Сторож следил за мостом, переброшенным через глубокую лощину. Мост был железный и славился своей крепостью и надёжностью. На дне лощины бежал ручей, теперь превратившийся от сильного дождя в бурный поток.

В этот день отец Карла ушёл из сторожки раньше обыкновенного, говоря жене, что хочет хорошенько осмотреть путь и, главное, мост.

— Время-то вон какое! — сказал он. — Не дай Бог, если что подмыло и поломало на мосту или на плотине.

Мальчик осторожно пробирался в темноте по знакомой дорожке вдоль полотна железной дороги и по временам окликал отца. Но отца на полотне не было. Должно быть, он все ещё был на мосту.

Издалека мальчику было слышно, с каким шумом разбивались о железные устои моста волны бушевавшей воды.

До моста оставалось совсем близко...

Вдруг впереди послышался сильный треск и грохот.

— Господи, Боже мой, неужели это мост! Отец ведь там... — воскликнул Карл.

Хромоножка бросил ужин и заковылял вперёд изо всех своих слабых сил. Он весь дрожал от страха. Он был уже у моста, и сердце у него упало: на рельсах перед мостом стояла пустая дрезина^[4] с красным сигнальным фонарём, печально мигавшим в зловещей темноте.

Моста не было! Только разбросанные брусья и балки носились по пенившимся волнам потока. Очевидно, отец его утонул в пучине.

— Отец, где ты? — кричал Хромоножка.

В голове у него помутилось... Он бродил по берегу, не слыша ветра, сорвавшего с него шапку, не чувствуя дождевых струй, пронизывавших насквозь его старенький кафтанчик. Он остановился наконец, посмотрел назад вдоль полотна... и точно очнулся: он вспомнил, что сейчас должен пройти курьерский поезд.

Моста нет, нет и сторожа, который дал бы сигнал об опасности. Поезд может обрушиться в реку в этой тьме.

Хромоножка знал все железнодорожные порядки. Когда отец бывал болен, он выходил на путь с флагом или с фонарём.

Поезд уже приближался. Сквозь вой бури Карл услыхал шум вагонов.

Тогда точно что-то толкнуло его, и он кинулся на дрезину, схватился за её рукоятки, упёрся в помост дрезины своими слабыми ногами и, чтобы сдвинуть дрезину, так напряг свои силы, что, кажется, жилы его готовы были порваться... и дрезина сдвинулась навстречу поезду.

Проехав немного, Хромоножка замахал флагом и фонарём и закричал надрывавшимся голосом:

— Мост провалился! Мост провалился!

Поезд шумно мчался. Сквозь туман блеснули зелёные фонари паровоза.

Хромоножка знал, что это шипящее чудовище может раздавить его, но надо было остановить поезд, и мальчик кричал и махал фонарём.

Поездной машинист не слышал за свистом ветра отчаянных криков мальчика. Он разглядел красный свет фонаря только тогда, когда поезд был уже совсем близко от дрезины. Машинист стал сдерживать ход и за несколько метров до пропасти успел остановить поезд.

Но мальчика с дрезиной поезд отбросил в сторону под откос, и когда Хромоножку нашли, тело его уже было без жизни.

Весть о чудесном избавлении пассажиров поезда от гибели быстро разнеслась по окрестности. На похороны мальчика собрался народ изо всех окрестных селений. Гроб, усыпанный цветами, несли до могилы ученики и ученицы соседних деревенских школ, меняясь со сторожами и рабочими железной дороги.

Когда священник прочёл молитву, вышел вперёд седой сельский учитель и сказал:

— Добрые люди, сердце радуется, что так много нас сошлось сюда. Значит, узнали все, какое святое дело совершил этот бедный малыш, поняли все, какая великая душа жила в его болезненном теле. И если вы, кто бы вы ни были, ребята или старики, в своей жизни сделаете хотя бы самое малое дело ради помощи погибающему, страждущему или несчастному, ваше доброе дело будет лучшей памятью этому мальчугану, который возлюбил своих братьев поистине больше себя и душу свою положил за них.

Сказав это, старик обратился к матери мальчика. Она была так убита, что не плакала даже.

— Не стану утешать тебя, добрая женщина. В горе твоём один помощник — Бог. Я только хочу сказать тебе, что ты не осталась сиротою. Муж твой погиб на посту, сын твой отдал себя в жертву любви, но у тебя осталось ещё большая семья. У всех нас ты найдёшь для себя тёплый угол и братскую ласку. Все мы должны позаботиться о том, чтобы ты никогда не нуждалась. И помни, что все наши заботы будут ничтожнейшей каплей той любви, которую мы чувствуем к тебе за то, что ты вырастила такого сына.

Старик со слезами на глазах подошёл к матери Хромоножки и обнял её, и из её глаз полились слезы, облегчившие исстрадавшееся её сердце.

На сельском кладбище, где покоится прах Хромоножки, на простой серой каменной плите, положенной теми, чью жизнь он спас, высечена следующая надпись:

«Карл Опрингель, четырнадцати лет, умер смертью героя и мученика, спасая жизнь двумстам человек».

Издавна на Кавказе жило много горских народов, жил среди них и этот народ. Хлеба они не сеяли, потому что на горах хлеб плохо родился, а с давних времён сходили с гор в долины, где люди жили хлебопашеством, уводили у них скот, забирали хлеб, часто и людей уводили с собой в неволю.

С малых лет приучался горец не бояться смерти: карабкался по горам, переплывал быстрые реки, выезживал диких „коней, высматривал добычу. Сам смерти не боялся, и другого убить ему было нипочём: за всякую обиду расправлялся, с ружьём и ножом и во время сна не расставался, с малых лет не знал ни жалости, ни пощады.

Был этот горский народ соседом и нам, русским, и с давних времён велась у нас с ним вражда. Много было крови пролито, много народу погублено. Нет у нас и теперь с ними настоящего братского мира, но нет уже и прежней вражды.

А в ту давнюю пору жил в горах богатый горец, Галуб. Много собрал он за свою долгую жизнь всякого добра: много было у него добрых коней, много дорогого оружия, много людей подневольных. Не промахивалась рука Галуба, не знала жалости к врагу душа его, не было такого дела опасного, которого бы боялся Галуб. Был он в большом почёте у горцев, знал его в горах и друг и недруг.

Семья у Галуба была небольшая — всего два сына: Селим и Тазит. Младший родился хворым, и отвёз его отец далеко в горы, к одному мудрому старику.

— Если сумеешь вылечить и выходить мне сына, научи его быть храбрым горцем и тогда приведи ко мне, — сказал Галуб старику, — ни в чём тебе не откажу.

Старший же сын, Селим, с малых лет не расставался с отцом. Как только научился он на лошади крепко сидеть, стал отец брать его с собой и на разбой и на битву.

Вышел сын весь в отца. Про Селима была уже в горах хорошая слава: затевалось ли опасное дело, Селима в коноводы выбирали, на игрищах молодежь ему первое место уступала, всякая девушка за Селима с радостью замуж пошла бы.

Молод ещё был Селим, а уж много людей ножом да пулей в разное время положил, сам же ещё ни разу ранен не был, а пришёл-таки и его черёд.

Собралась раз на праздник молодежь, заспорил Селим с одним горцем, а тот сказал ему сгоряча обидное слово. Не стерпел обиды Селим, выхватил нож и убил на месте обидчика. Пожалели об убитом горцы, но никто убийцу не осуждал: таков уж был издавна обычай у них — мстить за обиду смертью.

Родственники убитого должны были, по обычаю, мстить убийце. Был у убитого младший брат, и поклялся он отомстить за смерть брата. Подстерёг он Селима на крутой тропинке между высокими скалами, выстрелил и убил наповал.

Вышел Галуб навстречу, видит: добычу везут, пленных ведут, а потом, кого-то убитого везут. Остановились у двора Галуба, отдают ему сына. Не ожидал старик такого горя, зашатался, упал наземь.

Тут подходит к Галубу старик и говорит ему:

— Взял у тебя Бог одного сына, вот тебе другой, будет он тебе и помощником и утешением, — и подвёл к Галубу его младшего сына Тазита.

Обнял Галуб сына, наделил старика дорогими подарками и с честью проводил домой.

Стал Тазит жить у отца. Присматривается Галуб к нему, но никак не может понять его. Прошла уже неделя, другая, а он всё как чужой среди горцев. Как-то собрались молодые горцы в поход, позвали с собой и Тазита, — не пошёл Тазит с ними.