Мне стала понятна суть смотра. Кроме проверки боевой и магической подготовки, кольщики выискивают тех, кто сможет поднять руну. Тех, кто сможет противостоять внушению охотников. Ну что же. Я смог. Вот ваша руна.

Я нагнулся, чтобы поднять её, но камень неожиданно отлетел в сторону. Зал разочарованно охнул. Прокол тут же мигнул, засосал в себя руну и исчез. Смотр был окончен. Один труп. Один калека. И ни одного стажёра для кольщиков.

Кольщики совещались уже третью минуту. Воины, чьё немногословие стало предметом добрых шуток, а быстрота принятия решений примером для армий всех стран, на этот раз засомневались.

После того, как прокол исчез и защитное поле спало, прозвучал окрик Шклярской.

– Смотр закончен! Всем курсантам оставаться на своих местах до объявления результатов. Многоуважаемые кольщики, прошу вас.

Вот здесь-то и произошла заминка. Обычно один из кольщиков с легендарной лаконичностью поздравлял выживших и отдавал уважение погибшим. Если стажёр поднимал руну, то воины спускались вниз и лично вручали жетон победителю. Если победителей не было, то после скудной речи воины сразу покидали интернат. Сегодня же кольщики вполоборота обернулись друг к другу и, по привычке экономя слова, зашептались.

К тишине и порядку никого не нужно было призывать. Курсанты с напряжёнными лицами смотрели то на меня, то на Гурьева, но чаще на тело Фролова. Наконец кольщики встали, но вместо обращения к курсантам, сразу пошли вниз. Вожеватов переглянулся со Шклярской, кивнул мужчине с белой повязкой на шее, и они втроём последовали за воинами.

– Телекинез? – спросил один из кольщиков, подойдя ко мне.

Одному чуть за тридцать, второй постарше. Тихие спокойные лица, уникальная, узнаваемая во всём мире форма с вышитой буквой «К». За их спинами директор, интендант Шклярская и грозный мужик с перебинтованной шеей.

– В конце смотра я почувствовал, что умение ослепления могу применять дистанционно, – ответил я. – Другой магией перемещения на расстоянии не владею.

Кольщики синхронно кивнули и подошли к Гурьеву.

– Вы лучший воин из тех, кого судьба не пустила в кольщики, – они по очереди протянули руки дворянину, и Алексей с ошалевшим от счастья лицом пожал их.

– Игнат Олегович, – тихим голосом произнёс тот, что постарше, – вы понимаете, да?

– Понимаю.

– До встречи в следующем году, воин, – посмотрел на меня один из кольщиков.

Они мне нравились. Честно. Сенсорика и боевой опыт подсказывали, что передо мной легендарные воины. Обет служить человечеству, немногословность, решимость, повальное уважение. Но их безапелляционная уверенность, что я обязательно буду участвовать в следующем смотре наложилась на мою усталость после боя. Поэтому я заершился и съязвил.

– Это ещё посмотреть надо. Может, не захочу? У вас такая морока с приёмной комиссией! Пока сдавал заявление на поступление, весь измаялся. Видите, аж степлером досталось, – я показал на бровь, разбитую камнем навозника.

Кольщики улыбнулись, а один из них повторил.

– До встречи в следующем году, воин.

Они подошли к телу Фролова и приклонили колено. Все в зале повторили этот жест. Через минуту, не говоря ни слова, кольщики покинули спортзал. Слово взяла Шклярская.

– Объявляется осознанный выбор! – крикнула она грудным голосом. Вблизи он звучал ещё строже, а ожог в пол-лица усиливал впечатление. – Все курсанты вне зависимости от возраста должны собрать вещи и покинуть интернат. Вы обязаны разбрестись по городу и не находиться ближе двух километров от главного корпуса. Кроме того, запрещено общение между курсантами и нахождение друг от друга ближе, чем на сто метров. Через два часа ворота откроются для возвращения. Если вы примите решение покинуть интернат и не вернётесь, то никто… Я повторяю никто! – она рыкнула и сделала паузу. – Никто не будет осуждать вас. Страх присущ каждому из нас. Однако струсить в бою чревато не только своей гибелью, но и смертью товарищей. Поэтому уход из интерната во время осознанного выбора мы рассматриваем, как поступок взрослого человека, трезво оценившего свои силы.

Она помолчала и продолжила.

– Перед выходом первокурсники должны сдать распределительные браслеты. Через два с половиной часа встречаемся здесь же на вечере распределения. Заселение в корпусы произойдёт с учётом оставшихся курсантов. На этом всё. Разошлись!

Лихо! Интересно, это Вожеватов придумал? После демонстрации тягот учёбы, а смерть и увечье определенно производят впечатление, администрация даёт шанс сдать назад. У курсанта будет время отказаться от обучения. А чтобы снять общественное давление, курсантов выгоняют, запрещая переговариваться между собой. Никто не осудит твою трусость. Никто не поддастся на сиюминутные бравурные речи. Будет время на взвешенное решение. К тому же вещички уже собранны, всех выгнали. Можно незаметно уехать домой. А если уж вернулся, то до следующего смотра и следующего осознанного выбора. Таким образом интернат оставляет самых мотивированных. Толково. Очень толково.

– Тебе надо прилечь, – Вожеватов посмотрел на меня.

– Зачем?

– Скоро узнаешь. Познакомься, это наш интендант…

Но женщина демонстративно перебила директора и обратилась к Гурьеву.

– Ближайший месяц по ночам ухо будет жечь. Мне пришлось пережить несколько бессонных ночей, прежде чем найти выход, – она повернулась ко мне. – Твоего плеча тоже касается, курсант Ермолов. От боли спасёт обычный черный чай. Чем крепче заварка, тем лучше. Просто нанесите на место ожога и боль пройдёт, – Шклярская опять обратилась к Гурьеву, повернувшись ко мне обожжённой стороной. – Когда целилась в жука, я наклонила голову, чтобы увернуться от камня. Поэтому капля накрыла всю правую половину лица.

– Вы тоже участвовали в смотре? – удивился Алексей.

– Нет. Скандинавская зона отчуждения, – она посмотрела на Вожеватова. – Игнат Олегович, дорогой, не злись на меня, что перебила. Не нужно церемониться. Дай курсантам отдохнуть. Тем более Модеста скоро накроет. Гай Иванович, пойдёмте. Нужно сообщить родителям Фролова о героической гибели их сына.

– По правде сказать, я не сразу понял, а догадался позже, – говорил я Игнату, удобно улёгшись на кровати.

Я чувствовал себя отлично, но послушался и прилёг в выделенном мне номере. Гурьева же отправили в медицинский блок.

– Если кольщики не страшны властям, – продолжил я, – потому что любая армия мира уничтожит их, то почему бы армию не кинуть зачищать проколы?

– Потому что все люди рано или поздно подвергаются психическому воздействию проколов, – продолжил за меня Вожеватов. – Кого-то накрывает сразу, как Фролова. Кого-то, через две-три встречи с охотниками. Поэтому кольщики используют практику стажёрства. Если поднял руну, не значит, что во второй раз не накроет.

– Все люди? Подождите. Получается, что кольщики тоже подвержены воздействию, только оно отсрочено?

– Именно. Чаще кольщики просто не доживают до того момента, когда воздействие сработает. Раньше думали, что у них полный иммунитет. Но за последние несколько лет произошло два случая, когда опытных воинов накрыло. Одного пришлось уничтожить, второго сумели нейтрализовать. Сейчас под присмотром. Живёт по люксовому классу с круглосуточным уходом, но с головой у него плохо.

– Получается, что кольщики смертники? Или погибнешь в поединке с охотниками, или поймаешь помутнение рассудка. Никакой тихой спокойной старости.

– Да. Поэтому во всём мире их так уважают и беспрекословно слушаются.

Мы немного помолчали.

– А почему вы сразу не сказали о психическом воздействии прокола?

– По той же причине, почему первокурсники не знают, что будет на смотре. Они пришли сегодня возбуждённые и весёлые. В ожидании увидеть захватывающую дворовую драку. А получили правду жизни, – голос Вожеватова был твёрд. – Посмотрим, сколько вернётся. Кстати, на старших курсах тоже люди уходят. В этом и состоит главное испытание дня. Определится стажёр или нет. Сколько участников смотра выживут, а сколько умрут, это всё второстепенно. Выпускники уже взрослые мужики, состоявшиеся воины. Зачем с ними нянчиться? Мне, Модест, новых людей для Отечества нужно готовить. Необходимо через реакцию на смотр отсеять слабых.