Взлет Малыша будет стремительным. Падать за него придется мне.

Печаль даже не в том, что я несправедлив к Малышу, которому многим обязан...

— Старик:, скажи хоть что-нибудь! Как тебе там живется-пишется? Ты проломил мой сегодняшний потолок, или занят тем, что обороняешь свое место у кормушки? А, Старик? Как насчет июльских снегопадов?

— Старик? — таращится Малыш. — Какой старик?

Старик молча смотрит на меня. Ах, как он на меня надеется! И меня же заранее ненавидит за мои будущие паскудства! Нет, эти двое неплохо устроились за мой счет!

Говорят, что на одной из глиняных табличек Древнего Вавилона расшифровали клинопись. И написано было: „Блаженны уповающие на сантехников!"

Ночь близится к концу. Солнце плавно садится за трубы мясокомбината и одновременно восходит где-то над Монмартром. Боюсь, что я к этому никогда не привыкну, разве что Старик...

— Старик, ты-то хоть вырвался в Париж? Ну-ну, не сверкай глазами — я еще никого толком не предал! Не волнуйся, Старик, мы не будем обивать пороги! Правда, Малыш?

— Правда! — сурово говорит Малыш. — Не дождутся!

Врет, собака.

Нет, сегодня Старик опять ничего не скажет. Даже про то, удалось ли им в будущем совместить демократию со жратвой.

Я достаю нож и начинаю выковыривать пробку. Малыш со Стариком дружно протягивают стаканы.

— Ты самый счастливый из нас, Малыш. Это пройдет, как только ты откроешь, что враги не обязаны быть подлецами, а... вот закупоривают, сволочи!., а подлецы, к сожалению, не всегда уроды, не всегда носят фамилию „Бякин“... вилку подай!., могут иметь дивный характер и любить детей — трепетно и нежно! И вообще, „отрицательный герой“ — это не профессия, а хобби. Когда ты это поймешь... еще вилку!., тебе станет намного труднее обманывать себя и читателей. И начальники жэков перестанут тебя ценить и издавать. И в самую тяжелую минуту никакая любимая не явится, не войдет тихо, не положит руки на плечи и не скажет...

— Козел... — криво усмехается Малыш.

— Возможно, что даже этого не скажет. Но если и случаются в нашей пресной жизни ненормальные женщины и сумасшедшие... а, черт!., друзья, то это совсем не означает, что они могут так же рассчитывать на нас с тобой. Скоро ты все это откроешь, Малыш, но лучше бы вообще не открывал.

Старик молчит. Лица не разглядеть, но чувствую, что презирает. Одно из двух: или он ушел вперед, или поглупел.

— Козел, — задумчиво повторяет Малыш. — Обыкновенный козел, не допущенный к кормушке. Я на него пашу, а он бесится оттого, что мне пишется, а ему нет. А работает он по-прежнему там, где дают отгулы, фиксируют опоздания и могут наорать на его яркую индивидуальность. Слушай, козел, а как же острова де-Лонга и палубная качка?

Нет, ребята, при всей ностальгии иногда все-таки хочется набить морду собственной юности.

— Если я козел, то ты, братец, просто свинья! — чистосердечно говорю я. — Я работаю там, куда тебя распределили! Ты сам побоялся дернуть на Север, а теперь меня — отца семейства — обвиняешь в собственной трусости!

Я беру себя в руки и разливаю.

— За нас, мужики! За тебя, Малыш, твою принципиальность и твои открытия! Но на свидание с рыжей Леночкой не ходи — потеряешь ползуба. Двор у них жутко ревнивый, и я с того свидания до сих пор жую только на левой половине. А Леночка ушла замуж раньше, чем у тебя рассосались синяки.

— Ну-ну, — смеется Малыш, — давай-давай!

— За тебя, Старик. Я попытаюсь подготовить тебе благородную старость, а ты сбереги всех, кто нам дорог. Постарайся освоить сравнения и прорваться к островам де-Лонга. За наших общих врагов, Старик!

Старик молча поднимает свой стакан. На большом пальце шрам, заработанный Малышом еще в четвертом классе.

— За меня любимого и мою фантазию! Она от тебя, Малыш, и тебе, Старик! За юные сны бабки из деревни Большие Ухабы, за прыщ под мышкой у сверхчеловека, за вздох дикобраза в лесу на Антигуа и отблески лилового солнца на живых скалах планеты Ыго-го! Все это тоже тебе, Старик!

Малыш тихо скулит и записывает. Очки сползают.

— Ничего не выйдет, — говорит Старик. — Сам разбирайся.

Я машу рукой.

— Да куда мне! Ты же видишь...

И тут до меня доходит.

— Старик, родной! Заговорил!

Старик подмигивает моим глазом.

— Да боже ж мой, большое дело! Говорим, предсказываем, даем справки и консультации.

Малыш поднимается.

— Ну я пойду. Мне некогда тут с воздухом трепаться.

— Ага, привет! Заходи!.. Старик, ну как там жизнь и все такое?

— Нормально! — уверенно отвечает Старик.

— Да я не о том...

— Здоровы-здоровы, привет передают!

— А...

— Да что ты! Масса предложений, просто масса! Полное собрание, тираж и все такое...

Я начинаю понимать. Я опять обманул сам себя.

— Так значит на поклон не идти? — спрашиваю я, прозревая и скорбя.

— Ни за что! — отрезает Старик.

— Или, может, сходить?

— А чего ж, сходи — не убудет.

— Опять обманул, гад! — чуть не плачу я.

Старик в дверях надевает галоши.

— Лет-то тебе сколько?! — кричу я.

— А сколько дашь... — доносится из складок портьеры.

Под окном кошачий концерт и капель из будущей весны.

Говорят, что в одном городе установили на площади гигантские песочные часы. Деления на стекле показывали дни, недели, месяцы и годы. Час за часом, день за днем текла тонкая струйка песка, засыпая недели, месяцы и годы. В конце концов часы разбили — за наглядность.

Где моя записная книжка?!

— Стоп, стоп! Да остановите же его кто-нибудь! Вот так... Отпоите Дездемону. Все пока свободны. Отелло ко мне!

Слушайте, вы опять за свое? Я ведь вам запретил так глубоко входить в образ. Ну о чем вы только думаете? „О подлой измене" — прекрасно! Но прошу вас не забывать, что перед вами все-таки не просто Дездемона, но член профсоюза, чужая жена и мать троих детей, которых вы так и норовите оставить сиротами. Пожалуйста, душите, но не так самозабвенно. Нам в театре только уголовщины не хватало... Вам понятно? Ну вот и прекрасно!

Все по местам! Дездемона!.. Где Дездемона?! Ничего-ничего, выходите, ложитесь — он больше не будет... Итак, работаем с удушения! Внимание... Пошел! ,

Стоп, стоп, Отелло — стоп!!! Да оторвите же его! Спасибо!.. Окажите Дездемоне первую помощь. Ведите сюда этого мавра!

Вы с ума сошли, да? Ну за что вы ее так?! Да не изменяла она Отелло и никому не изменяла, а уж вам и подавно! У нее просто времени на это нет: семья — театр, театр — семья, а в очередях и в общественном транспорте никаких условий! Шекспир, конечно, гений, но нельзя же все так близко принимать к сердцу! Хладнокровней надо: взял за шею, подержал и положил — все! Что значит „не могу“? Таланта не хватает? Ну-ну — шучу. Итак, мы больше не будем душить своих коллег? Вот и славно!

Приготовиться! Приведите Дездемону!.. Как ушла?.. Сама?! А куда?.. По собственному желанию?.. И вот так, молча?! Да, а что же именно она сказала?.. А, может, зря мы его удерживали? Неплохо ведь душил...Где дядя Вася?! Зовите!

Дядя Вася, выручай! Нужно немного полежать за Дездемону. Вот этот черный будет тебя душить, а эти трое — страховать. Ладушки? Спасибо, родной...

Внимание! Всем внимание! Дядя Вася — на ложе! Страховка — по местам! Приготовиться!.. Начали!

Стоп — спасибо, ребята! Держать, держать! Только не повредите — он еще пригодится! Дядя Вася, ты как?.. Ну отдышись, отдышись... Общий перекур!..

Это дарование кончило дергаться? Давайте его сюда!

Знаешь, старик, ты слишком талантлив, чтобы работать в нормальном театре. Какое счастье, что тебе доверили роль Отелло, а не Макбета или

Ричарда Третьего — ты бы тут такое устроил!.. Ну а теперь слушай внимательно. Никакой трагедии не было. Вильям все придумал. Ты не Отелло, а нормальный средний актер, и перед тобой не Дездемона, а наш пожарник дядя Вася, который тоже никогда и никому не изменял. Ничему не верить, в образ не входить, душить соответственно зарплате. Думать о постороннем, о чем-нибудь возвышенном: о категориях, о ставках, о квартире, о там, что роль собирались отдать Коле, а отдали тебе. Тебе, а не ему!.. Ну как?.. Вот-вот, закрепи это состояние. Извини, старик, но с тобой иначе нельзя. Ничего, все будет хорошо.