– Предлагали, – не стал отпираться Джегг. – Но в аббатстве шумно. Паломники. Экспедиционный корпус. И все эти земли, которыми надо не только духовно руководить, но и формально управлять… Честное слово, Энна, я тебе сочувствую. Потому, собственно, я и здесь.

– О, – отмахнулась священница. – Но этот твой пасторальный диоцез… там же скука смертная! Никогда ничего не происходит! И ничего нет… театры, ресторации, литературные салоны… Ты ведь любил симфоническую музыку? А там даже транспортников своих нет!

– Есть транзитные. А если будет нужно, вызову из Космопорта, – Джегг сосредоточенно смотрел под ноги, стараясь не наступить на Уко. – Туда же и на симфонический концерт можно будет слетать, если захочется.

– Да? И много уже налетал?

– Нет. Мне нравится скука, Энна. Это ведь прекрасно, когда ничего не происходит. День сменяется ночью, весна летом – вот и все новости, о которых я хочу знать. Скука – это венец творения и Священная Миссия Вселенной.

– Не впадай в ересь, – Энна шутливо шлёпнула его по плечу. – Ты просто немного устал. После всех этих приключений… Но не отдыхай на лаврах слишком долго, Джегг. Твоя слава пока ещё велика, и это огромный ресурс, с которым ты мог бы… да что угодно. Ты мог бы стать священником Космопорта, как твой учитель. Ты мог бы вершить великие дела и менять мир. Но память быстротечна. Однажды настанет день, когда к тебе придёт колонист и не сможет вспомнить твоё имя.

– Это будет счастливый день. – Джегг снова взял Уко на руки. Этот разговор начал его утомлять. – Я не мой учитель. Мир устраивает меня, какой есть.

– Если бы устраивал, ты бы это не носил, – Энна подёргала рукав его чёрного балахона.

– Зато твоя белая хламида тебе очень к лицу, – ненавязчиво сменил тему Джегг. Дорогая ткань и в самом деле драпировалась на плече аббатисы живописными складками.

Энна полузастенчивым-полукокетливым движением убрала за ухо прядь волос, выбивавшуюся из канонической причёски.

– Ты не один так думаешь. Мне уже здешний комендант предложение сделал.

– Так соглашайся. Сейчас ведь не Тёмные Века, можешь себе позволить.

– Ты безнадёжен, – вздохнула аббатиса и потрепала своего оцелота, всё ещё преданно глядящего ей в глаза, между ушей. – Зачем мне муж, если есть Дашаф?

– Тоже верно, – рассеянно отозвался Джегг. Он думал уже о другом.

***

– Итак, у оцелотов есть свои социальные игры, – рассуждал он вслух, поглаживая свернувшегося на коленях Уко, всегда засыпавшего во время перелёта. – На своей территории ты хозяин и будешь бросаться на чужаков вне зависимости от их намерений и размера. Но оцелот в ошейнике, а тем более на поводке, перестаёт восприниматься как самостоятельный индивид – он становится лишь приложением к хозяину. Поэтому ты шипишь на колонистов, которые приходят ко мне со своими оцелотами. Но и сам ты не желаешь вторгаться ни на чью территорию. А если я тебя туда затащил, то и разбираться с последствиями предоставляешь мне.

Уко никак не реагировал на этот монолог, лишь поводил ушками и тихонько урчал. Даже во сне он знал, что возвращается домой, и его это полностью устраивало.

***

Лето не перевалило ещё и за середину, когда медиакуб засветился лиловым – тревожным цветом вызова по внутренней связи Миссии. Джегг ненавидел визуальные сеансы. Но всё-таки позволил изображению сидящей за столом аббатисы замерцать в полумраке его кухни. Простоволосая Энна на этот раз была одета куда небрежнее и бледностью соперничала с побелкой на стене.

– Что стряслось? – задал формальный вопрос Джегг, остро пожалев, что не утопил медиакуб в озере ещё весной. Впрочем, это всё равно бы не помогло. От аббатства всего два часа лёта.

– Интернат… несколько парней раздобыли где-то айраксу.

– И? – Джегг прислонился к противоположной от проекции стене, сложил руки на груди и внимательно разглядывал паутину в углу.

– И, наверное, ещё что-то покрепче айраксы, – аббатиса облизнула пересохшие губы.

– Ближе к сути.

Притаившийся под столом оцелот тихо зашипел.

– Они перепились и требовали от охранников периметра привести им девочек, – Джегг кивнул, так и не взглянув на собеседницу. – Те, по инструкции, вызвали педагога-воспитателя.

– Женщину, – Энна вздрогнула, увидев, как скривились его губы. Джегг много раз высказывал ей своё мнение о методах белых священников. И об их инструкциях. – Она осталась жива?

– Да, – поспешно сказала аббатиса. – Пока ещё да. Джегг, если её успешно реанимируют, с восстановлением психики я помогу, – её голос дрожал, и он знал, что на ресницах у Энны сейчас блестят слёзы. – Это моя вина. Она моя послушница. И это я определила её на работу в интернат.

– Да, это твоя вина, – жёстко отрезал он, наконец, повернувшись к аббатисе лицом. Уко выбрался из-под стола и ловко запрыгнул Джеггу на плечо, начал топтаться там, устраиваясь поудобнее. – Дай угадаю – она ещё и аборигенка.

– Её родители получили посвящение в Миссии, и она с детства росла при…

– Замолчи, – Джегг закрыл глаза. Хотел бы заткнуть и уши, чтоб не слышать этот оправдывающийся тон. Её наивность причиняла ему почти физическую боль.

Оцелот косился фосфоресцирующими глазами на изображение аббатисы и враждебно шипел.

Она проглотила комок в горле и продолжила:

– Мальчики… подростки. Они все ещё дети, Джегг!

– Дети из хороших семей, – насмешливо протянул он. – Наследники благородных родов колонистов!

– Я не могу выслать их в пояс астероидов, – тихо сказала Энна. – Среди них ни одного совершеннолетнего. И все родители… Но я не могу их просто отпустить! Мне нужен чёрный священник, Джегг! Пожалуйста, – она сложила руки в молитвенном движении. – Пожалуйста, помоги мне!

«Ты не обязан это делать!» – сказал себе Джегг и провёл ладонями по лицу.

– Сколько их?

– Семеро, – тихо, почти одними губами ответила аббатиса.

Священник выдохнул неразборчивое восклицание, вмещавшее в себя удивление, саркастическую насмешку и обречённость.

– Я знаю, чего тебе это стоит, – мягко начала Энна, – но…

– Нет, не знаешь!!! – рявкнул он так, что Уко не удержался и спрыгнул на пол.

Эмпатия, которой обучают чёрных священников, позволяет творить удивительные вещи. Менять мировоззрение других. Доносить свой взгляд на добро и зло и внедрять их в сознание собеседника так, что он воспринимает их как свои. Цена за это – чужое мировоззрение и чужой взгляд надо прежде впустить внутрь себя. Семеро! Семь поединков воль. Ему придётся семь раз изнасиловать наивную молодую послушницу, наслаждаясь чувством превосходства и безнаказанности молодого родовитого шалопая над существом, которое он будет считать просто говорящим животным. А потом семь раз возненавидеть себя за это так, что захочется вырвать сердце. А потом семь раз попытаться простить.

Быстрый глубокий вдох. Очень длинный, почти минуту, выдох.

– Хорошо.

– Я сейчас пришлю транспортник, – вскочила на ноги аббатиса и тут же её изображение отшатнулось, испуганное его резким жестом.

– Не сейчас. Утром. Мне надо поспать.

– Как скажешь, Джегг, – мягко ответила Энна и завершила сеанс.

Контрастный душ. Медитация. Гимнастика. Снова контрастный душ. Он заставил расслабиться каждую мышцу сведённого судорогой отвращения тела и теперь лежал на узкой кровати, уставившись в потолок, стараясь отключить разгорячённый мозг, некстати перебиравший в памяти события, наградившие Джегга славой, так восхищавшей Энну. И ещё больше других важных встреч. Тех, о которых кроме покойного учителя никто и не узнал. К горлу то и дело подкатывала тошнота.

А потом на грудь опустилась урчащая тяжесть, от которой сразу стало легче. Уко некоторое время скрёб сорочку, устраиваясь поудобнее, пока не улёгся клубком. Джегг положил руку на шею оцелота, и вибрация его размеренного дыхания теплом разлилась по телу. Сердце, до этого метавшееся в рваной агонии, поймало нужный ритм и стало биться всё тише, дыхание выровнялось… Джегг сам не заметил, как соскользнул в блаженное небытие.