— В боксе всегда есть шанс, — философски заметил Хейман. — Особенно если в перчатке опыт и отчаянная решимость. — Он указал на экран, где Воронин отправлял в нокаут очередного соперника. — Посмотри на его глаза. Видишь этот взгляд? Это взгляд человека, который не знает слова «сдаться».

Джексон внимательно всмотрелся в чёрно-белое изображение. Действительно, даже через зернистую плёнку старой хроники пробивалась та стальная решимость, которую он заметил в глазах Воронина и сегодня, на взвешивании.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Я буду относиться к нему как к серьёзному сопернику. Но это не значит, что я поддамся. Бой есть бой.

— Никто и не просит тебя поддаваться, — строго сказал Хейман. — Это было бы оскорблением для такого бойца. Просто не расслабляйся. Старые волки кусаются больнее молодых, если им дать шанс.

Джексон кивнул и вернулся к просмотру. На экране молодой Воронин двигался с удивительной лёгкостью, его удары были точными и мощными. Американец невольно восхищался техникой советского боксёра.

— Его называли «Сталинградский молот», — сказал Хейман. — За правый кросс. Говорят, он мог отправить в нокаут быка.

В своей квартире Воронин готовился к предстоящему бою. После возвращения с кладбища он попросил семью оставить его одного на некоторое время. Ему нужно было собраться с мыслями, вспомнить всё, чему он научился за долгие годы в боксе.

Сидя в кресле у окна, старый боксёр перебирал в памяти свои поединки — от первых любительских боёв до чемпионских схваток. Но странным образом эти воспоминания переплетались с военными эпизодами. Бокс и война, две стороны его жизни, вдруг оказались неразрывно связаны.

Он вспомнил свой первый настоящий бой на фронте — не на ринге, а в окопе, когда немецкий солдат прыгнул к нему с ножом. Тогда его спасли не винтовка или граната, а боксёрские навыки — уклон, контрудар, мгновенная реакция.

Потом был Сталинград — ад на земле, где бои шли за каждый дом, каждый подвал, каждый клочок земли. Где люди сражались врукопашную в полуразрушенных зданиях, и где его тренированные рефлексы не раз спасали жизнь ему и товарищам.

«Странно, — думал Воронин. — Бокс учил меня выживать на войне, а война сделала меня лучшим боксёром». Она научила его терпеть боль, не сдаваться, когда кажется, что силы закончились, находить в себе последние резервы энергии для решающего удара.

Завтра ему предстояло использовать всё, что он знал и умел, против молодого, сильного противника. Это был не просто спортивный поединок — это была последняя битва старого солдата, последний шанс доказать, что дух может быть сильнее тела, что опыт иногда ценнее молодости, что советский человек, прошедший войну, не сдаётся никогда.

— Я не подведу, — прошептал Воронин, глядя на фотографию жены на комоде. — Ни тебя, Клавдушка, ни ребят, ни страну. Завтра я выложусь по полной, чего бы это ни стоило.

Последняя битва старого солдата. Последний шанс показать, на что способен человек, закалённый войной и временем.

***

Пятый раунд начался под нарастающий гул трибун. К этому моменту зрители, поначалу разделённые на скептиков и патриотов, слились в единое целое, заворожённые невероятным зрелищем. Семидесятилетний ветеран не просто держался против чемпиона мира — временами он вёл бой, заставляя молодого американца отступать и защищаться.

Но время и возраст брали своё. Воронин двигался всё медленнее, его дыхание становилось тяжелее, а удары — менее точными. Джексон, почувствовав слабость противника, перешёл в атаку.

Мощный правый боковой пришёлся точно в цель. Воронин пошатнулся, пытаясь удержать равновесие, но следующий удар — короткий левый хук — отправил его на настил ринга.

Удар был настолько сильным, что на мгновение всё потемнело перед глазами. Когда зрение вернулось, Воронин с удивлением обнаружил, что находится уже не на ринге. Вокруг простирались ряды могил с металлическими оградками, над головой — серое осеннее небо, а неподалёку кто-то методично копал яму, выбрасывая чёрную землю на поверхность.

«Ну вот, допрыгался, старый дурак», — подумал Воронин, медленно поднимаясь на ноги. Странно, но он всё ещё был в боксёрской форме — шортах, майке, перчатках.

— Миша! — услышал он знакомый голос. — Иди сюда, присядь.

Воронин обернулся и увидел свою Клавдию, сидящую на скамейке под старой берёзой. На фоне от куда то играла "Рио-Рита". Она выглядела такой, какой была в молодости — стройная, с густыми каштановыми волосами, собранными в простую причёску, в том самом синем платье, которое он любил больше всего.

— Клавдушка, — прошептал он, направляясь к ней нетвёрдой походкой. — Как же я скучал...

Он сел рядом с ней на скамейку, не веря своим глазам.

— Ты всё такая же красивая, — сказал он, глядя на её лицо, которое помнил каждой клеточкой своего существа. — Годы над тобой не властны.

— А ты всё такой же льстец, — улыбнулась она. — И такой же упрямый. Ну кто тебя просил на старости лет лезть на ринг?

— Знаешь, — ответил он, беря её за руку, — я так устал жить без тебя. Никто во всём мире мне не нужен так, как ты. Может, я и хотел, чтобы всё так закончилось. Чтобы снова быть с тобой.

Клавдия посмотрела на него строго, но с безграничной любовью.

— Ну-ка, хватит, — сказала она тем самым тоном, который он так хорошо знал. — Дай мне ещё от твоего упрямства отдохнуть. Тебе ещё внучков и правнучков поднимать, уму-разуму учить. А то «на молодёжь надежды нет», — последние слова она произнесла, явно передразнивая его.

Воронин рассмеялся, ощущая, как тепло разливается по телу от её близости.

— Так ведь могилку-то уже копают, — кивнул он в сторону могильщика. — Видишь?

— Эта могилка с рождения каждого ждёт, — философски заметила Клавдия. — Но торопиться туда не стоит. Иди и покажи этому американцу, из чего советский человек сделан.

Воронин посмотрел на неё с сомнением.

— Мне уже семьдесят с лишним, Клавдушка. Сил почти не осталось.

— А когда под Сталинградом в окружении были, находил силы? — строго спросила она. — Когда раненый из-под обстрела товарищей вытаскивал, силы были? Найдёшь силы и сейчас. — Она погладила его по щеке. — Тем более, друзья не поймут.

Воронин оглянулся и с удивлением увидел, что вокруг скамейки собрались его фронтовые товарищи — те, кто не вернулся с войны и те, кто погиб уже после. Молодые, в выцветших гимнастёрках, они улыбались ему и начали скандировать:

— Во-ро-нин! Во-ро-нин! Во-ро-нин!

И этот призрачный хор постепенно сливался с реальным, доносящимся откуда-то издалека:

— Во-ро-нин! Во-ро-нин! Во-ро-нин!

— Мне пора, да? — спросил он Клавдию.

— Пора, Миша, — кивнула она. — Ещё увидимся, но не сегодня. Сегодня у тебя другое дело.

Она наклонилась и поцеловала его. Её губы были тёплыми и реальными, и от этого прикосновения Воронин почувствовал прилив сил.

Мир вокруг начал расплываться, кладбище исчезало, а скандирование становилось всё громче...

— ...восемь, девять...

Воронин резко открыл глаза. Он лежал на настиле ринга, а над ним нависал рефери, отсчитывающий нокдаун. Трибуны скандировали его имя, и этот гул наполнял зал Дворца спорта «Лужники».

Старый боксёр медленно встал на одно колено и решил что это тот самый момент когда стоит перекреститься. — Эх, Господи, ещё повоюем, есть ты, или нет. — А затем, с видимым усилием, поднялся на ноги.

Джексон, стоявший в нейтральном углу, увидев это, улыбнулся и выкрикнул в сторону своего тренера:

— Я хочу в его возрасте быть таким же!

Весь зал встал и зааплодировал. Советский комментатор, не скрывая восторга, говорил в микрофон:

— Дамы и господа, мы становимся свидетелями исторического момента! Сейчас советскому духу аплодирует весь мир! Это уже победа, это невозможно, нигде в мире, кроме нашей страны, такое не увидишь!

Рефери проверил состояние Воронина, заглянул ему в глаза, убедился, что тот может продолжать бой, и дал сигнал к возобновлению поединка.