— Я хочу остаться здесь, — говорю я, не своим детским голосом.

— Ты мой защитник, а значит, твой долг хранить жизнь, — строго отвечает женщина. — Жизнь требует твоего участия.

— А если я уйду, ты меня подождешь? — спрашиваю я, нехотя сползая со стога.

— Нет, я пойду с тобой и буду оберегать тебя. Ведь и защитникам нужна материнская любовь…

С тем я и очнулся в общей зале. Видимо Фил перетащил меня с пола на софу, где устроил на горе шёлковых подушек. Судя по затекшим конечностям, особенно пострадала у меня шея, подушки эти лежали здесь скорее для красоты, чем для удобства.

Я покряхтывая сел, потирая шею и пытаясь соотнести себя и своё тело с этим миром. Чувствовал я себя вполне в своей тарелке. Даже магический резерв был заряжен по полной.

Волновало только одно, сколько же я так валялся и кого за это время успел вычеркнуть из списка живых.

Из комнаты Томаша вышел Фил с горой пустых тарелок и так и застыл, глядя на меня.

— Эрик! Ну слава всем ликам Триликого, я уж думал ты насовсем опять потерялся, — обрадовался Фил, сгружая пустые тарелки на стол.

— Сколько я был в отключке? — прохрипел я.

— Два часа, сорок три минуты, — доложил Фил.

Я кивнул. Сам восстановится так быстро я бы не успел, значит, сон опять был не простой и мне помогла материнская любовь самой богини Аве.

— Обед успел остыть, скоро будет ужин. Я покормил Томаша, — закончил отчёт Фил.

Я глянул на накрытый стол. В животе по-звериному заурчало. Чувство голода стало глушить собой всё остальное. Надо было поесть.

Я встал, осушил кувшин, прошёл к столу и стал утолять голод пловом. Даже остывшим плов казался невероятно вкусным. Умели восточные люди готовить это блюдо.

Я проверил слежку за нами и, обнаружив на посту только одного делибаша, уложил его спать. Видимо днём бдительность ослабевала, да и за кем здесь было следить. Один весь истыкан копьем, второй хлопнулся в обморок, третий бегает между ними, не зная за кого первого хвататься. На всякий пожарный я все же бросил на нас звуковой щит.

— Можем говорить спокойно, соглядателя вырубил. Как там Томаш? — спросил я.

— Я нормально! — крикнул из комнаты Томаш. — Но было бы куда лучше, если бы ты меня излечил полностью, и я бы мог уже ходить.

— Я подумаю над твоим поведением, — пока решил отшутиться я.

— Так и скажи, что у тебя сил на это нет, позёр, — не упустил возможности поддеть Томаш.

Силы-то у меня были, вот только в этот раз нужно было их распределить так, чтобы в самый ответственный момент не потерять сознание.

Я прислушался к себе. Тщательно обдумывая, стоит ли тратить сейчас силы на полное исцеления Томаша. Впереди маячила прямая схватка с Рамиром, Закирой и их верными делибашами, чтобы спасти людей с крестов.

Но, перво-наперво, мне нужно как-то добраться до этой глупой девчонки, которая сама прыгнула в пасть ко льву. Полумну, да и остальных девиц в гареме нужно постараться вытащить до того, как здесь будет слишком жарко.

Я с досадой задумался о том, почему девицы так устроены, что их постоянно нужно спасать. Причем спасать ни кому бы то не было, а именно нам — мужчинам.

Очевидно было, что для всех этих планов помощь Томаша будет мне необходима. Да и раненый он будет нам обузой, его же ещё на себе кому-то тащить пришлось бы.

Я поел и немного размялся, прохаживаясь и крутя руками. Какое это удовольствие всё-таки иметь контроль над своим телом. Вправду, если хочешь сделать человеку хорошо, то сделай ему сначала очень плохо.

Прислушался к соколу. Сокол прояснился, перья его расправились, заблестели. Страхи улеглись, раны затянулись, не было ни боли, ни тоски…

Я вспомнил свой сон и улыбнулся. Полетал, значит, сокол. Отдышался. Да и я… отогрелся. Занятно было все-таки то, что богиня жизни Аве пришла в мой сон в обличье матери и по-матерински меня пожалела. Она на роль матери годилась куда больше Беллы…

Я тряхнул головой, не время сейчас было это в себе размусоливать. Нужно было действовать и чем скорее, тем лучше.

Я отправился в спальню Томаша. Томаш лежал на кровати и смотрел в потолок. Вид у него был разнесчастный и откровенного говоря, больной.

Я стал магией прощупывать его раны. Плечо заживало нормально, а вот рана в бедре была намного серьёзней.

— Что ты собираешься делать? — насторожился Томаш.

Он попытался на локтях приподняться на подушках, но тут же скорчил болезненную гримасу, потревожив рану в плече.

— Я собираюсь вылечить тебе ногу, — кратко пояснил я. — Молчи.

Я прикрыл глаза и принялся за дело.

Дело оказалось не таким простым, как могло показаться. Дыра была большой, рваной, злой… Некоторые ткани приходилось наращивать заново. Я осторожно восстанавливал клетку за клеткой.

У меня на лбу выступила испарина, во рту появился горьковатый вкус желчи, руки стали подрагивать.

Когда я закончил, то понял, что истратил почти половину своего магического резерва. Я неубедительно утешил себя, что к вечеру, если не буду расшвыриваться, немножко восстановлюсь.

Да и, если бы не моя магия, Томаш даже если бы и смог оправиться от этих ран, навсегда остался хромоногим калекой, которому, чтобы ходить понадобилась бы трость. И пришлось бы забыть и о мечтах стать коннетаблем, и о былых боевых успехах. Осел бы Томаш на пятую точку растолстел, озлобился.

— Эрик, слава всем ликам Триликого, у тебя получилось! — радовался Томаш, сгибая и разгибая ногу. — Я уже боялся, что останусь без ноги… И болело так, зараза.

Я задался вопросом, приняла бы его Лейла таким — хромоногим и, скорее всего, с напрочь испорченным характером и решил попробовать надоумить Томаша проверить Лейлу по возвращению.

— Да, а то был бы хромоногим, и Лейла в твою стороны и не посмотрела бы, — потихоньку я стал подначивать Томаша.

— Плохо ты её знаешь! Она меня и хромоногим бы не оставила, — вышло слишком горячо для уверенного в своей возлюбленной мужчины.

— Готов проверить? — протянул я ему руку.

— В смысле? — не понял Томаш, с недоумением разглядывая мою руку.

— В коромысле, — не удержавшись, огрызнулся я, пряча свою руку в карман. — Когда мы вернемся домой притворись хромоногим, мол, Эрик не смог до конца излечить и теперь ты навсегда останешься калекой. И походи так перед своей ненаглядной денёк-другой — испытай её чувства.

— Да иди ты, Эрик! — Томаш от возмущения аж кулаки сжал, желваки на его лице заходили ходуном. — Чем больше узнаю тебя, тем больше жалею свою сестру! Не буду я Лейлу испытывать! Я ей и так верю! Я ведь люблю её. Ты хоть что-то об этом чувстве слыхал⁈

Про свою сестру он зря вкручивал везде, где надо и не надо, я перед Стеллой может и был в чём-то виноват, но Стелла тоже святой не была. Я затушил опять вспыхнувший во мне огонёк и остался почти спокоен.

— Как всякий романтический олух, — насмешливо дал оценку его наивности я.

— Лучше уж быть романтиком, чем таким как ты — несносным циником! — брезгливо скривился Томаш.

— И горжусь этим. Здоровый цинизм — это способность предполагать в человеке худшее. Это избавляет от разочарований. А розовые очки бьются стеклами внутрь, так и знай.

— Лучше займись моим плечом, философ недоделанный, — буркнул Томаш, оканчивая нашу очередную перепалку.

Я тоже не горел желанием ругаться, поэтому покорно перевел тему разговора.

— Нет, Томаш, плечо пока пусть само заживает, — покачал я головой. — Тебе всё равно пока придётся валяться в кровати, притворяясь умирающим лебедем. А мне силы сегодня ещё понадобятся.

Томаш хотел было возразить, открыл рот и тут же его закрыл, видимо, что-то сообразив про себя. Помолчал, примиряясь с неизбежным.

— Да, Эрик, здесь ты прав, тебе сегодня понадобятся силы, — вздохнул Томаш. — Вы видели, ту девушку… как её зовут, забыл. Которую мучил Латиф. Как она сумела здесь оказаться? Она пришла мстить, не так ли? Но её же убьют!

— Да, Томаш, здесь ты прав, — передразнил я его, — если мы не вмешаемся, то Полумну убьют. Важно не как она сумела здесь оказаться, а как её отсюда вытащить.