он предложил мне должность экономиста. Я, сразу согласился. В поселке — только начальная четырехлетняя школа, так что учитель иностранного языка не требовался.
Когда я спросил Акима Андреевича о том, где нам жить, он ответил:
— Вы должны построить себе юрту.
Юрта — это жилище из глины. В таких сооружениях жило местное население. А когда я ему сказал, что в жизни не держал в руках топор и не обучался плотницкому делу, он посоветовал объединиться с другими мужчинами и начать строить. Он обещал присмотреть какой-нибудь строительный материал на рыбозаводе.
Выбора не было, и я взялся за осуществление этого проекта. Сначала я нашел шестерых мужчин, у которых были такие же проблемы с жильем. И хотя никто из нас до этого никогда не строил домов, мы начали строительство с оптимизмом и неукротимой энергией, подстегиваемые необходимостью и желанием обеспечить кров для наших жен, матерей и детей.
Юрту нужно построить до наступления зимы. А уже в сентябре несколько раз выпадал снег. Правда, он быстро таял. Скоро все водное пространство вокруг нас скует лед…
Рахиль — Израэль
Однажды нас вызвали к представителю НКВД. Плотный блондин в военной форме с офицерскими знаками различия с холодным выражением сказал, что мы останемся здесь до конца жизни. Услышанное шокировало нас. Однако мы были уже достаточно опытными, чтобы не задавать вопросов и, главное, лишить его возможности поиздеваться, унизить нас. Проинформировав нас об условиях нашего нахождения в Быковом Мысе, он через стол пихнул нам какую-то бумагу. Это была подписка о невыезде. В ней указывалось, что мы ознакомлены с положением, по которому нам никуда не разрешается уезжать без специального разрешения.
На самом деле такая подписка была лишней.
Впрочем, если есть правило, оно должно неукоснительно выполняться даже здесь, за Полярным кругом, где ни одно живое существо не смогло бы выжить, сбежав в тундру.
Мы поставили свои подписи и с самыми мрачными мыслями вернулись на баржу.
На этом грузовом несамоходном судне мы прожили три недели: самые страшные за все время нашей ссылки. Нас вынудили жить в несносном зловонии и тесноте, бок о бок с сотнями других ссыльных.
Там же мы пережили страшный шторм, начавшийся как-то ночью, когда баржу чуть не сорвало с якорей. Только благодаря горстке смельчаков, которые несколько часов с помощью веревок и канатов закрепляли баржу, нас не унесло в море. Волны захлестывали палубу и, проникая внутрь, заливали наши спальные закутки, и мы все промокли до нитки. От отчаяния и безысходности атмосфера стала невыносимой. Никто больше не хотел оставаться на барже, но уходить было некуда.
Через три недели Израэлю удалось найти для нас пристанище в семье русского рыбака.
Семья Земляковых гостеприимно приняла нас, окружила теплотой, заботой так же, как уже много раз делали их соотечественники. Они нас приютили на время, пока достраивалась наша юрта. В их маленьком домике, где жило двое взрослых и двое детей, разместились еще пятеро. Земляковых такая теснота не смущала. А мы, несмотря на то, что спали на полу, были счастливы от сознания, что спим теперь не на барже, в зловонной, душной и напряженной атмосфере.
Я и мои товарищи напряженно трудились, достраивая юрту, но работа шла медленно. Трудно было достать необходимые строительные материалы: кирпич для трубы, стекла для окон и многое другое.
На Быков Мыс, похожий на маленький островок, отрезанный от остального мира, практически все необходимое для жизни доставлялось за полторы тысячи километров по реке Лене в период навигации, которая длилась два месяца. В течение девяти-десяти месяцев Быков Мыс находился в полной, почти неземной изоляции, и все запасы строго лимитировались.
Самое близкое место, связывающее поселок с внешним миром, — порт Тикси. Один раз в неделю туда прилетал самолет с почтой и пассажирами. Зимой до Тикси добирались на собачьих упряжках. Когда начиналась пурга, какая-либо связь вообще прекращалась. Никто не осмеливался даже выходить из дома, а уж тем более отправляться куда-то на собачьих упряжках. Пурга — это сильная метель, переносящая огромные массы снега. Видимости никакой, и невозможно определить ни направление ветра, ни свое местонахождение. Иногда, сделав всего несколько шагов от дома, человек терял ориентацию. Вот поэтому, когда нам нужно было выйти за дровами, мы привязывали к поясу веревку, с помощью которой добирались до дома. Местные жители — якуты, могли предсказать пургу за несколько дней.
