Над головами шумели красные сосны.

— А наверх можно подняться?

— Наверх пока пускает, — Ёко посмотрела на холм. — Я думаю, здесь что-то вроде пожарного выхода.

Кими прислушался. Место было другое, но лес здесь — тот же самый.

Оглянулся назад — но никакого спуска за спиной больше не было. Сосны стояли густым сумеречным частоколом, и между ними сгущалось полотно ночного мрака.

— Теперь скажи, куда мы попали, — сообщил он силуэту, который виднелся по левую руку и определённо напоминал Ёко Атами.

— А с чего ты решил, что я знаю? — осведомилась девочка.

— Ну раз ты уже изучила этот спуск — то ты потом как-то смогла вернуться в школу? Значит, это не так уж и сложно.

— А ты соображаешь! — заметила Ёко, поднимаясь с земли и отряхивая чулки. — Тут на самом деле всё очень просто. Если пойти примерно в ту сторону, то выйдешь к железнодорожной станции. Но не к той, с которой мы в школу шли.

— Предлагаю и сейчас пойти в ту сторону.

— А что мы там будем делать?

— Предлагаю подумать об этом, когда доберёмся до станции.

И они двинулись по почти заросшей тропинке.

— Интересно, что они сделают, когда нас поймают? — спросил Кимитакэ.

— Вероятно, убьют, — ответил Юкио.

— Если бы нас хотели убить, то не стали бы пытаться поймать. А просто стреляли бы на поражение при первом же подозрении.

— В таком случае — не знаю.

— Странно. Ты обычно очень хорошо осведомлён о всяких тайнах. И хорошо знаешь, зачем делается насилие.

— Не во всякую тайну можно проникнуть и не всякое будущее можно предсказать. Представь себе колоду стасованных карт. Пусть это будут европейские карты, так проще. И пусть мы знаем, что человек, который держит эту колоду, умрёт, как только выпадет пиковый туз. И вот человек начинает выкладывать карты. Мы не знаем, в какой именно миг он умрёт, ведь туз может быть и первой картой, и последней, и двадцать седьмой. Но знаем, что его смерть неизбежна. Ведь пиковый туз выпадет — рано или поздно.

— А что же нам выпадет?

— А вот у нас — всё наоборот!

Кимитакэ не успел спросить, что это значит, потому что прямо по курсу показалась железнодорожная станция.

Даже по сравнению с той станцией, от которой они ходили к школе, эта была какой-то совсем мелкой и незначительной.

Деревянная платформа напоминала эшафот, настолько грубо сколоченный, что после казни его будут разбирать с облегчением. Нет даже билетной кассы. Только навес, который призван защищать от дождя, но стоит подняться ветру — и капли полетят прямо на коченеющих пассажиров.

Единственным оправданием её существования было то, что станцией мало кто пользовался.

Тёплая вечерняя темнота сгущалась, размывая все краски. Теперь лес и по ту, и по эту сторону от железной дороги превратился в сплошную тёмно-сизую стену. И теперь было ясно, что он способен скрыть любую тайну.

У Кимитакэ вдруг сделалось легко на душе. Он пока не знал, в какую сторону поедет — в столицу, чтобы оправдываться, или в Камакуру, чтобы отыскать там этого Курортника и выяснить, куда судьба закинет его дальше. Но почему-то казалось, что дальше будет легче, — хотя разум и подсказывал, что это очень сомнительное предположение.

Станция приближалась мучительно медленно. Так что Кимитакэ уже сообразил, что, скорее всего, они подходят к ней с восточной стороны. А значит, поезд отвезёт их в Камакуру и до старой курортной столицы ехать всего ничего: две-три станции.

Он даже вытащил из портфеля, который чудом пережил погоню, книжечку с расписанием поездов и отыскал в ней ту станцию, которая была перед той, на которой спряталась школа.

Оказалось, что они вышли очень удачно. До поезда на Камакуру было десять минут.

С лёгким сердцем он взошёл на платформу и поглядел вдаль — не видно ли поезда.

Потом повернулся к навесу — и остолбенел.

Похоже, приключения этой ночи ещё только начинались…

В сумраке под навесом покачивались в воздухе три алые точки. Это курил небольшой патруль из сержанта и двух солдат. Судя по униформе, они были из полиции — не военной, а транспортной.

И они, разумеется, тут же заметили подозрительных подростков.

— Вы кто такие? — поинтересовался долговязый командир патруля. Он говорил как-то странно, но было сложно уловить, в чём именно заключается эта странность.

— Свои.

— Неправда. Я вас не знаю. И школьная форма у вас не местная. Что ребята из Гакусюина делают в таком месте?

Кимитакэ уже в который раз подумал, что девочки не зря так озабочены одеждой. Они же действительно ходили по новой школе в прежней, пусть даже очень хорошо пошитой и удобной форме. И никто не обратил внимания на детали: корпус-то был для мальчиков.

— Просто гуляем, — ответил он. — Превосходно проводим летние дни. — Лицо командира патруля оставалось непроницаемым, и Кимитакэ добавил: — На море мы не поехали. На море сейчас опасно.

— Железная дорога, особенно в военное время, — не место для прогулок и игр.

— А мы, в Гакусюине, не ищем лёгких путей.

— И всё это слишком подозрительно. Как вы объясните, что последнее время в Гакусюине творятся странные вещи?

Кимитакэ покопался в голове, но на ум пришла только универсальная отговорка трёхсотлетней давности, уже тогда настолько популярная, что угодила даже в «Хагакурэ».

— В нашей школе издавна творятся странные вещи, — с достоинством произнёс он. — Для того и основана. Иначе она не была бы Гакусюином!

И в этот момент он наконец понял, что странного в словах командира патруля.

Да, он говорил на правильном токийском говоре. Но это был говор уходящего поколения. Так говорили в вольную эпоху Тайсё.

Видимо, этот парень был родом с Хоккайдо. Туда ехали переселенцы из разных областей Японии и вынужденно пользовались столичной речью, чтобы хоть как-то понимать друг друга.

И вот прошли годы, столичный язык незаметно, но изменился, а на Хоккайдо продолжали жить прежние говоры.

— Гакусюин, значит… — заметил командир. — Представляете, мы как раз ищем одного из ваших.

— А что он натворил?

— Нам не сказали. Значит, что-то ужасное. Возможно, имеет отношение к императорской фамилии. Но в школе его нет, уже проверяли.

— А как его зовут?

— Сейчас покажу, как пишется. — Командир достал блокнот, а один из рядовых тут же, без единого звука, осветил страницу фонариком. — Там в имени иероглифы сложные, чтоб их.

— Я смогу прочитать, — заверил Кимитакэ, — я в кружке каллиграфии. Я знаю много древних иероглифов, которые остались только в именах.

— А я вот в пожарном был. Теперь жалею. У вас, столичных, вечно дурацкие имена. А этот сразу видно, что дурная кровь, — имя редкое, а фамилия-то самая что ни на есть крестьянская. Да, фамилию так просто не поменяешь.

Тёплый свет фонарика озарил страницу блокнота, и на мгновение показалось, что перед ними какая-то древняя, пожелтевшая от времени рукопись.

— Видишь, имя какое, — заметил командир патруля. — Читается «Котака», насколько я понял. Знаешь этого парня?

Да, всё верно. Человек без словаря прочтёт это сочетание как «Котака». Но именно в случае имени и именно в таком сочетании их было положено читать как «Кимитакэ».

Кимитакэ какое-то время просто смотрел, не в силах отвести глаза от собственных имени и фамилии. Потом сказал:

— Он учился с нами. Беспутный малый. Неделю назад он просто перестал приходить в школу. Я думаю, он просто сбежал и где-то прячется. Потому что знает: он зашёл уже слишком далеко и, если поймают, пощады не будет.

— Верно рассуждаешь. А кто ты сам?

— Я совсем не такой. Меня зовут Такэси Ватанабэ, иметь такое имя в Японии — всё равно что не иметь никакого. Оно записывается именно так, как вы подумали. Учителей не боюсь, здоров, оспопривит, — Кимитакэ попытался улыбнуться, хотя в сумерках это было не особенно заметно. — Приветливый молодой человек, подаю надежды.