На месте бесклассовой злости остается тихая аполитичная зависть. Жизнь прошла, а все завидую, старый дурак... А может, была мне от природы другая доля назначена? Не бойца роты предварительного дознания, не младшего каелочника-маркшейдера, а, к примеру, сочинителя сценариев? Иначе откуда такая страсть к бесконечным внутренним монологам, такая привязанность к телефильмам, такая способность угадывать ход сюжета? Кто бы из меня прорезался, не забудь я, кретин, грамоту?

Впрочем, разве можно было ее не забыть, когда ее десятилетиями планомерно из меня выколачивали?..

И тем не менее, есть один грамотей в нашем приюте! Есть один такой динозавр, предыдущая биография которого покрыта тайной. Впрочем, у нас все биографии тайные.

И он не просто грамотей. А самый настоящий сочинитель. Фамилия — Велосипедов. Профессиональный сочинитель, не самодеятельный. А то б ему наши дамы быстро показали такую самодеятельность! С недельку бы под себя какал, а потом бы запросился вне очереди на переработку.

А раз профессионал — ему и бумагу выдают. И чернила в пузырек наливают. Но больше — никаких послаблений. Даже — наоборот.

И товарищ Анастас насчет творческих людей по телевизору разъяснял. Очень полезные были разъяснения, после них всякая аполитичная зависть мигом улетучивается.

Он так объяснял:

— Все нормальные люди, кроме последних идиотов, работают, чтобы жить. А творческие люди, то есть, последние идиоты, интеллигенты-импотенты вшивые, мать их за ногу, живут, чтобы работать.

Им, товарищи, чем хуже, тем лучше. Если их всю жизнь за горло держать да время от времени встряхивать, они столько натворят, что держись! Они на любой ломовой работе героизм покажут, если им после работы, ночью, при свечечке разрешить своим любимым делом заниматься.

Кое-кто скажет, мол, нечего с ними цацкаться, их же подвести под уложения инструкций раз плюнуть!

Так оно. Но это, товарищи, была бы близорукая, недальновидная политика. А при взвешенной политике, можно агромадную выгоду поиметь с ихней мышиной возни!

Пусть творят, терпя лишения, унижения, не досыпая, не доедая. А империалисты нам за ихние книги, картины и симфонии огромные свои доллары на блюдечке поднесут! А мы на эти доллары бомбы купим, ха-ха! У них же! Да на них же и кинем, ха-ха!

И нельзя ни в коем случае за творчество платить! Только суп и чай по утвержденным нормам. Последние крапивные штаны с него снять, пайку урезать! Чтобы — впроголодь, чтобы — задница голая! Вот залог того, что наша творческая продукция на мировом рынке всегда будет вне конкуренции.

И между прочим, товарищи, творческие наши люди, всю жизнь обижаясь на меня грешного, когда приходит их черед отправляться на переработку, мне же спасибо говорят. Хоть мало живут — да много успевают потому что. В убожестве маются, а всемирная слава обеспечена на века.

Они бы, если по совести, должны меня в соавторы записывать. Да ладно, где наша не пропадала. И своей славы — за глаза. Ведь я тоже творческий человек. Всемирное счастье творю...

Очень доходчиво все объяснил товарищ Анастас. И убедительно. А я все-таки маленько сомневаюсь, что изложенные вождем правила не имеют исключений. Обязательно должны иметь. Иначе, как быть с артистами, например, которые обязаны выглядеть на экране сытыми, благополучными, счастливыми?

Да, совершенно очевидно, что исключения существуют. Просто, у вождя не было времени отвлекаться на частности да и все.

А возможно, дело обстоит так: те творческие люди, которые строго на экспорт работают, валюту для страны добывают, новое оружие против мировой демагогии, тех, действительно, приходится плохо кормить и всячески угнетать, чтобы у них застой не получился; а те творческие люди, что на внутренний рынок продукцию вырабатывают, например, телеэпопею про Клару, те нормально живут, как и все мы. Суп кушают, чайком запивают, на вещевом складе крапивное обмундирование получают, когда выходит срок носки.

Думаю я так и прихожу к выводу, что одной группе творческих работников не стоит завидовать, потому что их жизнь слишком трудна, а мировую славу не покушаешь; другой — тоже нечего завидовать, потому что живут не лучше меня, и только во время съемок видят нечто такое, что я потом на экране вижу. Невесть какая разница.

Думаю и смеюсь про себя над собственной аполитичной, глупой завистью, а тут следующая серия фильма „Клара идет в контратаку“.

Я много наблюдал за нашим Велосипедовым. Он едва ноги носит, под глазами круги, ночами почти не спит, все скрипит пером в своем боксике, мешает личному составу спать. И вечно он в синяках, ссадинах, потому что каждый день от кого-нибудь достается, А то и не по разу.

И все-таки — живет. Исключительно на экспорт работает. Мать Варвара как-то говорила, что за его произведения уже можно было бы космический корабль многоразового действия купить. Талантливый гад и плодовитый неимоверно. Уже в двенадцати странах памятники ему стоят, а тринадцатая борется за право.

Так что забивать до смерти Велосипедова нельзя, нельзя доводить его до такого состояния, в каком люди обычно сами просятся на переработку. Хотя просто бить можно и нужно, но строго по графику,- а не когда кому вздумается. Понятно, что руки чешутся, а все равно. И пайку каждый день нельзя отнимать, только два раза в неделю. Тоже по графику.

Наверное, потому и живет этот доходяга до сих пор, что все по графику делается. Впрочем, часто и вне графика ему перепадает, уж очень порой не выдержан на язык — либо никак не может с нашими идеалами примириться, либо это он свои сочинения обдумывает вслух. А многие наши воспитанники да и воспитатели не выдерживают. Горячий народ. Люди.

Болтают, будто все романы нашего сочинителя — насквозь оппортунистские. Сплошной демагогический разврат будто бы. А наверное, так и есть. Иначе кто б за них доллары платил?

И пусть, я думаю, он что угодно сочиняет, пусть сочиняет все, к чему его преступная душа лежит. От нас не убудет. Мы так и так неграмотные. Мы только в иностранном оружии знаем толк. Мы им — высокое качество сочинений, они нам — тоже высокое качество. Чтоб никогда осечек не случалось. И посмотрим, чья в конце концов возьмет.

Случай один был. Велосипед еще только-только поступил к нам с новым пополнением. Еще только обживал свой боксик, еще, видимо с непривычки к новому месту, строка у него не шла.

И вот пристал к нему наш амбал Макагонин. Теперь уже давно переработанный. „Салага, пойди туда, салага, пойди сюда, принеси то, подай это, пятку почеши..." Ну, как обычно. И как обычно, нянечка с секундомером делает вид, будто ничего не видит, не слышит.

Ободренный попустительством начальства Макагонин так разошелся, что вот-вот с извращениями начнет приставать к художнику слова. А с этим у нас строго.

— Иди-ка сюда, старый пердун! — вдруг зовет Макагонина помдежка, словно у нее только что зрение и слух прорезались.

А тот, надо сказать, хоть и амбалом был, но после шахты протянул на пенсионе всего ничего, силой и здоровьем похвалиться не мог, поэтому вся его разнузданность начиналась и кончалась перед еще более запуганными и несчастными молодыми.

И пошел Макагонин к начальнице на подгибающихся ногах.

— Знаешь, кто это? — спросила та.

— Никак нет! — был ответ.

— Это великий Велосипедов. Ты, я слышала, был с ним когда-то знаком.

А наш-то амбал, оказывается, в юности числился одно время среди молодых сочинителей. И здорово от Велосипедова зависел. Хотя лично они знакомы не были.

И Велосипедов ему, вроде бы, содействовал.

Амбал вовремя понял, что таланта у него, к счастью, нет, спешно перековался. И, как поется, „в забой отправился парень молодой"...

Макагонин испугался, что нянечка на него всерьез разгневалась, а может и доброту велосипедовскую припомнил.

И побежал, и пал на колени. Мол, простите, мэтр.

А Велосипед уперся и ни в какую. Не могу, говорит, простить, и все тут.

Тогда Макагонин вообще отчаялся, потерял способность мыслить и поступать логически, разбил великому сочинителю нос, пинками поставил его на колени и приказал повторять вслед за собой, как какую-то торжественную клятву или присягу: