С сучьев деревьев на лицо ему сыпались пригоршнями крупные капли дождевой воды. Звенела птица, радуясь концу ненастья. Было зябко, так зябко, что боль даже не чувствовалась, а чувствовался лишь этот холод, проникающий из влажной земли в спину, в тело. Даже застукали зубы, и он открыл глаза, увидел согнувшегося Розова с маузером в руке. Смотрел он в лес, и маузер подрагивал. Как будто его подталкивал под руку кто-то невидимый.

— Ты лежи и молчи, — заметив, что он шевельнулся, сказал тихо. Глаза его все так же лихорадочно шарили по кустам. Вот теперь треск сучьев, звуки быстро идущих людей.

Донесся голос сердитый и быстрый:

— Одного Кроваткина оставили на заслон, сами в бега. Ну, да не уйдут далеко...

Оса нашарил липкий ком трепья на животе.

— Перевязал я тебя, — снова шепнул Розов и довольно подвигал губами. — Кажется, все прошли мимоходом. Я ведь встречь им потащил тебя, на авось. Искать будут уже по ту сторону, не здесь. Цепью пошли к реке, наши игумновские мужики, сволота... А Кроваткин, знать, готов, не зря ему снилось семя в ухе.

Он засмеялся, погладил маузер нежно, как щеку женщины.

— Поговорил бы он напоследок, нарвись они на нас с тобой, Ефрем. Да, видишь, повезло.

— Ваське ты, Паша, не попадайся, — посоветовал слабым голосом Оса. — Узнает насчет Ольки-то, плохо будет. Смывайся... Меня брось, а сам смывайся.

— Узнает если, — беспечно отозвался Розов, — ему самому плохо будет. Наказывал Ольке, промолчит...

Он вдруг стал озабоченным, оглядел снова лес, затихший от голосов, опять наполняющийся цвирком птиц, стуком капели. Сунул маузер за куртку.

— Я тебя, Ефрем, не брошу, — пообещал он. — Не бойся. До села доволоку, а там к фершалу схожу тайком.

— К Фавсту Евгеньевичу бы, в лечебницу, — попросил Оса и удивился, услышав в ответ жаркий шепот Розова:

— Свезу, Ефрем. Коль дотерпишь, доставлю и в лечебницу.

Охваченный благодарностью к этому человеку, холодному и жесткому по натуре, любящему только самого себя да эту вот бандитскую волю, Оса спросил:

— За что хоть ты сегодня ко мне такой добрый, Павел?

Розов пожал плечами недоумевающе:

— Из-за Ольки, может... После хорошей девки я всегда добрею.

Издалека донеслись выстрелы, потом звук взрыва, глухого и тихого, как зевнул сидящий по-соседству в кустах какой-то огромный человек.

— Васька это, может, бомбу бросил, — прошептал Оса и сжал судорожно руками кровавое тряпье на животе.

...Вот так же, закрывая руками живот, лежал он в лечебнице Фавста Евгеньевича, когда пришли агенты уголовного розыска. И среди них тот парень, что бежал от пули из Аксеновки. А еще один — в черной куртке, с наганом наготове, лицом похожий на Афанасия Зародова, — тот, что мерещился Осе в прошлый раз в этом подвале. И так это удивило Осу, что, несмотря на боль, улыбнулся он криво. Его спросили:

— Где Розов?

Он выругался и отвернулся к стене, вздувшейся пузырями от сырости.

— Пусть помолчит, — сказал кто-то, — кажется, тот, что бежал из Аксеновки. — И без него срок придет Розову...

Через день Розов был схвачен. Пробирался тайком в лечебницу с провизией для раненого. Не успел и руки протянуть к своему маузеру за пазухой...

Но об этом Оса узнал уже во время следствия.

Взятый под стражу Хромой сказал только, что бандиты, едва втиснувшись в лодку, уплыли вниз по течению. Да еще — что связной банды дед Федот остался на берегу, исчез незаметно. Перед тем как исчезнуть, шептался о чем-то на дворе с Осой. О чем — Хромой не ведает и ведать не желает, потому как «принимал банду он принудительно».

Колоколов и Зародов решили вести отряд вниз по течению, по левому берегу. Верстах в пяти от Аксеновки перешли реку по не снятому почему-то на время подъема воды наплавному мосту и в первом же сельце услышали весть о банде. Несколько часов назад мимо по межевым ямам полей шли пятеро мужчин и девица. Мужчины частью с винтовками, мешками, девица с узелком в руке.

Началась погоня. Милиционеры ехали впереди на лошадях, крестьяне — одни на подводах, другие пешком — двигались длинной цепью по лесным тропам. Они пили воду из родников, сидели около недавно еще пылавшего костра, грея руки над теплом ржаво-красного пепла, горячего, не раздутого ветром.

Они оставляли позади редкие лесные хутора, мельницы посреди разлива. Они спускались по хлипким ступенькам в блиндажи, вырытые когда-то дезертирами — наполненные черной водой с ожившим сейчас лягушачьим царством. А на исходе дня вошли на территорию сагового завода. Из красного мелкого кирпича, с узкими и высокими, монастырского типа, окошечками, с башенками по углам, похожими на бочонки, завод напоминал костел. Таких Колоколов и Зародов немало повидали, когда в рядах русской армии шли по галицийской земле в шестнадцатом году.

До революции завод принадлежал купцам Первухиным. С помощью наемной силы купцы гнали спирт из картошки и торговали им в Москве, в Петербурге, в городах по Волге. Теперь же здесь производили саго — крупу из крахмала. Короткие и широкие, похожие на пни трубы дымились — тянуло с ветром запахи крахмала, соляной кислоты. У прудов, что окружали здание завода, выстроились стволы тополей, растрескавшиеся от старости, бессильно уронившие, точно руки, могучие ветви в воду. В тени деревьев застыли люди. Они напряженно смотрели на приближающийся отряд. Узнав Колоколова и Зародова, высыпали навстречу, обступили, заговорили, перебивая друг друга. Из этих сбивчивых рассказов стало ясным вот что. Сегодня, около полудня, как раз в обеденный перерыв, явились в поселок бандиты. Сначала они стали искать конюха заводской конюшни. Не найдя его, вломились в бывший первухинский дом, где теперь жил инженер. Он готовился только что сесть за стол. Маленький толстый человек в белой рубашке, галстуке, тихий и робкий, обомлел, увидев в своей квартире вооруженных людей. До этого он много лет работал где-то на Украине и тоже то на винных, то на круподельных заводах. В здешний поселок приехал всего лишь месяца три назад.

— Но как же так? — заикаясь, спросил он. — Лошади нужны заводу. На них вывозим в уезд декстрин и саго. У нас план... Да и ключ в заводской конторе.

Бандиты захохотали, обступив его и жену, полную дебелую женщину. Один сказал:

— По плану, стал быть, нынче стало... Ишь ты, хозяева...

Другой, с маузером, оглядел жену инженера:

— Себя откормил на крахмале, а жену еще пуще.

Третий, высокий и черный, в распахнутом пальто, кивнул на шкаф:

— Поди-ка, золотишко есть у них. Эвон, баба-то, в ажурных чулках щеголяет. Порыться надо бы...

И, слыша такие речи, инженер совсем растерялся. Он взмок и, чтобы утереть потное лицо, полез в карман за платком. Выстрел из маузера повалил его на стол, на котором стояли кринка с молоком, чашки, плошки, чугунок, кастрюля алюминиевая с деревянным половником. Стрелявший обшарил карманы, с кривой виноватой ухмылкой сказал:

— Думал, он за наганом полез. А там платок сопливый. Ну, не дергался бы.

Он обошел повалившуюся в обмороке жену инженера, снова оглядев ее всю долгим взглядом, взял с окна бутыль, откупорил пробку, понюхал. Отставил, узнав, что это соляная кислота. Из кринки отпил глоток молока. Предложил высокому и угрюмому, в шинели, с винтовкой в руке. Тот пить не стал — помотал головой. Тогда владелец маузера, а это, как узнали потом, был Розов, сын игумновского священника отца Иоанна, смахнул с комода бронзовую фигурку женщины, сунул ее в карман кожаной куртки и кивнул на дверь. Выяснилось потом, что были это еще Срубов и Кроваткин, лошадник из Игумнова, и сам Ефрем Оса, тот угрюмый парень в шинели. Вот пятого не узнали и девицу никто не знал. Она толкалась в дверях с узлом, как на вокзале.

Видимо, выстрел встревожил бандитов, потому что больше ключа не искали и к конюшне не вернулись. Проулком живо сунулись к лесу, через вывернутые пни и коряги — разработку — скрылись в чаще. Два заводских охранника, прибежавших с винтовками к дому инженера, наверное, рады были исчезновению бандитов. Идти следом за ними и наказать их пулями они отказались. Мало ли, сидят бандиты в кустах да ждут, когда кто-то набежит по следу из переполошенного поселка.