Индрик-зверь стоял на согнутых коленях и продолжал медленно оседать вниз, грудью на колдовской клинок Седовласа. На спине, не спеша, прорастало железное острие. Тоненькие струйки крови, темной и вязкой крови медленно поползли от белоснежным бокам Индрика и вновь слились в большой луже под брюхом. Но голубые глаза существа оставались ясными.

Оно косилось на победителя и монотонно бормотало:

— Человек, ты — убийца! Человек, твоя кара будет ужасной! Ты губитель, ты губитель и сеятель вражды!

Индрик менялся на глазах… Это уже не единорог, а тот великий воин, он некогда подарил словену и жизнь, и имя… Это жрец великого Свентовита, умирающий с ужасом в глазах… Воевода, умоляющий о пощаде… Дорох, сын жупана с Радогоша… И снова обличье сползло с тела, а пред Ругивладом лежал труп Ольги… Нет! Это не она, а кто-то еще, из того мира, из прошлого… Со стоном воин вырвал меч из… Из груды копошащихся желтых личинок, и, о чудо! Пред словеном валялся, истекая кровью, все тот же единорог, символ чистоты людских помыслов, подрагивая в конвульсиях.

— Индрик-зверь мертв! — раздался глубокий и сильный голос за спиной — Но жив ли ты сам?

— Кто здесь?

— К сожалению, сейчас, Ругивлад, мы с тобой не сможем долго говорить, а после наша беседа пойдет не о том. Но если хочешь — задай мне какой-нибудь вопрос. И только один! — невозмутимо продолжал голос.

Ругивлад огляделся. Никого! И лишь когда он перевел взгляд на противоположный край поляны, то заметил в нескольких саженях над поверхностью, средь древесных ветвей, бело-голубой силуэт. Незнакомец стоял в развилке дерева как-то неестественно легко, так солнечный зайчик зависает на стене, и Ругивлад мог бы поклясться, что спрыгни собеседник вниз, он не упал бы, а поплыл в воздухе, словно былинка. Казалось, силуэт этот столь же чужд этому миру, как одинокий лист, скользящий по глади озера, чужд воде.

Так они стояли, рассматривая друг на друга, пока белое божество не начало заметно таять в тусклых осенних солнечных лучах. Только тогда, опомнившись, Ругивлад закричал:

— Откуда ты меня знаешь?

Фигура вновь выкристаллизовалась из пространства, на этот раз уже внизу, шагах в десяти от словена. И вроде бы даже обрела плоть, но на самом деле она все так же колыхалась над пожухлыми травами, внушая суеверный страх.

— Я многое ведаю, Ругивлад! И мне ли тебя не знать? Ты упырь, хотя и похожий на человека. Нет, тебе не нужна горячая кровь жертвы. Есть на белом Свете люди, которые либо дают, либо отнимают душевные силы. Ранее ты утолял свою разрушительную суть тем, что приходил на курган кумира. Именем его тебя и назвали — Ольг. Ты не застал Вещего, но он оказался твоим незримым учителем, сам того не желая и не подозревая о твоем существовании. Вслед за ним ты усомнился в мудрости богов. Ты брал взаймы пламень его слов, мощь образов, что сохранили волхвы. Но не спешил возвращать, а обрушивал на собственную голову, как ковш колодезной воды! И воспитав великие силы для борьбы, ты ушел в себя, презрев не только светлых богов, но и смертных. Ты никогда не любил людей, тебе было скучно и лень. А они в отместку отвергли тебя. Так всякого отступника настигает одиночество.

Холодный пот струился по лбу волхва, но он не прерывал незнакомца, хотя внутри снова тлела злоба, впервые за эти последние дни. Рукоять меча нервно подрагивала, и Ругивлад не желал унять эту спасительную дрожь и то, что за ней последует.

— … Дар жизни свойственен всем вещам, всем существам, но одни развивают его, другие, наоборот, расходуют на мелочи — в поисках богатств, вина, развлечений, сомнительных удовольствий и удовлетворения похоти. Одни сгорают, одарив ближних на сотни весен вперед небывало щедро, другие и не зажгли светильник. Поначалу, о Ругивлад, ты искренне наделял окружающих теми качествами, какими они не обладали. Тебе хотелось, чтобы и другие могли все то, что можешь ты. И велико же было разочарование, когда обнаружилось — это не так. Ругивлад же мерил всех по себе и подсознательно требовал даже от любимых невозможного. Мало иметь разум и дух, мало иметь рожденные от них идеи. Надо уметь понимать других, надо учиться любить других и делиться с ними, не скупясь! Не надо бояться потерять себя!

— Сразу видно, незнакомец, что тебе не приходилось биться головой о камни. Поэтому ты, зануда, сейчас легко рассуждаешь о высоком и бескорыстном служении…

— Но вместо того, чтобы подавить чувство исключительности и медвежье упрямство… — продолжил, не возражая молодому волхву, собеседник, — ты стал обворовывать всех и вся, вытягивая жизненные силы из любого встречного, и так преуспел в этом воровстве, что когда испугался — было уже поздно. Нет, ты ощутил страх не за себя, потому что еще испытывал привычные для человека чувства благодарности, привязанности, может, любви… Я дам тебе совет, хотя ты ему не последуешь. Уходи от вятичей и как можно скорее! Уходи, и оставь тех, кто тебе дорог…! Ты не в силах совладать с собой! — божество пристально разглядывало Ругивлада, словно решая, добавить ему или нет.

— Разве не упрямство делает человека человеком!? Ты упрекнул меня в трусости и предательстве. Но я, трус, беглец и предатель, остаюсь на сей раз до конца, до самого Исхода, каким бы он ни оказался.

— Развязка будет ужасной, можешь мне поверить. Что ж, до скорой встречи! — фигура вновь стала растворяться.

— Кто ты?…

— Тебе повезло, это был сам Радигош, Хранитель очагов нашей земли… — услышал он в ответ.

Оглянулся. Раздвигая ветви, на поляну вышел Волах.

— Ого!? Удача дважды улыбнулась тебе!? Как это ты ловко завалил Индрика!? — восхищенно добавил обычно невозмутимый воевода.

— Гм… Неужели я был непочтителен с богом?

— Выходит, что так. Вроде того. Но он милостив и не обидчив, — ответил Волах, и, предупредил возможный вопрос — Редко кому удается вот так встретиться с Радигошем. Некогда Хранитель дал мне силы жить. Поговаривают, он не всегда был богом. Но об этом в другой раз, чужеземец!

Волах потянул носом и, сняв с перевязи охотничий рожок, протрубил сигнал сбора.

Встревожился и Ругивлад. Взмыли ввысь крикливые птицы, затрещала и понеслась от ветки к ветке пестрая сорока. Один за другим рогу воеводы вторили протяжные звуки.

С дерева, вокруг которого Индрик-зверь гонял словена, слез Баюн, только сейчас он был не черным, а полосатым, толи линять начал, толи цвет менял, как хотел. Слез и вразвалочку подошел к охотникам. Кот обрелся лесных мышей, разбуженный, он недовольно ворчал и просился на руки. И Ругивлад весьма порадовался явлению приятеля. А вскоре кот заурчал, получив свое.

— Лес горит! Это неспроста! Что думаешь, волхв!? — спросил воевода, и послюнявил палец.

— Надо спешить в крепость, дел будет невпроворот! Я не верю в случай.

— Вот и я смекаю. Подожгли какие-то супостаты. Уходим!

Они понимающе переглянулись. Волах перевел взгляд на кота.

— Куда уж нам? — всхлипнуло животное, забираясь словену на плечо.

Справа и слева слегка потрескивало и поскрипывало. Клубы обтекали ветки, змеей огибали стволы дерев, протягивая дымные серые пальцы к людям.

Навстречу троице из чащи высыпали охотники, послушавшись призывного рожка воеводы. Сверив счет людям, тот быстро и четко раздавал приказы.

Супротив лесного пожара не поможет молитва. Выход один. Валить, пока есть силы, деревья на пути огня — лишить пламя богатой жатвы. Но коль неизвестно — где горит, как горит — надо выбираться прежним путем, и чем скорее — тем лучше!

Заслышав, что словен покончил с Индриком, его принялись поздравлять, искренне радуясь такой удаче. Ведь, нынче это Удача всего Домагоща! Но никто не осмелился прикоснуться к двуличному чудищу. Убито не ради поживы — пусть едят его падальщики! Волах тоже не скупился на похвалу, но умолчал о встрече с Хранителем. И герой охоты не проронил о том ни слова, да и не время сказки сказывать.

По верхушкам сосен быстрее молнии Перуна припустились белки, в ту же сторону прошмыгнули полосатые бурундуки.