Браун подносит ко рту микрофон и спокойно говорит:

— Теперь уже точно добро пожаловать в «Мункейдж»! — Затем поворачивается в сторону самых верхних камер. Он встречается глазами с одиночкой — Дикарем, не участвовавшем в обряде. Лицо того не выражает ничего. Ни сожаления, ни ужаса, ни гнева. Он просто смотрит на кукловода.

Где-то далеко в глубине Сектора два, среди сотни девушек, на третьем этаже сидит Луна. Вместе с сокамерницами она наблюдает за обрядом посвящения. Она видит толпу, слышит шум, но не вглядывается. Трансляции в этот раз нет, да она и не нужна. Все, кто хотел, имели возможность увидеть и даже поучаствовать, но она и так знала, чем это закончится. Не первые и не последние жертвы. В отличие от девушек из соседних камер, обсуждающих зрелище, она молчит. Еще недавно горевшие глаза словно потухли.

— Закончилось? — спрашивает Кайа из их общей камеры.

— Да.

— В этот раз быстро. Скажи девочкам, чтобы начали собирать о них информацию. О тех, кто вернется живым.

— Хорошо. — Луна едва заметно кивает.

***

Яркая люминесцентная лампа над головой освещает каждый уголок больничной палаты. Руки вновь прикованы — теперь уже к койке. На лице несколько пластырей. Отек почти прошел, но фиолетовый оттенок спускается от носа к скулам. Рядом на столе лежат новые марлевые повязки и медикаменты. В мусорном ведре окровавленные бинты и вата. Из руки торчит игла, а трубочка от нее идет наверх — к пластиковому контейнеру со светло-голубой жидкостью.

Некоторое время Стоун просто лежит, глядя в потолок. Его радует сам факт того, что он чувствует свои конечности. Все двигается, все работает. Он жив, хотя последняя мысль до потери сознания была пессимистичной. Он предпринимает попытку встать, но адская боль в ребрах его останавливает. Пресс неконтролируемо напрягается, вдавливая корпус, и Стоун сжимается. Он хочет прикоснуться к охваченному огнем месту, но цепи, натянувшись, сдерживают руки. Некоторое время, тяжело и быстро дыша, заключенный старается успокоиться. Пронзившая корпус боль угасает, будто ребра, впившиеся в дряблые мышцы, решили вернуться на место.

Дверь в палату открывается. Входит низкий плотный старик в белом халате.

— Приветствую. Меня зовут Ильтер Мейхем. Доктор Мейхем, если так будет удобнее. Я заведую медблоком колонии «Мункейдж». Мы встречались ранее, во время прибытия вашей группы, но на тебе был… мешок? — Он пытается показать руками, словно что-то накинуто на его лицо. — Маска. Да, маска. В общем, мы будем видеться часто. Не посчитай это угрозой, я не имею в виду конкретно тебя. Вообще со всеми вами. — Лицо доктора выражает то ли недовольство, то ли брезгливость. — Тебя интересует собственное состояние? Мало ли. Некоторых не интересовало.

— Да, — коротко отвечает Стоун, пытаясь заглянуть под окровавленную майку и понять, есть ли открытые раны на теле. По-другому объяснить такую боль он не может.

— Из ваших тебе хорошенько досталось, но есть и те, кому похуже. Ты здесь пролежал пять дней. Ушибы по всему телу, треснутое ребро, сотрясение мозга, вывих плеча. Все необходимые манипуляции я произвел, поэтому, можно сказать, пик пройден, но боль довольно долго будет тебя тревожить.

— Боль в ребрах… Она меня убивает.

— Я бы забеспокоился, если бы ее не было. Все идет как надо.

«Сумасшедший старик… Что значит „как надо“?» — мысленно проклинает его Стоун.

— Еще вопросы?

— Где остальные?

— Кто-то уже вернулся в Сектор один, а кто-то… нет. Не вернулся. Лежи смирно — быстрее восстановишься и боль, соответственно, пройдет. Завтра я тебя выпишу. — Доктор делает пару шагов в сторону выхода, но, остановившись, разворачивается к Стоуну. — Мы сделали анализ твоей крови. Насколько я понимаю, ты проходишь через нелегкий этап очищения. Скоро начнется расщепление. Ты ведь понимаешь, о чем я?

— Да, — встревоженно отвечает Стоун. — Не впервой.

— Не знаю, хорошо это или плохо. В общем, то, что в капельнице, — доктор указывает на нее пальцем, — должно помочь. Немного, но помочь. Но только сегодня, а дальше ты как-нибудь сам.

Дверь за доктором закрывается. Остается только ждать. Несмотря на то что палата просторная, внутри минимальное количество мебели и предметов, все они цвета металла: койка, маленький столик, мусорное ведро. Окон нет — неясно, в какой стороне от секторов находится медицинский блок. Эти бесконечные коридоры — гребаный лабиринт. Тело ломит, оковы не дают возможности сменить позу и даже сесть, не говоря уже о боли в ребрах. Вишенка на торте — чешущийся нос.

Разум понемногу начинает плыть. Мысли перестают собираться в единое целое. Сколько ему так лежать? Доктор сказал что-то про завтра, но когда оно наступит, если время здесь не имеет особого значения? Сколько вообще часов длится день на спутнике? Или они придерживаются земной системы? Остается ждать. Нет, лучше уж тут, чем там, среди зверей, готовых его растерзать. Стоун знал, что не готов к суровым тюремным будням, но это совсем другое: первый день — закованный во мраке, затем день «знакомства», точнее — посвящения, и как результат — пять дней без сознания. Тяжелая неделька. Определенно не то, к чему он себя готовил, но в ближайшем будущем позитивных изменений ожидать не стоит. Нужно смириться — это новый мир, новая жизнь. Пора забыть о Земле.

Через полчаса веки тяжелеют. Стоун знает, что его ждет, когда он отключится. В теории процесс расщепления может привести к остановке сердца или просто превратить человека в овоща. Лучше уж первое. Вероятность в любом случае мала, тем более что он не так плотно сидел на синтетике, но готовиться нужно ко всему. Сейчас самое главное — продержаться в сознании как можно дольше. Он внимательно осматривает лекарства на столе, пытается сфокусировать взгляд, прочитать названия на капсулах, затем посчитать капли вещества, которое в теории должно помочь легче перенести ломку.

На Земле Стоун прекрасно справлялся со сном. Точнее — с тем, чтобы не спать в течение нескольких дней. Иногда с помощью энергетиков и стимуляторов, иногда сам по себе — стандартная жизнь хакера. Поэтому он быстро заподозрил, что с ним что-то не так. Буквально волнами утягивает на глубину. Доктор ничего не говорил о снотворном, но ожидать этого стоило. Кроме того, подозрительная голубая жижа тоже могла иметь подобный эффект. Стоун проваливается в сон несколько раз, а затем мгновенно приходит в себя. Пытается тряхнуть головой, но боль в шее не дает совершать резкие движения. Глаза закрываются и открываются вновь. Фокус теряется. Освещение и приборы плывут.

Перебои с электричеством заставляют Стоуна проснуться. Лампа над головой то ослепляет светом, то отключается. Одеяло было бы очень кстати. В палате холодно, будто включен кондиционер, а одежда мокрая настолько, что можно выжимать. Он замечает свое учащенное дыхание, словно проснулся от кошмара. Его знобит. Гребаное расщепление. Больше нет сил бороться. Попытается уснуть. Теперь уже без шансов. Выдернуть бы чертову лампу вместе с проводами и затолкать в зад начальнику Брауну. Это явно его проделки… Больной ублюдок найдет любую возможность для пыток. Лицо в поту. Руки сжаты в кулаки. Стоун закрывает глаза, пытаясь сконцентрироваться на своем дыхании. Как там было? Четыре секунды на вдох, три на выдох? Дыши. Дыши. Опять чешется нос…

— Почесать?

Стоун открывает глаза. Она стоит прямо перед ним, согнув ногу в колене и прижав стопу к стене. С интересом разглядывает больного теми же огненными глазами.

Прекрасно. Главный признак расщепления, но, как он заметил доктору, ему не впервой. Галлюцинациями его не удивишь, хотя все же появление именно ее Стоуна слегка озадачило.

— Хм? — уточняет она, едва подавшись вперед.

Есть у них с лампой что-то общее: они обе обжигают. Одна — светом, другая — глазами. Затем он вспоминает, через что заставил пройти эту девушку. Не эту конкретно, а ту, настоящую. Секунду он думает, что надо бы принести извинения за случившееся, просто на всякий случай. Невинная девушка получила разряд тока из-за того, что первой попалась ему на глаза, и теперь явилась мстить одним только взглядом. Проклятые медикаменты. Когда эта лампа перестанет мерцать? Стоун мечтает умыть лицо в холодной воде.