Наконец, он сумел задать первый вопрос о житье-бытье горничной, твердо будучи уверенным, что его правильно и грамотно запишут. Правда, ответа он будет дожидаться, судя по всему, долго. Марефа, которая такого вопроса совсем не ожидала, оцепенела.

Поначалу великий князь решил стойко ждать. Потом ему все это стало надоедать. Он угрожающе рыкнул:

— И что же, ты уже передумала? Или хочешь, чтобы я под именно твою дудку играл, сволочная баба?

В оригинале звучало еще жестче и живительно, хотя и более матерщинно. Во всяком случае, Марефа хорошо его поняла и начала более активно реагировать:

— Прости Христа, барин, али ты что, все обо мне знаешь? — изумилась она.

— А тебе что? — не стал сдерживать себя великий князь, — научную методику хочешь изучить, падла коломенская?

Почему коломенская и почему падла, а не верста, она не поняла, но тон был излишне тяжелым, и для нее более опасным и потому Марефа перешла к проверенным методам. Она юркнула на пол под колени важного сановника и что есть силы завопила:

— Барин, родненький, не губи, Христа ради, всю жизнь буду за тебя молить! И родных уговорю за тебя молиться!

Вот Бог обрадуется такой молитве! — хмыкнул Константин Николаевич и повелел писарю:

— Подними ее Прошка. Тебя ведь Прохором зовут?

— Ага, — кивнул писарь, поднимать руками он не стал, но чувствительно дал ей ногой в бок. Великий князь только поморщился, представив, как ей было больно. Но как оказалось, это действие для простонародья этого времени наиболее понятно. Баба вскочила на ноги, а потом села на стул в боевой готовности к диалогу.

Ну что ж, если ты не понимаешь слова…

— Прохор, велю тебе, если еще она прыгнет на колени, возьми вон какую из розог и дай ей на первый раз десять ударов.

Писарь, человек сметливый и сообразительный, понявший, что хочет его начальник, грозно хмыкнул и отрапортовал:

— Ваше императорское высочество, слушаюсь. Слышала, баба? Еще раз побеспокоишь его высочество, отлуплю так, месяц сидеть не сможешь!

— Ага, — скромно поддакнула Марефа, показывая, что вот она вся здесь и не надо ее бить. Ни жестоко, ни милосердно.

За этой сценкой Константин Николаевич чуть не забыл своего вопроса. Вот ведь проклятая баба, всю душу высосет!

— Ты, Марефа, видать специально тянешь время, чтобы не отвечать на мои вопросы? — разъярено догадался великий князь, — издеваешься, гадина?

— Барин, смилуйся, — вновь обратилась к проверенному способу горничная и упала на колен.

— Прохор! — устало позвал великий князь, — пори!

— Шляп! — звучно отозвалась палка о спину Марефы.

— Ай! — взвизгнула та и торопливо села на стул. Правда, это ей особенно не помогло, потому как Прохор, посмотрев на великого князя и, как минимум, не увидев на нем негативного порицания, и шлепнул по спине еще раз.

Поняв, что ее все же наказывают и лучше, если она будет молчать, Марефа не издала ни звука при дальнейшем возмездии.

Константин Николаевич под воздействием этого преисполнился к ней уважения и после третьего удара подал знак: — «хватит!». Но Марефу он предупредил, что, как только почувствует ее забастовку, то тотчас ее продолжат бить. Поняла ли ты, баба?

Марефа, посмотрев на лежащий поблизости розги, приготовленные в ведре к дальнейшей расправе, поняла и допрос наконец-то пошел. В том числе в виде ответов и на его вопросы.

Оказалось, что и она тоже была «облагодетельствована» англичанином Стюартом и значилась в общей массе, как подчиненная Бенкендорфа. Или просто обозначалась, как Бенкендорф, имея в виду тоже самое. Получила она совсем чуть-чуть по младшей должности — синенькую, то есть 5 рублей ассигнациями. Но она и такому порадовалась — по скудного жалованию, и это было очень много, а по цене продовольствия весьма обильно.

Марефа была весьма сметливая, хоть и баба. Или, точнее, сметливая баба, как это странно не звучит. Она скромно поблагодарила иностранца и заметила ему, что если надо, то она служит горничной при императорских регалиях в бриллиантовой комнате в Зимнем дворце и ежели необходимо, то и она, и ее мужик Мишка всегда помогут.

Конечно, жандармам при проверке она ничего такого не сказала, а те и не заподозрили. А вот грозному барину не могла не промолвить. А и то, англичане были люди так сказать очень щедрые, так что эдак половину государевых служащих можно заподозрить и арестовать. И кто тогда пол будет мыть?

Он и еще давал ей понемногу мелочь — по гривеннику, даже по паре алтын. Так сказать, прикармливал. Много? Да как сказать, а ее семье и на день кормежки хватит, если только постное готовить.

Через полгода же, совсем недавно, Стюарт сам открылся — скоро, дескать, домой ехать, в Аглицкую сторону. Надо, мол, ему хоть какую-то безделушку от царской Сокровищницы. Недорогую и незаметную.

И дал ей между делом триста рублев мелкими ассигнациями. Огроменная сумма по тому времени для скромной горничной.

В этот-то момент Марефа — баба может и не умная, умная баба точно никогда не бывает, больше практичная, поняла вдруг, что попала куда-то не туда со своею жадностью. И может пропасть в неведомую горесть. Да хоть из Санкт-Петербурга могут выслать в какую глухую деревню или еще далее в сибирскую ссылку. А ведь, судя по сумме денег, попасть ей придется в тюрьму, а потом еще и в каторгу. И все — была бедной мещанкой, станет бесправной каторжанкой, тама и помрешь через год или два от тяжелой жизни.

— Я баба уже старая, болезная, детьми — внуками обремененная, — страстно жаловалась она великому князю, — а он мне говорит — ты мне теперь должна, деньги ведь за что-то брала. Ничего я ему не должна, истинный крест!

— И что ты должна делать конкретно? — прервал ее Константин Николаевич. А то дай ей волю, замучает, словами застращает даже его.

Оказалось, в принципе, не очень много с учетом данных денег. Сама она должна была провести Мишку мимо внешних постов охраны и открыть помещение этой Бриллиантовой комнаты. А уж Мишка мог унести какую-нибудь «мелкую безделушку».

Потом тот ей показал, что взял — действительно мелочь — медный крестик, невесть как попавший туда.

— То есть, ваш сожитель Михаил не взял ни частицу от какой монаршей реликвии, ни полностью императорскую регалию? — не веря, спросил Марефу великий князь, — а смысл ему в это влазить? Дело-то в любом случае сугубо подсудное, вплоть до виселицы, раз коснулся имущества августейшего покровителя.

Он подумал, что Грязнова опять рухнет на колени. Или, паче чаяния, в кои-то времена рухнет в обморок.

Но Марефа его обманула. Она лишь обрадовано кивнула, радуясь, что мысли их сходятся и быстро затараторила:

— Вот и я думаю, что-то он какой-то подозрительно-склизкий к нам. А если англичане милосердны, то беги быстрее и все ощупай — цело ли?

Мне за эту хрень дал триста рублев, Мишке — 500. Да Ленке, взрослой дочери моей, что отвлекла, да грудь дала потрогать постовому, четвертной билет. На фига? Почти тыща за мелкий крестик. Он, конечно, старый очень, да только я в воскресный день ему на базаре крест за целковый найду, если постараюсь. И даже за пару гривенников, если сильно повезет.

— А Ленка это… — уточнил на всякий случай Константин Николаевич, хотя, в общем-то, был в курсе. Про крест он вообще не спрашивал. И так знал.

— Дочь моя младшая, — понятливо пояснила Марефа, заставив попаданца поморщится. Что за время до нельзя простое. Мать дочь отдает в сексуальное почти рабство и не видит в этом ничего зазорного, если высокий господин обязательно даст ей приличные денежки.

Марефа, видя зримое недовольство вельможного следователя, решила защитить свою дочь:

— Ваше императорское высочество, ты о ней нехорошее не думай, вообще-то она у меня баба приличная и от мужа не бегает.Дитяти все, как один, на Петьку похожи. Это я ее попросила помочь. За десятку ассигнаций всяко ладно. А уж за четверной!

— Ладно, — махнул Константин Николаевич рукой. Дескать, в моральный облик твоей семьи я не лезу. Сами решайте, кто с кем спит.