— Никак, ведаешь? — расплылся Малхович в улыбке.

— Це ж нитка с иголкою!

— Ха! Ну, а коль один гадает? — Не унимался княжий стрый.

— Это швея одноглазая попалась, — довольно ответил князь и осушил полную чару.

Гость стоял в дверях. На плече у него сидел мохнатый кот и гордо посматривал по сторонам. Это на какое-то время избавило иноземца от необходимости класть земной поклон Владимиру. Одет он был не по-киевски, скромно да во все черное.

Князь снисходительно улыбнулся гостю и сделал знак приблизиться. Тот двинулся меж рядов. Кот, распушив хвост, покачивался на плече чернеца и поигрывал висящим на когте тугим кошелем.

Палата затихла, только Фарлаф продолжал шумно обгладывать кость, срывая с нее остатки мяса желтыми зубами. Всецело поглощенный этим занятием, он не обратил на нового гостя должного внимания. А стоило!

Когда Ругивлад проходил мимо, направляясь к княжескому креслу, кот изловчился и свободной лапой выхватил у Фарлафа рыбицу. Зверь сделал это так быстро и умело, что едок непонимающе заморгал.

Стены задрожали от смеха и выкриков:

— Ай да котяра! Вот так хват!

При входе в залу толпились бражники Серебряной палаты, не решаясь переступить порог. Что же еще вытворит заморский зверь?

Ругивлад ссадил Баюна и положил поклон хозяину. Положил по-писаному, как учили еще отроком чтить старшего. Как велит обычай ругов, поклонился вежливо и на все четыре стороны.

— Здравствуй, светлый князь! Принимаешь ли заезжего молодца? — молвил он и ощутил на себе любопытные взгляды.

— Ты откуда, гость нежданный? Как зовут тебя, как величают? Какого ты роду-племени? — по обычаю вопросил князь.

— Ныне имя мне Ругивлад будет, роду я словенского, не заморского. А пришел, свет Владимир-князь с самого Велика Новагорода, поискать на Кривду Справедливости, на обидчиков моих найти управу.

— Лжешь, незваный гость! — выпалил Краснобай, да аж со скамьи подскочил.

Князь перевел холодный взгляд с гостя на дядю.

— Дозволь продолжать, князь? — спросил словен.

— Брешет, Красно Солнышко, гость негаданный! — оборвал его Малхович. — Не Ругивлад это. Кличут его Ольгом, сам он с Ладоги. И презренный волхв новгородский Богумил, сладкоречия ради нареченный Соловьем, что смущал народ словами дерзкими, — то стрый его будет.

— Погодите, дядя! Здесь мне спрашивать, а ему отвечать.

— Что он может сказать, злодей, когда давеча в корчме убил шестерых твоих стражников! Ни за что убил, по злобе..! — гремел Краснобай.

Да и все зашумели, загудели. Иные богатыри повставали с мест.

— Так ли это? Правду ли речет наш дядя? — вспыхнул Владимир.

— Так, да не так! Лукавит вельможа, Красно Солнышко, — спокойно отвечал Ругивлад. — Все с ног на голову поворачивает. Стража на меня с бердышами полезла, есть тому свидетели. А шел я просить суда праведного, суда над убийцами старого Богумила. Им про то известно стало… А разбойники эти, по всему видать: тысяцкий Бермята-тать, да сам Малхович, Краснобаем прозванный.

— Ты говори, словен, да не заговаривайся! На кого руку подымаешь? На людей княжьих? Богумил супротив меня народ мутил, и кара его заслужена! За него виру не дам, да и боярам своим не позволю! — твердо сказал князь.

Приметив, как заходили желваки наглого пришельца, Владимир слегка кивнул кому-то на другом конце залы.

Словен пересилил ярость:

— А я и не прошу откупа, Красно Солнышко! Я справедливости ищу, по старинным нашим обычаям. Видано ли дело — златом за кровь родную принимать?

Владимир, сверкнув черными глазами, хватанул ладонью по столу:

— Тем обычаям срок давно истек! Справедливость на Руси — это я буду нынче. Ты, гость непрошеный, узнаешь ныне, каков княжий суд правый! Есть ли здесь словам его поручители? Что грозила стража смертью гостю Киева хлебосольного?! — гаркнул князь на всю палату.

Малхович хищно зыркнул из-под сросшихся на переносье густых бровей в мигом притихшую залу.

— Я свидетель, — поднялся было какой-то здоровяк, но неразумного дернули за рубаху, и он запнулся.

— С ума сошел, Сидор? Красно Солнышко запретил ходить в корчму! Там на втором этаже можно такое подцепить, что век не отвяжется, — цыкнул на простоватого богатыря его сосед с характерным провалившимся носом.

Хоть второй этаж и был столь опасен, вожделенный погреб с бесчетными рядами кувшинов и бочек манил своих героев с прежней силой.

— Мррр… Я тоже могу, гм, поручительствовать! Как пить дать, все видал… Стражники твои хамы, хамы, хамы… — встрепенулся Баюн, давно уже пристроившийся к столу и успевший целиком затолкать в пасть осетра.

Князь выпучил на зверя глаза.

— Красно Солнышко, вот это она, диковина, и есть! — восторженно зашептал Волчок на ухо Владимиру.

Богатыри, что приготовились уж вязать Ругивлада по первому намеку, обалдело уставились на говорящее животное. Кот меж тем опростал чашу зелена вина, лапой вытер усы и объявил:

— Так и быть! Щас спою!

Засмеялся Владимир-князь. Следом за ним — и вельможный Краснобай, и Претич. Стали гости да бояре диковину заморскую нахваливать, приговаривая:

— Ну, потеха, ну и забава!

— Принесите-ка говоруну наши гусельцы яровчаты! — молвил князь, вытирая слезящийся глаз.

— Тута они, Красно Солнышко! Я уже сбегал!

Заграбастал кот у Волчка инструмент и завел свою гармонь, растекаясь сладким медом… Замурлыкал чаровник, заговорил нараспев. И повел он чудную речь на разны голоса. Про Ивана-дурака, да про дочку его, Красну Шапочку. Про свояка их Колобка Горбунка, да про злую мачеху, Марью Моревну, прекрасную королевну. Как плыли они мимо острова Буяна, да терпели бедствие у Лукаморья, где молния в щепы разбила дуб…

За княжьим креслом что-то звякнуло. Рухнул крепившийся до сего момента гридень. Повалились со смеху бояре да служивые. Осилить кошачье наваждение сумел разве Асмунд, да и то лишь потому, что давно спал. Даже Ильдей, печенежский хан на службе у Владимира, не столь сведущий в традиции впечатлительных русов, повторял, утирая слезы: «Бедная девочка…»

Рыдала, обнявшись, грозная стража. Седобородый ярл и Волчий Хвост до хрипоты спорили, кому досталась златая цепь да кто первым ограбил царство славного Салтана. Мурманин победил.

Никто не заметил, куда исчез дерзкий гость. Следом за ним пропала и коварная зверюга. Но долго еще над Златой и Серебряной палатами не стихал сумасшедший смех Фарлафа, собиравшегося выручать Снегурочку. Лишь к вечеру раздосадованный князь сумел-таки вытолкать взашей Волчка и иже с ним — слуги оживленно обсуждали международное положение Тридевятого царства

Колесница Сварожича[13] не одолела и половины зримого пути.

— Руг! Руг!

Первый из чужестранцев — был весен тридцати пяти, а то и поболе. Сухощавый, но вовсе не тощий, одетый во все черное, он-то и мерял дорогу длинными шагами. И пара ног принадлежала ему. Красивое лицо с тонкими чертами и выражением достоинства отличал пронзительный взор, в котором, однако, угадывалась тоска. Зато углы губ были приподняты в немой усмешке.

Через левое плечо путника был перекинут широкий плащ, через правое — крупный и столь же черный, как хозяин, зеленоглазый и красноязыкий кот — второй из путников. Зверь изредка зевал, но заснуть так и не мог из-за постоянной тряски.

Большой полуторный меч за спиной чернеца говорил сам за себя.

— К чему семимильные шаги? Тише едешь — дальше будешь! — последнее слово кот произнес так пискливо, что Ругивлад аж скривил заросшее колкой щетиной лицо.

— Не мешай!

— Что, мысля замучила? — насмешливо осведомилось животное.

— Пятки лизать мне гордость не позволила. А прежде, наверное, брезгливость… С каких это пор на честной Руси рабы завелись? Вот, хотя бы те двое, что в корчме?..

— С тех пор, как нашлись на рабов покупатели. Гордость, может, и не позволила, а как насчет желудка? Голод — не тетка, в лес не убежит, ея только ноги кормят. — Пушистый балаболка был верен себе. — Много ты в жизни видел, чтоб кого-нибудь судить?