Чтением Шопенгауэра сжег в себе Боклей и Смайльсов; разрушились правила трезвой морали; так я перешел за черту:

Я узнал, –

– что нет радости в перегородках внушаемых правил; я жил ощущением: после сверкнувшего мига в стенах моих комнат открылся пролом: –

– возвращаясь домой (из гимназии), я затворял двери комнаты: броситься духом в ничто –

– и восчувствовать знание той стороны…

. . . . .

Если влить струевое кипение жизни в пульс времени, самое время бежит, точно музыка; нотными знаками возникают события жизни; и гамма звучит о пространстве ином, подстилающем наше; звук жизни, построясь на гамме, стоит точно образ, запавший из родины; –

– гаммы поют, высотою Нирваны, а звуки мелодий, – Ведантою…

. . . . .

Вечером, делая вид, что готовлю уроки, порой замечал, что часами сижу, отдаваясь в ничто, и внимая полетам мелодий, звучащим мне издали; я замечал, что отдача – особого рода наука: летанья на звуках; –

– все это росло мне вопросом, как жить; и в летаньях на звуках учился я памяти: –

– «Да, это – было!»

– «Где было?»

– «Росло» –

– и росло, и росло, застилая все прочее; бросил науку; и вот педагоги отметили, что воспитанник Б. – стал лентяем; он стал –

– пессимистом, буддистом: –

– и Фет стал любимым поэтом его с этих пор.

Я, измученный жизнью, которой учили меня, прозревал; в пустоте!

Пессимизм был несознанным переходом к

богатой, клокочущей жизни, которая вскрылась во

мне очень скоро потом.

Если бы гимназиста Б.Б. попросили отчетливо указать на этапы развития, гимназист Б.Б. начертал бы свои –

– правила вылетанья из будней: –

пункт первый: –

– мир – сон.

пункт второй: –

– его должно рассеять…

пункт третий: –

– в проломах разбитого мира есть нечто: ничто; наконец –

пункт четвертый: –

– есть родина…

Что касается первого пункта (мир – сон), то, я должен заметить, во мне он сложил мои вкусы: от Чехова – к Меттерлинку, от Меттерлинка – к поэзии Блока; от будней, зевоты, к вторжению в будни ничто («в рот влетела ворона»), ничто – Незнакомка; Прекрасная Дама она, или Мудрость: София.

И не «ворона» влетела, а «Веды»; влетели рой воронов – посвятительный образ да Мудрость влетела мне в рот: а впоследствии вскрылась: словами о Мудрости.

Данный мне мир – упраздняет тот тезис сложил увлечение Ницше и Ибсеном.

Третий мой пункт: «Ничто – нечто»; ничто есть буддизм; – воплощенное в чем-то, оно – музыкальная гамма; мелодия – символ: я стал символистом.

И наконец, пункт четвертый: «Есть родина»; право – рассматривать мифы и сказки, как процветы жизни на линии гаммы; сказанья, – процветают из музыки.

Правила выросли йогой: я вырастил «детище» – теоретика, символиста, сказителя: так «Леонид Ледяной» – мною создан, как – «кукла», надутая воздухом; «куклу» проткнул «хлоп» и – лопнула!

. . . . .

Я – таков отроком; строгий мой облик закончен уже.

Гимназистом уже проповедую я гимназисткам: аскеза – обязанность; путь упражнения (опыты перемещенья сознания) – социальное дело; уж я – специалист невесомых поступков.

А средство создания нового мира – искусство; и – начинаю пописывать:

Все бы сказали:

– «Он есть выразитель волны эстетизма, пришедшей в Россию из Франции».

Но –

– не книгами определяются вкусы – событием: «Упанишадами», разорвавшими стены; нашел зерно жизни, развив пелену воспитанья: зерно же есть «Я – дорожденное»: перегородки поставлены –

– смерть и рожденье, –

– и я события жизни созерцаю: двойными глазами.

Двойными ушами их слушаю.

Соединение двух биографий есть символ, поставленный пред лицом человечества «Я» – символ вас: на меня поглядите, и мне научитесь; все действия «Я» символичны: слагаются буквами, внятным рассказом; и «Я» –

– мое «Я» –

– чертит фразу за фразой.

. . . . .

Моя эволюция – мимикри сокровеннейших опытов переживанья сознания: с Ницше, трагическим пессимистом, я встретился, будучи ницшеанцем до Ницше.

А трагиком стал от того, что «событие первого мига» опять повторилось.

Разбит пессимизм: все – вскипело!

– «Я – есмь!»

Мировою пустыней стоит гимназической мир –

– классы, классы, уроки: –

– до, ре, ми, фа, соль! –

– если влить в ряд уроков пульс времени, самое время уроков бежит музыкальною гаммой; и нотными знаками строются формулы алгебры: в образ из родины… Но –

– бессмыслица слов и твердимых задач превращает меня в идиота; и градом из формул меня побивают; и осыпают десятками «cum» (temporale, causale, inversum); и – до сих пор помню я:

. . . . .

Первый гид гимназической жизни проходит в усилии внятно связать это все; а часы, как булыжники, падают, падают, падают; я – побиваемый: мученик! Падаю – в пересеченье пустот!

Непрерывные дроби: делю, и – ноль, ноль, единица, ноль, ноль, единица, ноль, ноль, единица; делю, и делю; может, и – доделится где-нибудь; и – ноль, ноль, единица, ноль, единица; –

– делю: бесприютность пустот отделяет меня от обычного мира; и время уже побежало, как гамма; и цифры – ноль, ноль, единица – ложатся, как нотные знаки; исписана ими тетрадь; и –

– что делаю? –

– получаю дурную отметку за то, что учу математику на уроке латыни: –

– ut

– utinam,

– utriusque

– utrique –

– об «ut» нельзя думать, когда объясняют законы Дракона; –

– на злой бесконечности ряби («ноль-ноль-единица») проносятся утки: («ut», utinam-utriusque-utrique-quae-qua), а за утками гонится строгим законом Дракон –

– Кавардак в голове – на четвертом уроке; на пятом – я сплю иль – космически мучаюсь, превращаясь в тупое, усталое, бестолковое тело: –

– падение тел, тяготение тел, шаровую планетную форму и слепость мучений в ней «Я» пережито в гимназии, на уроках латыни: –

– домой! –

. . . . .

Возвращаюсь домой: голова моя пухнет; она – шаровая; планетная форма; и слепо в ней «Я»; потемнело на улицах; падает сирый снежок; я – синеет, синеет; и в сини – чернеет; прокаркало где-то: ворона – перелетает от крыши соседнего дома из рваных туманов: на крышу соседнего дома; торчит вдалеке каланча; дома я понимаю: и Бокля, и Смайльса; в гимназии – ничего не пойму; понимание прогорает; и – дым, сплошной дым, перелетами клубов несущий все то, чем набили мне голову, – через улицу: к крыше соседнего дома – на крышу: на крыше дерутся коты…

. . . . .

Знаю, будет невесело дома; зажегши на столике лампу, – примусь за уроки: ноль-ноль-единица, ut-utinam-ut-qui, законы Солона, законы Дракона, драконы Закона!..

– опять ничего не пойму, потому что понять невозможно: с пяти до шести; в шесть – обедать; с шести до восьми, настигает меня бесприютность, как память о прежнем; в стенах моей комнаты – дыры: в ничто; два часа просижу, отдаваясь летанью на звуках рояля, рокочущих издали; и – поднимается тот же вопрос: как же жить?

Чай. И – спать.

Засыпая, я знаю: уже в половину восьмого – разбудят меня; будет – холодно, неуютно, темно: будет – вторник (сегодня у нас понедельник: до Рождества, стало быть…?): –

– середа,

– четверг,

– пятница –

– по середам, четвергам и по пятницам: прохожу переулками – в классы; увижу снежок; и, быть можете, ворону; услышу: грохочущий топот шагов, пробегающий в классы.

Трамбуют мне голову «знанием»: загромыхают колеса по бедным, мощеным мозгам; тяжесть сведений размозжила мне голову; ранцем отдавлены плечи: –

– ноль-ноль-единица, –