— Билет? Это что?

— Получить билет — значит получить приглашение в клуб. Вам об этом должен был сказать мистер Браун. Там, на сцене, перед тем как бросить вас на съедение волкам. Мы все через это прошли, — небрежно отмахивается Хадир, будто пытается так успокоить нового соседа.

— Я что-то такое припоминаю. Он говорил нам о чем-то… О каких-то кружках.

— Вот-вот. Это клубы. Здесь принято их так называть. Грубо говоря, это банды. Три банды — три клуба. Ну или даже четыре. Помнишь громилу, который врезал нашему соседу? Триста второму.

— Бенуа?

— Да. Тот громила — Ханц из клуба гладиаторов. Ими руководит Леон. Их человек тридцать, и они здесь самые крутые. Мочилово, разборки, наезды — это их дело. Вторые — продавцы. Их двадцать два человека. Руководитель — Мэлфот, он как бы самый умный чувак в «Мункейдже». По крайней мере, все так говорят. У продавцов налажен выход на рынок. Сигареты, шахматы, всякие острые предметы, — подмигивает Хадир, — грязные журналы, карты, наркота, ну и прочее.

— Рынок? Это что, типа реальный рынок?

— Не. Есть тут шахтерский городок. Там около семидесяти тысяч человек проживает. В основном шахтеры с Земли, добывающие лунную руду, и их семьи. Как в любом небольшом городке, у них есть свой рынок. Эксклюзивные права на торговлю с шахтерским городком у мистера Питта. Он привозит продукты с Земли и продает шахтерам. Типа каравана. Ну, космического. И он периодически делает остановку в тюрьме. У него вроде контракт с руководством «Мункейджа».

— Понял, — кивает Стоун, пытаясь ухватить и обработать каждое услышанное слово. Леон — гладиаторы, Ханц — его подручный. Мэлфот — продавцы. Мистер Питт — рынок.

— Гладиаторы и продавцы, мягко говоря, враждуют. Поэтому дела между ними, между продавцами и всеми нами, безбилетниками, ведет третий клуб — посредники. Тоже человек двадцать. Эти парни выполняют грязную работу. Договариваются с продавцами и остальными. Бегунки, грубо говоря. Их и мочат чаще остальных из-за особенностей работы, но если умеешь находить общий язык с владельцем товара и нуждающимся в товаре, то можешь жить припеваючи. Главное — быть аккуратным.

— А четвертые?

— Сектор два, — Хадир останавливает палец на противоположной стене в сотне метров. Там тоже тишина. Можно разглядеть только очертания заключенных через решетки камер. — Сектор два неофициально считается четвертым клубом.

— А с ними можно общаться?

— Это щекотливая тема. Тебе же показательно досталось от Брауна за это. Правило такое: руки держать при себе, не пытаться перелезть через забор или еще как-либо попасть на их сторону.

— В стриптиз-баре был? — добавляет Гарри. — «Смотреть можно. Трогать нельзя». Хотя это правило действует в обе стороны.

— И все-таки просто общаться можно?

— Запрета вроде как нет, но общаться с девушками не по понятиям. Трещать с девчонкой, когда позади тебя еще две сотни парней… Это, в общем…

— Осуждается толпой, — подсказывает Гарри.

— Мягко говоря, осуждается, но иногда не только на словах. С девушками можно вести дела. Это даже поощряется. Дела ведут центровые. Это не клуб, а доверенные лица, которые не будут создавать проблем с девчонками. Четыре парня стоят вдоль всего забора. Если тебе нужно что-то передать кому-то во втором секторе или, наоборот, что-то получить оттуда, то это делается через центровых.

— Что, хочешь со своей любимой поболтать? — бросает снизу Гарри с закрытыми глазами.

Хадир смеется и подхватывает:

— Да, точно!

— Нет, нет, нет. Это все чушь полная — то, что я сказал. Я ее в первый раз видел, — отмахивается Стоун.

— Ну, это и называется любовь с первого взгляда! — продолжают дразнить новичка соседи.

— Ничего такого и в мыслях не было! Она в прямом смысле слова случайно попалась мне на глаза, а когда этот Браун собрался поджарить мне яйца, я сказал первое, что пришло в голову!

— И подставил невинную девчонку? — добивает Гарри.

— Ты жесток, парень, — подытоживает Хадир, качая головой.

— Да пошли вы! Меня беспокоит только мое выживание.

Соседи по камере смеются.

— Не принимай так близко к сердцу. Вы реально зрелище устроили. Давно такого не было. Обычно Браун озвучивает всем правила, потом душ, напутственные слова — и отправляет на «приветствие», а у вас целая драма. Наверное, у него было особенно хорошее настроение. Колония до сих пор вас обсуждает.

— В каком смысле «обсуждает»? — удивляется Стоун.

— В плохом, — бурчит снизу Гарри.

— Ну, ты подставил Луну. — Хадир пожимает плечами.

— Подпортил ей репутацию.

— Мы всё тут пропускаем через репутацию. Либо в копилку, либо…

— Черт… Я же не специально. Насколько все плохо? Теперь у нее проблемы? — Стоун вспомнил свой сон. Вспомнил, как она буквально прожгла его взглядом.

— Не знаю. Луна не невинная девчонка. Там, в их секторе — она крутая, — продолжает Хадир. — Ладно, друг, у нас тихий час. Надо использовать по полной. Обеденный сон — важная вещь, так что рекомендую поспать.

Стоун смотрит сквозь весь «Мункейдж» в пустоту:

— Что это за колония такая…

— Чувак, строго говоря, это даже не колония. Это что-то другое. Ну, всему свое время. Ложись спать.

Винтик механизма

Стоун так и не смог уснуть. Он лежит на койке, уставившись в потолок. Периодически посматривает на площадку, на соседей. Те спят. Слышны шаги охранников, обходящих этажи.

Неожиданно какой-то грохот нарушает тишину. Словно кто-то этажом выше уронил шкаф прямо над их камерой. Соседи не реагируют, но за стенкой раздается крик Оскара:

— Чтоб тебя! Дикарь, будь он проклят…

Со всех сторон Сектора один звучат возгласы недовольства, гул, свист и оскорбления. Стоун сразу догадывается, что это не случайность. Все, кроме него, понимают, что происходит. Заключенные оскорбляют Дикаря. Триста третий некоторое время лежит, задумавшись, а затем его глаза округляются, когда все сходится. Тот парень, которого мистер Браун подвергал пыткам, Дикарь, находился в центральной камере на верхнем этаже. Учитывая, что камера Стоуна ровно по центру четвертого этажа, стало быть, Дикарь, о существовании которого он успел позабыть, прямо над ним.

— Не парься, — не открывая глаз, произносит Хадир. — Просто спи, брат.

Новичок прикрывает веки, но не проходит и десяти секунд, как ему приходится снова их открыть. Из женского сектора доносятся ответные крики. Стоун поднимается и выглядывает. Все девушки вроде в своих камерах. Вначале их крики кажутся чем-то бессвязным, эхом в отдаленных углах колонии, но он прислушивается и улавливает отдельные слова.

— Ну вот, опять, — бурчит Гарри, кладя подушку на голову.

— Что опять? — встревоженно интересуется триста третий.

— Если бы мы знали… Их обычай. Девушек. Дикарь подает им сигнал, а потом они начинают… — объясняет Гарри, по сути ничего не объяснив.

— Друг, просто спи, — добавляет Хадир, поворачиваясь спиной.

Стоун пытается различить, что они кричат. Женские голоса наконец синхронизируются, и теперь он отчетливо слышит, что они скандируют: «Феникс! Феникс! Феникс!»

Девушки, будто единое целое, бьют ногами по прутьям своих камер и выкрикивают слово, определенно имеющее для них смысл. Через минуту они замолкают. Стоун не решается больше уточнять у соседей, что все это значит. Не сейчас — возможно, позже. Одно ясно: у этого места есть своя история. Это устоявшийся мир, со своими правилами, особенностями и, как теперь ему кажется, с какими-то внутренними обычаями. Он анализирует все, что произошло с ним за последнее время. Будучи программистом и приверженцем порядка в мыслях, он накапливает вопросы и далее распределяет их по степени важности. Этот процесс всегда его успокаивал, помогал увидеть картину в целом. К сожалению, на этот раз картина ни о чем хорошем ему не говорит.

Сигнал поднимает всех. Тихий час окончен.

— Обед, обед, обед! — воодушевленно повторяет Хадир.

Под еще один сигнал двери во всем секторе раздвигаются.