— Но старых храмов в Камакуре, должно быть, немало.

— Да, немало. Но нам нужно только одно место. И я предлагаю начать с самого старого из них.

Они добрались до синтоистского храма Аманава Симмэй минут за двадцать. Редкие прохожие курортного города, привыкшие к школьным экскурсиям, не обратили на них ни малейшего внимания.

Храм располагался у подножия того самого паркового холма, который они видели из окна гостиницы.

Сонный сторож с лицом, обложенным совершенно неяпонской белоснежной бородой, только кивнул неожиданной группке школьников. Похоже, что ему ещё не сообщили о том, как опасны те, кто учится в Гакусюине.

Кимитакэ уверенно шагал впереди. В парке было безлюдно и царила такая тишина, что было слышно, как по его фуражке постукивают капли дождя.

Когда они подошли уже достаточно близко, Кимитакэ сбавил шаг, пропуская вперёд Юкио. Тот подошёл к воротам храма и напряжённо огляделся, присматриваясь к одному ему понятным приметам.

— Засады нет, всё чисто, — сказал Юкио. — Можно идти.

— Тем лучше, — отозвался Кимитакэ. — Значит, они ещё не догадались.

Вблизи храм Аманава Симмэй напоминал сундучок из тёплого, светлого дерева — точно так же, как фонарь Юкио напоминал Золотой Храм. За его парадным зданием можно было увидеть спрятанное за каменным забором здание для ритуалов. Его посещали в основном духи, так что оно было чуть меньше и стояло на искусственном острове посреди небольшого заболоченного пруда, чью поверхность затянуло сплошное зелёное полотно ряски.

Кимитакэ заглянул за одного льва-хранителя, потом за второго. И наконец принялся читать таблички с просьбами, закреплённые на особой раме.

— Что ты собираешься там найти? — спросила Ёко.

— Если бы я собирался что-то сообщить украдкой, я написал бы это на такой табличке.

— И что, у тебя нашёлся единомышленник?

— Разумеется. Нам надо идти по этой дороге до «Дома Испанской Собаки». Это верный признак маскировки.

— А почему ты уверен, что это маскировка, а не просто название?

— Потому что «Дом Испанской Собаки» — Харуо Сато сочинение. А Харуо Сато не живёт в Камакуре.

Дорога вышла из парка и упёрлась в тесную пыльную улочку, где не было ни одного человека.

Табличка «Дом Испанской Собаки» действительно обнаружилась — возле голых, без каких-то украшений деревянных воротец в белёной каменной стене. По ту сторону забора шелестел сад, который после парка казался совсем небольшим.

Воротца оказались не заперты, и ребята вошли.

Сад полыхал расцветающими розами и пионами, в нём царил причудливый аромат, смешанный, но на диво органичный. Даже моросящий дождик был не в силах его заглушить.

А по ту сторону зарослей прятался дом, длинный и традиционный. Весь фасад — одна сплошная лента из раздвижных створок из лёгкого бамбука. Каждая створка состояла из небольших квадратиков бамбуковой рамы, только вместо бумаги в них было новомодное стекло и белый занавес по ту сторону.

Достойная резиденция для таинственного Курортника.

Они гуськом подошли к входу. Кимитакэ дёрнул верёвку звонка возле той панели, которая, предположительно, служила парадным входом.

— Хозяин до полудня не принимает, — отозвался с той стороны двери пожилой женский голос.

Потом добавил:

— Он ещё спит!

И повисла тишина, ещё тяжелее, чем прежде. Кимитакэ невольно обернулся.

Юкио сорвал розу и задумчиво обкусывал её лепестки. А Ёко просто куда-то делась.

— Есть идея, как нам войти? — спросил он.

— Можно дождаться, пока он проснётся.

— Как бы нам не дождаться, когда нас схватят. Есть идея, как это сделать побыстрее.

Юкио задумчиво посмотрел на розу. Потом отвёл её в сторону, словно указывал цветком в светлое будущее.

И, без малейшего предупреждения, — запел:

Я — живущий под маской, я очень опасен,

Я вижу, куда всё идёт.

На белой повязке круг солнца так красен —

Не каждый из вас доживёт!

Мечты мои — сладкая злоба!

А небо — мясного цвета!

Я жду ослепительной бомбы:

Пусть лопнет вся эта планета!

От школы до дома давно мне знакомо,

Всё тихо и выхода нет.

Но даже из комы увижу в проломы

Прекрасный убийственный свет!

Мечты мои — сладкая злоба!

А небо — мясного цвета!

Я жду ослепительной бомбы:

Пусть лопнет вся эта планета!..

Я — живущий под маской, я очень опасен,

Я вижу, куда всё идёт.

На белой повязке круг солнца так красен…

— Беги же, беги, идиот!

Заскрипела рама, и одна из боковых створок дома Испанской Собаки отодвинулась. Оттуда показалась всклокоченная голова старика.

— Кто ты? — спросила голова.

— Я занимаюсь каллиграфией, — ответил Кимитакэ, потом вспомнил, во что он одет, и добавил: — То есть я пока в школе учусь, а каллиграфией увлекаюсь. Мне посоветовали к вам обратиться по некоторым тонким вопросам, которые не описаны в современных учебниках.

— Каллиграфия, поэзия и литература? — опять спросило старческое лицо. Теперь можно было различить, что голос у него неожиданно молодой, хоть и болезненно надтреснутый.

— Именно так.

— Говоришь, разбираешься?

— Я читал и практиковал.

— Вопрос по литературе. Сколько томов в «Войне и мире»? Я про роман.

— Четыре. Но его издают обычно в двух томах: два тома в первом, два во втором.

— А сколько томов в «Отверженных»?

— В «Отверженных» пять частей. Но их тоже издают в двух томах. Первый том — до половины третьей части, а вторая половина уже во втором.

— Что-то ты знаешь, — произнесла голова. И пропала.

Кимитакэ решил, что это означает приказ подождать. Всё дело было в том, что хозяин был из той специфической породы людей, которые не любят произносить больше трёх слов за раз.

Вроде того патриарха дзен, который на все вопросы отвечал не больше, чем одним иероглифом, — и каждый раз именно этого иероглифа было достаточно.

Но вот дверь отъехала в сторону. На пороге стоял Курортник — патриарх современности.

И оказалось, был ещё совсем не стар — на голых икрах, что виднелись под полами строгого чёрного домашнего кимоно, ещё не проступила сеть варикозных вен, да и глаза сверкали очень молодо.

Всё было проще и жутче — это был человек, который состарился раньше времени.

И состарил его не труд, не невзгоды и не наркотики, а то, что американцы называли синдромом Вернера.

У японцев, которые знамениты вечной моложавостью гладких азиатских лиц, это смотрелось особенно жутко. Лунообразное, морщинистое лицо, зачёсанные назад волосы, исчерченные нитями седины, и дряблая кожа на руках и шее — всё это казалось нелепым маскарадом, уродливым мешком, который натянули на ещё нестарое тело.

— Нам можно зайти в ваш уважаемый дом? — осведомился Кимитакэ.

— Если ты искусен.

Кимитакэ полез в портфель и достал оттуда гамаши, ещё влажные после вчерашнего приключения, и протянул Курортнику. Тот расправил их и внимательно изучил иероглифы, написанные на ступне.

Потом без единого слова развернулся и ушёл в глубину дома.

Дверь осталась открытой.

Можно было входить.

Ребята шагнули в древнюю прихожую. Снимая ботинки, Кимитакэ заметил, что Ёко опять с ними.

Эта девочка определённо умела быть в центре событий.

Дом пропах пылью и благовониями, которые пропитали доски за многие десятилетия. Повсюду громоздились нераспечатанные тюки с книгами, между ними приходилось буквально лавировать.

Курортник провёл их в кабинет. Мебель там была старая и потёртая, но по-прежнему прочная и удобная. Окно открывалось во влажный морской пейзаж, и там можно было разглядеть пятнышко, которое и было здесь главной роскошью. Это была гора Фудзи.