Когда прозвучал гонг, означающий конец раунда, к углу Воронина подбежала вся его семья. Правнучка Машенька протиснулась вперёд и схватила его за руку.

— Дед, ты всё доказал! — горячо сказала она. — Всему миру доказал! Они все нас теперь бояться будут. Если в семьдесят у нас так бьются, то что тогда молодые творят?

Воронин улыбнулся, чувствуя, как кровь течёт из рассечённой брови.

— Какая же ты смышлёная, Машка, — сказал он, глядя на внучку с гордостью.

Потом повернулся к Алексею, который обтирал его полотенцем и обрабатывал раны.

— Алёша, дай мне минуту, — тихо сказал он. — Чтобы не случилось, минуту, и останавливай бой. Умирать будем не сегодня. Но автограф наш оставим.

Алексей кивнул, понимая, о чём говорит дед. Он знал, что старик хочет закончить бой достойно, показав всё, на что способен, пусть даже ценой последних сил.

Гонг возвестил о начале шестого раунда. Воронин вышел на середину ринга, и с ним произошла удивительная трансформация. Словно сбросив груз лет, он вдруг задвигался легче, увереннее. Его стойка стала более собранной, движения — экономными и точными.

«Последняя минута в жизни, — думал Воронин, глядя на приближающегося Джексона. — Всё, что знал, все, кого знал, всё, за что воевал — всё в неё. За родину, за семью, за всех».

Советский комментатор взорвался эмоциями:

— Невероятно! Воронин словно помолодел! Это уже не семидесятилетний ветеран, это тот самый «Сталинградский молот», которого мы помним по хроникам пятидесятых! Молниеносный, точный, беспощадный!

Джексон, почувствовав перемену в противнике, тоже начал боксировать на пределе возможностей, но было заметно, что он прихрамывает на правую ногу — травма, полученная в предыдущих раундах давала о себе знать.

Начался неистовый обмен ударами. Весь зал поднялся на ноги. Наступила поразительная тишина, и только шлепки ударов перчаток о тела боксёров нарушали её, словно метроном, отсчитывающий такты этого странного, героического танца.

Воронин двигался так, как не двигался уже десятилетия. Каждый его удар был выверен десятилетиями опыта, каждое движение — отточено тысячами тренировок и десятками реальных боёв. В какой-то момент он поймал Джексона идеальным правым кроссом — своим коронным ударом, который когда-то принёс ему прозвище «Сталинградский молот».

Американец отлетел к канатам, потрясённый силой удара. Кровь брызнула из рассечённой брови чемпиона. Воронин, не давая ему опомниться, бросился вперёд, нанося удар за ударом. Джексон едва держался на ногах, пытаясь закрыться от шквала ударов. Публика ревела, как одержимая.

И тут Воронин почувствовал, что всё — отвоевал своё. Тело, на короткое время словно омоложенное неведомой силой, внезапно выдало свой предел. Каждая мышца горела от боли, каждый вдох отдавался колющим ощущением в груди. Он снова превращался в старика, но улыбка уже не покидала его лица.

В этот момент Джексон, почувствовав смену темпа, нанёс свой удар — вскользь, но достаточно сильный, чтобы заставить уставшего Воронина опуститься на одно колено.

Алексей дёрнулся, готовый выбросить полотенце на ринг, как они договорились. Прошла минута — та самая минута, о которой просил дед. Но что-то остановило его. Возможно, выражение лица Воронина — усталое, но счастливое. Или, может быть, то, что происходило на ринге.

Джексон, вместо того чтобы отойти в нейтральный угол и ждать отсчёта, сделал то, что поразило всех присутствующих — он подошёл к Воронину и протянул ему руку, помогая подняться.

— Нет, дед, я тебя так просто не отпущу, — сказал он с искренним уважением, шутливо, но с глубоким почтением.

Воронин принял помощь и встал. Они смотрели друг на друга — молодой чемпион и старый воин — с взаимным уважением, которое выходило далеко за рамки спортивного соперничества.

Гонг возвестил об окончании раунда. Оба боксёра, едва держась на ногах, обнялись, поддерживая друг друга.

— Прав был мой батя, когда про тебя рассказывал, — тихо сказал Джексон.— . Говорил, что ты — самый упрямый и храбрый человек на земле.

— А что про вас мой батя говорил, я лучше промолчу, — хмыкнул Воронин.

Джексон расхохотался, держась за бок. У обоих текла кровь из рассечений, оба едва стояли на ногах, но оба чувствовали, что участвовали в чём-то большем, чем просто спортивное состязание.

Судьи и врачи поднялись на ринг. После короткого совещания рефери объявил об остановке боя по медицинским показаниям — слишком серьёзные рассечения были у Воронина, да и по всему было видно, что его силы полностью исчерпаны.

Технический нокаут. Формальная победа Джексона.

Американец взял руку Воронина и поднял её вверх, как руку истинного победителя. Весь зал взорвался аплодисментами.

Советские официальные лица, иностранные журналисты, простые зрители — все стояли, аплодируя двум боксёрам, которые показали не только спортивное мастерство, но и то, что находится за пределами спорта — человеческое достоинство, уважение к противнику, преодоление возрастных и идеологических барьеров.

Воронина на носилках унесли в медицинский кабинет.

***

Он пришёл в себя на больничной койке, в окружении семьи. Голова гудела, всё тело болело, но на душе было удивительно спокойно.

— С возвращением, пап, — тихо сказала Наталья, держа его за руку. — Ты нас напугал.

— Как долго я был без сознания? — спросил Воронин, пытаясь сфокусировать взгляд.

— Почти сутки, — ответил Алексей. — Врачи говорят, полное истощение и небольшое сотрясение. Но жить будешь.

— Жаль, — слабо улыбнулся Воронин. — Клавдушка уже ждала.

— Подождёт ещё, — строго сказала Елена. — У тебя тут ещё дел полно.

Маленькая Маша протиснулась вперёд и положила на прикроватный столик газету.

— Смотри, дед! — гордо сказала она. — Ты на первой странице!

Воронин с трудом повернул голову. С первой полосы «Советского спорта» на него смотрел он сам — окровавленный, но стоящий прямо, с поднятой Джексоном рукой. Заголовок гласил: «Бой века: возраст против молодости, опыт против силы, мужество против мастерства».

— А что Джексон? — спросил Воронин.

— Он приходил тебя навестить, — сказал Алексей. — Оставил записку. Сказал, что это был самый важный бой в его жизни, и что он никогда его не забудет.

— Хороший, был бы парень, — кивнул Воронин. — Если бы родился в СССР.

Все рассмеялись. Даже в таком состоянии дед оставался верен себе.

— А ещё звонил Коробов, — добавил Юрий. — Сказал, что тебя хотят наградить. И что ты стал национальным героем. Все только о тебе и говорят.

— Глупости, — проворчал Воронин. — Я просто старый боксёр, который слишком долго не знал, когда остановиться.

— Нет, дед, — серьёзно сказала Маша. — Ты показал всем, что советский человек никогда не сдаётся. Даже в детском саду всем теперь интересно, кто такие ветераны и что такое Сталинградская битва.

Воронин посмотрел на внучку долгим взглядом. Потом медленно протянул руку и погладил её по голове.

— Знаешь, Машенька, — тихо сказал он, — если хоть один мальчишка или девчонка после этого боя узнает правду о войне и о тех, кто на ней погиб... если хоть один молодой человек поймёт, что значит быть настоящим человеком... тогда всё было не зря. Тогда я действительно победил.

Сегодняшний день был для Воронина началом чего-то нового — признания, уважения, но главное — понимания, что его жизнь, его опыт, его история имеют значение для будущих поколений.

Он закрыл глаза, представляя, как рассказывает Клавдии обо всём, что произошло. Она бы гордилась им. Она всегда им гордилась.

«Я ещё повоюю, Клавдушка, — подумал он, засыпая. — Ещё немного повоюю, а потом приду к тебе. Обещаю».

И в этот момент, где-то между сном и явью, ему показалось, что он слышит её голос:

«Я буду ждать, Миша. Но не торопись. У тебя ещё столько дел».

Три месяца спустя на Красной площади проходил парад в честь очередной годовщины победы в Великой Отечественной войне. Среди почётных гостей на трибуне стоял Михаил Петрович Воронин — с новой медалью на груди, окружённый семьёй.