Людей высадилось много. Рядом семенила бабка с узелком в руке, какой-то мужичонка, плюгавенький, махонький, к высадке изрядно подвыпивший, ухарскими окриками задевал деловито шагавший люд. Те, у кого ноша была легкой, направились к дороге, большинство же свернуло к узкоколейке, где стояли низенькие, но длинные платформы с металлоломом и чугунными чушками.

— Эти въедут прямо в завод, — кивнул на них Иустин Ксенофонтович, бодро вышагивая рядом с Николаем своими короткими, врастопырку, ногами. — У нас вход и выход по пропускам, а въезд и выезд — сколько угодно.

— А мы как?

Иустин Ксенофонтович бегло кивнул.

— А мы вон на той рыжей, что ушами прядет.

Неприязненное отношение к Чермызу родилось у Николая еще до того, как он увидел поселок, и усиливалось с каждой минутой. Деревянные тротуары вдоль улиц, сколоченные кое-как, шаткие, дырявые, уносили воображение куда-то далеко, в средневековье. А бревенчатые дома, все на одну колодку, без единой своеобычности, напоминали крепости. Это впечатление усиливали маломерные, как бойницы, окна, высокие заборы, массивные ворота, увенчанные тяжелыми навесами, глухие тесовые крыши, сплошь покрывавшие дворы. Никуда не просунуться, ниоткуда не выбраться. Даже собакам. Не видя, что делается за забором, но реагируя на шумы извне, они вели непрекращающуюся ни на секунду бестолковую и занудливую перекличку. Только какая-то махонькая собачонка, оглашая улицу дробным рявканьем, стремглав неслась за взъерошенным котом, пока тот не взлетел в удобное место на забор. Испуг кота был столь велик, что спина его выгнулась дугой, а шерсть встала дыбом.

Чечулин усмехнулся.

— Личные счеты.

Поселок делился на два — верхний и нижний. Центр был в верхнем. Величественного вида стародавняя церковь с колоннами, с могучим куполом, напоминающим шлем витязя, поднималась над этим распластанным однообразием как командная высота и только подчеркивала всю его убогость. На унылой базарной площади с тремя рядами крытых прилавков ветер расшвыривал разный мусор и обрывки бумажья. Вокруг этой площади разместились приметные здания поселка — старинный добротный особняк бывшего управляющего с нелепыми деревянными полуколоннами по фасаду, якобы поддерживающими крышу, ныне школа, двухэтажное оштукатуренное, но давно не беленное здание заводоуправления и новый большеоконный дом райкома партии.

По дороге проехал на велосипеде паренек, явно задаваясь своим двухколесным чудом; другой, с продувной физиономией, шел вразвалочку, непринужденно насвистывая какой-то незамысловатый мотивчик.

Непрестанно озираясь, словно делал что-то предосудительное, Чечулин подвез Николая к Дому заезжих. Прощаясь, снова напомнил, что они незнакомы и, ежели паче чаяния встретятся у директора, будут знакомиться заново.

Заспанная дежурная, круглолицая, да и в остальном составленная из одних шаров, встретила Николая как врага. Жильцов у нее не было, не было и хлопот, а тут нежданно-негаданно человек, грозивший нарушить безмятежный покой. Принять постояльца без разрешения директора она категорически отказалась и даже вещи позволила оставить лишь после долгих унизительных просьб, предупредив, что за сохранность их не отвечает.

Из этого дома Николай вышел совсем мрачным. Невольно шевельнулась мысль: а что, если плюнуть на свое назначение да сорваться отсюда подобру-поздорову? Этому, правда, препятствовало одно осложняющее обстоятельство: денег оставалось в обрез. До Свердловска он еще доберется, а дальше? Рассчитывать же на главк не приходится. Рассерженные его самовольством, кадровики, конечно, откажут в направлении на другой завод — и что тогда?

Выбранив себя за беспечность, свойственную русским — тратить все заработанное, ничего не откладывая в «аварийный фонд», — Николай пошел по поселку, чтобы отыскать удобное место, с которого можно было бы как следует рассмотреть завод. Место такое он быстро обнаружил. Оно оказалось там, где и предполагал, — на пригорке, сразу же за церковью, ничем не огороженной.

И вот тут у него заныло сердце. В низине, за широкой и длинной плотиной, распластались крохотные корпуса того, что называлось металлургическим заводом. Не сразу сообразил он, какое из нескольких приземистых зданий мартеновский цех. Уж не та ли прижавшаяся к откосу ржавая коробка с двумя тощими железными трубами, из которых вяло шел сизый дымок? Другая коробка рядом тем более не мартеновский цех, потому что из него торчала только одна труба.

В здании, примыкавшем к плотине, что-то беспрерывно ухало, и Николай решил, что это работают те самые отбойные молота, о которых упомянул Иустин Ксенофонтович. Ну а пакгаузы вдоль узенькой речушки, породившей пруд, — очевидно, склады готовой продукции. Догадку подтверждали пустые баржи, разместившиеся вдоль причала, и лошади, подвозившие к ним крохотные вагонетки, груженные листовым железом. Лошади, как он понял, были единственным видом внутризаводского транспорта.

Чтобы не видеть этого убожества, Николай отвернулся, и перед мысленным взором его встала панорама завода, который покинул. Тот завод, тоже стоящий на берегу пруда, возвышается над всем городом, украшая его и возвеличивая мощными башнями домен и воздухонагревателей, бесчисленными корпусами огромных цехов с трубами, упирающимися в небосвод. Даже складские помещения выглядели там куда солиднее, чем эти жалкие цеховые коробки.

Острое сожаление о содеянном пронзило его. Не тишь заупокойная нужна ему сейчас, а наполненная смыслом круговерть заводских дел, не чужие, незнакомые люди, а коллектив, к которому привык, с которым сжился. Так что? Сделал опрометчивый шаг, наглупил? Да, глупо, пожалуй, было сорваться с родных мест и, не мудрствуя лукаво, бежать куда повелит судьба, хоть к черту на кулички, только из-за того, что один-единственный человек, пусть самый близкий, разлюбил его. Дорого придется заплатить за свою бесшабашную горячность, за скоропалительное решение. Вспомнились недоуменные лица людей, с которыми успел попрощаться, вопросы, на которые не мог ответить. Что они подумали о нем? Получил диплом инженера — пустился делать карьеру? Так он и без диплома работал помощником начальника цеха — и какого! Современного, оборудованного по последнему слову техники. В его ведении было шесть трехсоттонных печей, каждая из которых давала металла в четыре раза больше, чем весь этот захудалый заводишко. Там, в том цехе, помимо технологических задач ему приходилось решать и задачи оперативные, походившие по своей сложности на игру в шахматы, — все возможные варианты нужно продумать и рассчитать наперед.

А какие задачи придется ему решать здесь? Здесь можно одичать, опуститься, потерять квалификацию. Нет, бежать от этой дремучести, бежать…

Николай так погрузился в свое отчаяние, что не заметил проехавшую мимо пролетку и не сразу понял, что его окликнули. Оглянулся. Из пролетки ему махал рукой Кроханов.

Это был уже не тот Кроханов, которого помнил Николай. Он пополнел, поважнел и выглядел далеко не таким миролюбивым, каким казался прежде. Красивое лицо его, на котором все еще молодецки горела пронзительная синева глаз, выражало надменность.

— Что-то ты ко мне не торопишься, — неприязненно произнес он вместо ответного приветствия.

— Решил оглядеться, — замялся Николай.

— Это успеется. Давай-ка в кадры, потом ко мне. Я скоро вернусь.

«Поднесла нелегкая… — подосадовал Николай. — Теперь, хочешь не хочешь, придется зайти». Проводив глазами пролетку, за которой тянулся длинный шлейф пыли, Николай зашагал в заводоуправление.

Весь штат отдела кадров состоял из двух человек, да и тем, видно, делать было нечего. Впрочем, и сами они этого не скрывали. Мумифицированный хилогрудый мужчина пенсионного возраста не оторвался от газеты, когда вошел Николай, и девушка с пепельной косой и пылающими от избытка здоровья щеками невозмутимо продолжала вязать, словно это входило в круг ее обязанностей.

Когда Николай назвал себя, лицо кадровика не отразило даже естественного любопытства.