«Гимн мазохистам» — определил «голос».

Спорить с ним было бесполезно, потому Ева отложила наушники на прикроватную тумбочку. Туда же перекочевал и планшет.

— Адам, — в очередной раз позвала она, а когда он снова не отозвался, протянула руку и, коснувшись его плеча, поняла, что у него опять жар. — Адам! — желая разбудить и увести в медблок, тряхнула сильнее.

Ее резко повалили на кровать, отчего она не сразу поняла, что происходит. Попыталась снова позвать Адама, но его руки сомкнулись на ее шее, не давая дышать. Сопротивление вышло слабеньким и недолгим, в глазах начало темнеть…

Отпустили так же резко. Тряхнули за плечи, позвали по неслышному для нее имени, потом ещё раз, но уже другим.

— Ева! Ева! Очнись!

Она поморщилась и, едва приподняв тяжелые веки, увидела нависающую над собой тень со светящейся синевой глаз. Машинально отшатнулась, стукнувшись головой о спинку кровати, и вскрикнула.

— Прости, — Адам поморщился, словно ее боль досталась ему. — Я не… не хотел.

— Ага, однако ж, чуть не придушил.

— Я не специально…

Какие, блин, детские отмазки!

— Ага! Не специально, а нарочно! Сначала орет во сне, потом добрых самаритян, спешащих на помощь, душит!

— Я разве кричал? — искренне удивился он, но все равно поспешил извиниться: — Прости, что разбудил. Больше не повторится.

— Угу, убьешься о Люцифера и перестанешь.

Не возразил — отстранился, пробормотав очередное невнятное «прости», словно и впрямь собирался выполнить то, о чем она только что сказала.

— Адам?..

— Все будет хорошо, не переживай, — нарочито бодро поспешил успокоить он.

— Ну и зашибись! — Ева окончательно разозлилась. — Хорошо так хорошо. Пусть с тобой Змей в следующий раз нянчится, ему все равно не привыкать.

Встала и громко потопала к двери, не собираясь останавливаться, даже если окликнут.

Лилит!

Адам применил запрещенный прием раньше, чем она коснулась дверной ручки.

— Останься, — попросил он, и такая тоска прозвучала в его, что не обернуться было невозможно.

Мальчишка сидел на краю кровати, закрыв рукой глаза.

— Останься, пожалуйста, — почувствовав ее взгляд, снова попросил он. Немного подумал и добавил: — Душить не буду.

— И?

— Приставать тоже, — неверно растолковал ее вопрос Адам.

— Нда… С таким райдером тебе с плюшевыми медведями спать надо, — заключила Ева.

— Предпочитаю куколок, — он усмехнулся и убрал руку, снова попросил, добавив к тоске в голосе щенячий взгляд: — Останься, пожалуйста.

Она вздохнула, понятия не имея, что делать дальше. Здравый смысл подсказывал вернуться в свою комнату, но что если высокая температура мальчишки снова перерастет в лихорадку? Что тогда? Ведь в этот раз он может не кричать, и Змей все проморгает! Быстрым шагом она вернулась обратно к кровати, склонилась к Адаму и прикоснулась губами к его горячему лбу.

— А, понял, — усмехнулся он. — Приставать будешь ты.

— У тебя жар, — не повелась на провокацию Ева. — Тебе в медблок надо.

— Да все нормально, — отмахнулся он и вдруг повалил ее на кровать, заставив взвизгнуть от неожиданности, но раз обещал, приставать не стал, укрыл одеялом и улегся рядом.

Пару минут она сверлила его недовольным взглядом, только Адам как закрыл глаза, показывая, будто собрался спать, так и не открывал их, впрочем, руки, прижимающей Еву к нему, убирать не торопился. Боялся, что обидится на подобное и уйдёт? Что ей помешает уйти, когда он уснет и хватка ослабнет? Язык так и чесался спросить, но стоило открыть рот, как сказала совсем другое:

— Не пойми меня неправильно. Ты хороший симпатичный мальчишка…

— Но проблема именно в этом. Ну в том, что я выгляжу как мальчишка? Да? — спросил Адам и улыбнулся. — Не переживай. С тобой такая же фигня, если честно.

Она недовольно посмотрела на него, но достойного ответа так и не придумала. А он взял и открыл глаза. В темноте показалось, что они потемнели и изменили цвет, но не на серый, что было бы ожидаемо, а карий. И в этом как будто заключалось нечто важное для них обоих, связанное с общим прошлым, отчего каждый считал это узнавание в другом. Адам перестал улыбаться, и Еве показалось, что сейчас он потянется к ней с поцелуем, которого ей одновременно и хотелось, и нет. Но мальчишка просто снова закрыл глаза, а вскоре и вовсе заснул.

«Вот ты сволочь! — мысленно возмутилась она. — Да у меня, между прочим, могли быть дети твоего возраста!»

Сказал «а», говори «б», только от выбора претендентов на роль отца предполагаемых детей чуть живот от отвращения не скрутило. Просто из бывших ухажеров первым вспомнился спивший незадолго до ее смерти сосед, начавший подбухивать еще в техникуме — в тот же университет, что и она, мозгов поступить не хватило. Эволюция их отношений походила на синусоиду: от нейтральных «добрососедских» до его подкатов, потом к безразличным с его стороны и дальше к отвращению уже с ее. Больше вверх уже не пошло — сосед отправился на небеса, в этот раз просить на опохмел у апостола Павла.

Был ещё одногруппник, оказывающий ей всяческие знаки внимания, но сознательно оставляемый во френдзоне. Правда, он и сам не торопился делать первый шаг, решившись признаться, когда Ева пришла восстанавливаться в университет после больницы. С каким предвкушением он шел к ней, ожидая, что после таких-то жизненных невзгод она ему точно не откажет. И как его перекосило, когда осознал, насколько сильно может разъесться человек чуть меньше чем за год. Но не разожрись она, не порежь вены, выбери одного из двух доступных и все равно выпилилась бы, причем в этот раз наверняка. Чтобы осознать сию простую истину, даже проведение не понадобилось.

Правда, имелся еще один, не то чтобы претендент на руку и сердце, скорее здесь претенденткой хотя бы на внимание была она сама. Настолько недоступным казался тот парень, и наберись она достаточно смелости, не факт, что финал у их истории случился бы счастливым. Слишком красивый для простушки вроде нее. Это она засматривалась на него по дороге в универ, а он лишь однажды обернулся, скорее всего, случайно. Лапушка, получивший кодовое имя «Лампочка» среди подруг, с которыми она его обсуждала. Ева почти не помнила, как тот выглядел, только чистые карие глаза.

Как у Адама недавно в темноте…

«А прикинь, если это он и был! — подхватил „голос разума“. — Он же шлялся по разным мирам! Вполне мог и в твой заглянуть. Ну, еще до твоей смерти. Нет же правила: одно посещение на мир».

От такого варианта она разобиделась еще сильнее, чем из-за несостоявшегося поцелуя, так что в этот раз промолчать не смогла.

— У меня, между прочим, мог бы быть кот твоего возраста! — еле слышно пробурчала Ева, едва сдержавшись, чтобы не двинуть его кулачком в грудь.

— Коты столько не живут, — сквозь сон пробормотал Адам и, перевернувшись на спину, убрал руку.

«Вот ты и свободна, девочка моя! — провозгласил „голос разума“. — Пошли мороженое дожрем?»

С ним так сильно хотелось согласиться, если бы не страх, что повышенная температура Адама не перерастет в лихорадку. Потому она решила остаться, посмотреть, что дальше будет, и бежать в случае чего за Змеем. Сна все равно не осталось ни в одном глазу, только злость на саму себя и неудобство чужой кровати. Зато мальчишка не только сопел без задних ног, так еще через пару часов перестал температурить, дыхание его выровнялось, и можно было больше не переживать.

Но она все равно почему-то не ушла. Ворочалась с боку на бок, мучилась то от жары, то от холода. Встать решилась, только когда тьма в окне стала как будто светлее. Тут-то и вспомнила, что комната Адама располагается в противоположной от ее стороне, значит, вид из окна должен открываться совсем другой. Ева встала и на цыпочках подошла к окну, раздвинула пластины жалюзи и выглянула наружу.

По ту сторону стекла ее встретил вишневый сад Змея, терзаемый монохромной метелью. Рябящее черным, серым и белым мелкое ледяное крошево металось по двору в поисках жертвы, обязательно теплой, из плоти и крови. Металось, но никого не находило, вот и срывало злость на попавшихся под руку. Вот и билось в безумстве своем о железные фонарные столбы, мечтая разбить на множество осколков стеклянные шары в цепких лапах держателей. Вот и клонило к самой земле несчастные тонкие деревца — того и гляди сломаются. Вот и скрипели качели, силясь убаюкать чужую тоску. А ветер лишь усиливался, бросался снегом, бесился, словно пытался привлечь чье-то внимание.