— Нисколько. Просто женщина более духовна. И если она изменила, то, как правило, полюбив. А мужчины далеко не всегда. У них зачастую это… Ну, легче проходит, что ли.

— Вы идеализируете женщин, — умудренно, тоном знатока женской психологии проворковала Светлана. Вскинула голову. — Значит, ваша жена полюбила?

Николай отстранился, точно Светлана причинила ему боль.

— Вы препарируете меня, как анатом.

— Как хирург, — поправила Светлана. — Режу по живому и даже без анестезии. Нам ведь незачем что-либо скрывать друг от друга. Завтра…

Николаю стало жаль Светлану, да и себя тоже. Он уже понимал, что прошло бы время, зажила бы пока еще ноющая рана и не было бы у него человека дороже, чем эта девушка, так чудесно вобравшая в себя свойства, которыми природа награждает выборочно, по особой милости.

— Вы ждете ответа? — спросил он.

— Естественно.

Не хотелось Николаю выворачивать себя наизнанку не только перед Светланой, но и перед самим собой, но он все-таки пошел навстречу ее желанию.

— Простил бы, пожалуй, если бы это была настоящая любовь. Кто от нее застрахован? Но когда в основе лежит расчет и только расчет… Противно.

Светлана сжала руку Николая, не то сочувствуя, не то выпрашивая прощение за причиненную этим допросом боль.

Побрели вдоль опушки леса по хорошо наезженной дороге, когда солнце уже опустилось над густой теменью леса. Направо от них простиралось поле с притихшей, погрузившейся в сон рожью, а вдали из-за гребенчатой кромки взобравшихся на пригорок деревьев застенчиво выглядывала худенькая, скромная луна, словно раздумывая: явить миру свою невзрачность или затаиться в лесной чащобе?

Подул ветер, махом пронесся по взбитым зеленым чубам сосняков и ельников, от леса, что показался вдалеке, потянуло холодком и прелым мшистым запахом. На старенькой пихте обломилась сухая ветка и, натыкаясь на другие ветки, упала наземь, спугнув какую-то пичугу.

— Наш сибирский длиннохвостый снегирь. Издает свистящий звук, — продолжала Светлана роль сопроводителя.

Николай думал о том, как безыскусственно, по-детски наивно радуется Светлана всему, что дарует природа, как остро реагирует на деятельную жизнь пичуг, на шорохи, на запахи. Почему же не обмирает его сердце от радости общения с природой? Не познал ее величия с детства, не прикипел всем своим существом к прекрасному, всегда загадочному миру? Возможно. А скорее всего, эти чувства растворило сознание неоправданного просчета, который допустил, очертя голову унесясь в дальние дали. Но нарушать лирический настрой не хотелось — тому способствовала и лесная благодать с ее неожиданными шорохами и звуками, — и Николай неожиданно для себя продекламировал:

— «Пойми живой язык природы, и скажешь ты: прекрасен мир». — Устыдясь своего невинного порыва, добавил иронически: — Распускаю напоследок павлиний хвост эрудиции.

— Очень жаль, что напоследок, и очень жаль, что мы с вами этим миром не налюбовались вдосталь.

— Жаль, — согласился Николай. — Надо ж так: с первого дня ушел в дела. С головой. Весь во все. — Мягко улыбнулся. — Это отец мой частенько вспоминал вирши, в пору молодости прочитанные на стене полуразвалившейся корчмы: «Если пить, так ковшом, если бить — кистенем. И всегда тому честь, кто во всем весь и есть».

— А они будто про вас. Во второй половине. Вы и впрямь весь во всем.

Светлана сама не ожидала этого вырвавшегося у нее признания достоинств своего спутника, но не смутилась.

Притянув Светлану к себе, Николай заглянул в светящиеся искорками глаза и ощутил, как неровно, тревожно забилось ее сердце. Медленно склонив свое лицо к лицу Светланы, давая возможность отстраниться, приник к ее губам.

Поцелуй остался безответным.

— «…И сумею без слез и упреков судьбе неизбежную встретить разлуку…» — с приземляющей интонацией произнесла Светлана и сошла с деланно трезвого тона. — Коля, милый, я ведь все понимаю, не маленькая. Вы хороший, слишком хороший, я… Я люблю вас, да, да, не смотрите так удивленно. По судьбе угодно распорядиться по-своему. — И после паузы: — Когда-то же… Пойдемте домой, мы слишком далеко зашли.

— Буквально или?..

— Или — тоже.

— Светочка, взгляните на меня, — попросил Николай. — Слова иногда лгут, особенно когда подогреты эмоциями. Так вот слушайте. До сих пор я не верил, что чувство может нарастать так быстро и бурно, у меня, по крайней мере, этот процесс раньше был замедленным. А теперь поверил. И я твердо знаю: будь у нас в запасе хоть немного времени, стали бы мы мужем и женой, любящими и верными.

Разгоряченное лицо Светланы засветилось той радостью, которая делает ненужными слова. Николаю почудилось, что сейчас она прильнет к нему крепко-крепко, всем телом, и тогда… Нет, только почудилось.

— Потому вы и не оставили нам ничуточки времени, — упрекнула Светлана. — Рассорились с Крохановым — и сразу в военкомат.

— Но вы одобрили этот шаг.

— А что оставалось мне, когда он уже был сделан? — безнадежно отозвалась Светлана. Где-то в глубине ее глаз, на самом донышке брезжило что-то невысказанное, затаенное, страдальческое, но Светлана приструнила себя.

Обратный путь, как ни быстро шли, обоим показался невероятно долгим. Молчали, потому что были переполнены чувствами и сказать больше того, что сказали друг другу, не могли.

Ночь мало-помалу вытесняла вечернюю благодать, над поселком хмурыми клочьями повисли облака, дружно закаркали вороны — предвестник наступающего непогодья.

У калитки задержались.

— Ну вот и все… — Светлана протянула на прощанье руку. Пожатие было слабое, беглое, но какое-то интимное, трепетное. После минутного колебания добавила: — Мне очень хотелось бы, Коля, иметь от вас что-нибудь на память. Чтобы было со мной всегда. Пусть это будет какая-нибудь самая что ни на есть пустячная вещичка.

Уличный фонарь достаточно хорошо освещал Светлану, и Николай вглядывался в ее лицо, стараясь как можно лучше запомнить каждую его особинку.

— Коля, вы слышите?

Очнувшись, он выпростал из рукава часовой браслет, отстегнул его, надел часы Светлане на руку. Она обрадовалась подарку, но обеспокоилась.

— А как же вы без них?

— На войне часы общие. По команде ложись, по команде вставай…

— …по команде иди в бой… — упавшим голосом добавила Светлана и припала к Николаю. — Коленька, береги себя! Коленька, родной!..

Николай подхватил Светлану на руки и замер, ощущая тепло ее щеки на своей щеке. Потом отыскал полураскрытыми губами ее губы, и они ответили горячим и горьким прощальным поцелуем.

В Доме заезжих Николая чуть ли не бранью встретила рассерженная Ульяна. Секретарь райкома в который раз звонит, требует, чтобы отыскала жильца и послала к нему, когда б ни пришел. Не сказав ни слова, Николай отправился к Баских не столько встревоженный, сколько заинтересованный — для чего это ему понадобился отрезанный ломоть?

Все окна райкома были освещены, и Николай решил, что увидит в коридорах скопище людей, ожидающих приема. Но, к его удивлению, здесь находилось всего несколько человек, и сосредоточились они у кабинета Немовляева.

Баских встретил Балатьева взрывом недовольства.

— Где ты болтаешься? Три часа битых ищу!

— Надо было попрощаться… с людьми.

— С людьми! В цехе твоего духу не было! А с кем ночью попрощался, завтра сможешь поздороваться.

— А как бы перевести эту тираду на общепонятный русский язык? — ершисто потребовал Николай, успев зарядиться эмоциями собеседника. — Я мобилизован.

— Если у военкома хватило ума тебя забрить, это еще не значит… — Баских замолчал, сосредоточив все свое внимание на последней спичке, которую никак не мог зажечь, — дрожали пальцы. С того рокового часа, когда его разбудили сообщением о нападении Германии, он не покидал райкома, и накал от тревог и забот давал себя знать. — Единственный инженер-сталеплавильщик!

Брови Николая взлетели крыльями.

— Почему единственный? А Кроханов что?