— Понятия не имею… — глухо вторит мне кот, а сам трётся лохматой головой куда-то в спину.

Когда мои ноги, наконец-то, касаются пола, мы теряем равновесие.

Я падаю вперёд, обеими ладонями на буфет, дребезжат стёклышки, звякает стоящий на полочках, зашторенный белой кружевной шторкой хрусталь.

Кот наваливается сзади, ловит ухо губами.

— Как же я голоден! Смертельно голоден, Ив…

Не знаю, до чего бы мы докатились — как минимум, до побитой посуды в буфете, если бы не начали подгорать одновременно его мясо и моя каша.

Пришлось спешно бежать и спасать остатки ужина.

За столом я постаралась усесться от кота подальше, благоразумно разделив нас хотя бы такой, короткой дистанцией в виде прямоугольной деревянной столешницы. Скатертей я терпеть не могла, любила чувствовать ладонями дерево.

Поставила перед собой здоровенную миску салата и приготовилась занимать неловкую паузу поеданием листочков и редисок. Вот только мой гость явно был не из тех, кто в принципе способен испытывать неловкость. Видимо, природа от рождения таким чувством обделила.

Шмякнув сковороду прямо на стол, на куцей деревянной подставочке, он принялся непосредственно оттуда, не утруждаясь тарелками, подцеплять нарочно отрощенными когтями куски мяса… Это левой рукой.

А правой потянулся куда-то и достал с подоконника, из-за герани, стопку тетрадей в чёрных кожаных переплётах.

Я зажмурилась на мгновение.

Когда распахнула глаза, он открыл уже вторую на середине и продолжил читать. С того места, где, видимо, не так давно остановился.

И тут я понимаю, что кажется, те мои два часа, что я провела на огороде, он вовсе не в подполе коротал.

— Только не говори мне…

— Ага.

— Вот тут, под окном⁈ Всё это время читал⁈

Окно, на секундочку, выходит в аккурат на мои грядки.

— Не сказать, правда, что так уж внимательно. Ты меня всё время отвлекала. Очень уж живописно наклонялась.

Теряю дар речи. Решаю, что это к лучшему — и не буду отвечать! Судя по всему, одному наглому коту очень, ну просто очень понравилось меня дразнить! Вон какие лукавые взгляды бросает!

Не дождавшись ответа, он, посмеиваясь, снова углубился в чтение.

Ну а я сердито втыкала вилку в редис, который всё время предательски убегал, и решила сегодня кое с кем больше не разговаривать. Мог бы и помочь грядки полоть, в таком случае! Но, видимо, он предпочёл наслаждаться зрелищем. Как говорится, люди могут смотреть бесконечно на три вещи — как горит огонь, как течёт вода, и как другие работают.

Я сердилась, пыхтела, расправлялась с салатом, а чужак продолжал невозмутимо читать.

И читать.

И читал с таким очевидным интересом, переворачивая одну за другой страницы и пробегая глазами по строчкам, что я совершенно забыла на него сердиться.

— Знаешь, что я думаю, Ив? — спросил кот после длительного молчания задумчиво.

Скорее всего, как всегда, ничего приличного. Но вслух я лишь сказала сердито:

— Даже не догадываюсь!

— Что ты талантливая волшебница. И такой талант преступно зарывать в глуши, — проговорил кот между делом. Переворачивая новую страницу, невозмутимо обгрызая мясо с очередной мелкой косточки, и даже не глядя на меня.

Так и не поняла ничегошеньки, что же он имел в виду. А главное, к чему это было сказано, и что он в таком случае предлагает. И вообще — то ли обижаться мне на пренебрежительное «глушь» в отношении моего любимого леса, то ли радоваться, что вроде как похвалил! И даже талантливой обозвал.

Честно сказать, это было дико приятно! Гордевид как-то меня похвалами не особо баловал. У него главный принцип — ученика при нём самом не хвалить, чтоб не зазнался. Приходилось по движениям бесконечно длинной белой бороды и косматых бровей угадывать, сердится учитель или наоборот.

А потому я затаив дыхание смотрела на чужака и ждала продолжения, но его не последовало.

Он по-прежнему сосредоточенно углублялся в мои записи, рассеянно запуская когти в сковородку. И молчал, хмурил задумчиво брови, лишь иногда губы двигались, как будто он повторял мысленно за мной строки формул.

А я сидела, обняв колени, на стуле, как воробей на жёрдочке, и смотрела.

Какой же он… весь такой большой, неуместный совсем на моей маленькой кухне и за моим маленьким столиком. У меня здесь всё рассчитано на одного.

Вся жизнь рассчитана на одного.

Обычно в это время я, наскоро поужинав, запиралась снова в лаборатории и, если было чем светить, засиживалась далеко за полночь, а то и до утра. К счастью, живности у меня никакой не водилось — раньше, по крайней мере, — так что ни коровы, ни куры, ни собаки спозаранку не будили. Я сознательно не заводила, чтоб можно было спокойно отлучаться по своим делам в горы, где собирать по укромным тропам и долинам редкие цветы и травы.

Да-а-а уж… и как же это меня так угораздило?

Что вот теперь сижу и любуюсь на то, как мужчина, которого я два дня назад даже не знала, которого до сих пор даже понятия не имею, как зовут, ковыряется когтями в моей сковородке, проламывает тяжеленной тушей мой трещащий по швам колченогий стул и читает мои собственные секретные записи.

И чувствую себя при этом совершенно, абсолютно счастливой.

А потом непрошенной, как грозовая туча на солнце, наползает мысль о том, что скоро ведь уйдёт обратно — по своим непонятным кошачьим делам и неизведанным, скрытым в туманах кошачьим дорогам. Наверное, поэтому и своего имени не говорит — зачем? Какой-то случайной попутчице на этой развилке, куда повернула невзначай жизненная тропа.

Очень скоро ведь будет новая развилка, и цепочки следов снова пойдут в разные стороны.

Представилось вдруг очень живо, как стоит мне моргнуть — и его уже нет.

Закрыла глаза на мгновение.

Вот снова моя кухня. Светит жёлтыми лучами засыпающее солнце. Тепло от печки, и запахи по кухне такие вкусные… вот только напротив меня — пустой стул. Совсем-совсем пустой. И на столе — никаких других тарелок. Всё в идеально правильной упорядоченности, всё так, как надо, как я привыкла.

Острой болью колет сердце.

А потом онемение пробегает по рукам до самых кончиков пальцев.

Терпи, Ив! Не смей. Надо тренироваться. Он всё равно скоро уйдёт. Всё будет именно так, и лучше бы тебе не привыкать к тому, что напротив тебя за столом кто-то есть.

Что рядом с тобой кто-то есть.

Иначе потом эта пустота убьёт тебя.

Не выдерживаю и открываю глаза снова. Онемение проходит и получается даже вновь дышать. Куда-то исчезает тупая игла, воткнутая в сердце.

Вот же он! Рядом. Живой, настоящий. Сидит, облизывает пальцы по своей ужасной кошачьей привычке, и приличная девушка ни за что бы не стала как завороженная следить за этим процессом, конечно же.

Нет. Я не буду торопить время. Я стану наслаждаться тем, что есть. Пока оно есть.

В пределах разумного, конечно. Я же ещё не сошла с ума окончательно. Если меня уже сейчас так трясёт и лихорадит… страшно представить, что от меня останется, когда он уйдет, если поддамся кошачьему обаянию и дам то, чего он так настырно добивается.

Горстка пепла от меня останется.

Когда кот начал уже третью тетрадку, я сделала себе липового чаю с мёдом. И продолжила созерцать. Кажется, начинала понимать кота — в этом что-то есть. Просто смотреть. И млеть от удовольствия.

Тем более, кажется, самое плохое обошлось. Обошлось ведь?

Не знаю, что они там не поделили с братом моим когда-то, но кажется, чужак решил через всё это переступить… из-за меня? Нет, правда, ради меня, что ли?

Одна, рациональная моя часть, говорит, что это он так в благодарность за спасение собственной мохнатой шкуры. Ну, типа долг возвратить.

Другая, совершенно не рациональная, зацелованно-расплавленная и парадоксально счастливая, шепчет что-то совсем другое. Но слушать её не решаюсь. Чтоб ничего себе не напридумывать лишнего.

Просто сижу себе на другом краю маленького деревянного стола, подперев голову ладонью, отхлёбываю липовый чай из большой глиняной кружки — и любуюсь на своего котика, который, всё ещё хмурясь, быстро переворачивает страницу за страницей.