— Благодарение небесам, моя законная супруга сейчас в тягости, так что в бастардах надобности не возникнет, — еще более резко проговорил Гварвин. И вдруг вздохнул: — Я всего лишь хотел узнать, не… не портился ли у тебя характер, пока ты ожидала дитя.

— Характер? — Теперь Фаншон выглядела по-настоящему озадаченной. — По правде говоря, я постоянно что-нибудь ела, но мне это пошло на пользу. Видите, какая я стала видная!

Она развела руками, и ее необъятная грудь колыхнулась.

Гварвин подумал: «Какие разные они с Алисой, одна крохотка, другая громадина, но обе одинаково мне дороги…»

А вслух произнес:

— Дело все в том, что супруга моя, дама Мари, почему-то совершенно изменилась, едва лишь ощутила в себе наше дитя. Она сделалась холодной, раздражительной и как будто перестала меня любить. У меня нет ни матери, ни замужней сестры, ни даже тетки, чтобы спросить — обычное ли это дело, или же следует мне как-то обеспокоиться. Поэтому я и пришел к тебе.

Фаншон сложила руки на животе и пожевала губами.

— Вот что я вам скажу, ваша милость. Следует выполнять все ее пожелания, какие она ни выскажет, и терпеть, покуда ребенок не народится. Если дама Мари действительно вас любит, то с рождением ребенка она переменится к лучшему. А если этой перемены не произойдет — тут уж будьте начеку: рано или поздно она вас предаст.

— Ах, Фаншон, в тебе говорит зависть! — рассердился Гварвин. — Как ты можешь рассуждать о чувствах знатной дамы?

— Ваша милость, но ведь вы сами попросили меня об этом, — напомнила Фаншон.

— Ты зашла слишком далеко! — Гварвин хотел разбить кружку с птичкой, но Фаншон вовремя выхватила ее из его руки. — Мадам Мари де Керморван — утонченная женщина, почти неземная. Что означает для нее плотская страсть? Ничто!

— Плотская страсть означает для нее то же самое, что и для любой другой дочери Евы, — ответила Фаншон. — Если супруга не желает быть единой плотью с мужем, значит, дело плохо.

Гварвин встал и положил на сундук небольшой кошелек.

— Это для твоих детей, Фаншон, — сказал он. — Благодарю за сидр.

И поскорее вышел, чтобы не видеть, с каким сожалением она глядит на него.

"И почему это толстые женщины всегда выглядят такими житейски умудренными? — с досадой думал Гварвин. — Не потому ли, что сумели набрать вес и удержать его при себе? Непростое это дело, особенно если учесть, что случаются ведь и голодные годы… Без ума и хитрости тут не обойтись. Но все это не имеет никакого отношения к даме Мари".

Однако когда он вернулся в Керморван, все эти мысли рассеялись без следа. Дама Мари встретила его еще более кисло, чем прежде.

— Куда это вы ездили? — поинтересовалась она вместо приветствия. И с дьявольской проницательностью добавила: — Не прежнюю ли свою любовницу вы часом навещали?

Гварвин промолчал.

Мари добавила:

— Припоминаю теперь, как вы что-то рассуждали касательно бастардов — на тот случай, если у меня не будет от вас собственных детей.

— В бастардах нет теперь нужды, — пробормотал Гварвин и поскорее скрылся от горящих глаз Мари.

Он не хотел признаваться себе в этом, но обе женщины, и жена, и бывшая подруга, сильно смутили его.

Ребенок родился зимой, и это был мальчик — худенький, слабенький. Он даже не плакал, а жалобно скулил. Увидев его, Гварвин испытал острое разочарование: в мечтах ему представлялась крепкая горластая девчонка с вечно голодным ртом и сжатыми как бы в негодовании кулачками. Когда Гварвин вошел, дабы перед достойными свидетелями признать ребенка своим, Мари с самым равнодушным видом лежала на постели. Она даже не повернула лица в сторону мужа, рассматривала потолок и молчала.

Едва глянув на нее, Гварвин сразу понял, что лучше не поддаваться порыву и не бросаться к ней с объятиями и изъявлениями благодарности. Он сдержанно поклонился супруге — чего та, кажется, даже не заметила, и сразу приблизился к колыбели. Нарочно взятая из деревни служанка, вся в белом, в тугом чепчике, почтительно подала ему ребенка на развернутом одеяльце — точно предлагая съесть это жалкое тельце неприятного сиреневого цвета.

Превозмогая ужас и отвращение, Гварвин принял дитя.

— Это мальчик, — прошептала служанка, хотя новость уже разошлась по всему замку.

Гварвин подержал ребенка на вытянутых руках и с облегчением вернул его служанке.

— Пусть его зовут Реунан, как того святого, что избавил Бретань от злых духов, — пожелал Гварвин.

Мари чуть шевельнулась на подушках. Гварвин повернулся в ее сторону и произнес:

— Я благодарен вам, госпожа де Керморван, за труды. Вы наилучшим образом исполнили свой долг и произвели на свет достойного наследника.

— Никогда, — отчетливо произнесла Мари, не глядя на мужа, — никогда я не прощу вас за то, что из-за вас мне пришлось пережить такие мучения!

— Как вам будет угодно, моя госпожа, — ответил Гварвин, памятуя наставления Фаншон. Он решил подождать еще немного, чтобы дать Мари время оправиться после родов.

Госпожа де Керморван хворала всю зиму и оставалась совершенно равнодушной ко всему, что происходило вокруг нее. Впрочем, она весьма беспокоилась насчет здоровья ребенка и совершенно замучила служанку постоянными вопросами и наставлениями. Эта девушка, выбранная, не в последнюю очередь потому, что у нее имелось восемь младших братьев и сестер, и все живы-здоровехоньки, старалась во всем угодить госпоже, а по вечерам плакала на кухне от усталости.

Однажды там ее застал сир Гварвин. Увидев, как служанка его жены рыдает, забившись в самый дальний и темный угол, сир Гварвин немало встревожился и бросился к ней.

— Почему ты плачешь? Случилось какое-то несчастье?

Некоторое время она смотрела на него, пытаясь сквозь пелену слез понять, чего он добивается, а потом покачала головой.

— Нет, мой господин, госпожа и ребенок вполне здоровы.

— В таком случае, откуда эти слезы? — удивился Гварвин.

— Просто я устала… — призналась девушка.

— В первый раз вижу, чтобы от усталости так плакали! — рассердился Гварвин.

— Но я очень устала, — объяснила она. — Ваша супруга, мой господин, меня истерзала, а ведь я хорошо знаю, как ходить за детьми — недаром всех братьев и сестер я вырастила, одного за другим! Да вам это, наверное, известно.

— Моя жена — очень хорошая мать, — сказал Гварвин и поджал губы.

Но девушка, утомленная долгим днем, совершенно утратила всякое представление об осторожности и потому позволила себе покачать головой.

— Нет, мой господин, ваша жена — дурная мать, — заявила она. — Она не любит своего ребенка и трясется за его жизнь только по одной причине: если он, упасти нас от этого Боже, помрет, ей придется рожать нового…

Гварвин густо покраснел.

— Да ты — дерзкая тварь!.. — начал было он, но она перебила его:

— Мы оба с вами, мой господин, страдаем от мадам Мари, так зачем же вы браните меня? — И с этим она схватила его за руку и поцеловала от всей души. — Делайте что хотите, можете хоть выгнать меня из замка — я буду вам только благодарна за это!

Гварвин погладил ее по волосам, вздохнул и ничего больше не сказал. И так они просидели вместе часок, помалкивая и обнимаясь, точно два обиженных ребенка.

Весной Гварвин возобновил прогулки верхом и решил было выбраться на охоту с соколом, но тут занемог его любимый конь по имени Звезда. Несколько дней Гварвин провел в конюшне, пытаясь выходить коня. Вместе с конюхом он рассматривал навоз, кормил Звезду из собственных рук, давал ему всякие лекарственные травы — ничто не помогало, и спустя неделю конь околел.

Похудевший, бледный, Гварвин вне себя от горя бродил по двору замка и нигде не обретал себе пристанища. Наконец он нашел в себе силы умыться и отобедать вместе с женой. Они молча вкушали пищу за общим столом. Когда подали чашу для того, чтобы омыть кончики пальцев, Гварвин спросил:

— Хорошо ли поживает наш сын, мадам?