Ее тело оставалось неподвижным; ни снег, ни ветер не могли заставить ее даже вздрогнуть — напротив, она набиралась сил от каждого порыва ветра, от каждой пригоршни холодной влаги с небес.

А потом ее обнаружили крестьяне. Это случилось здесь же, на берегу ручья. Сперва это были дети — двое мальчиков, братья. Младший был весь в соплях и с болячкой в углу рта, но веселый и, если отмыть, хорошенький; старший так и лопался от чувства собственной значимости, а лицо у него было рябое.

Стоя там, где долгое время пробыла его возлюбленная, Эсперанс обрел способность смотреть ее глазами. Должно быть, она оставила после себя эти картины подвешенными в воздухе. Корриганы иногда поступают так, когда хотят передать весть о себе.

Младший вдруг остановился и схватил за руку старшего.

— Там кто-то есть! — прошептал он, показывая на высокую траву.

Старший нахмурился.

— Вечно тебе мерещится!

— Нет, — настаивал маленький мальчик, — там кто-то лежит… Оно нас видит.

Теперь и старшему стало не по себе.

— Подожди-ка здесь, — бросил он и осторожно стал пробираться к зарослям. С каждым шагом он все отчетливее ощущал на себе пристальный взгляд, однако, поскольку меньшой брат все время видел его, не хотел показывать страха.

Он присел на корточки, раздвинул траву руками… С земли, наполовину занесенная листьями, смотрела на него корриган. Будь она человеком, мальчик, не усомнившись ни на мгновение, принял бы ее за знатную даму. Но в том-то и заключался страх, что она явно принадлежала к потустороннему миру. Красные пряди, разметавшись, прилипли к земле. Иней покрывал их, снежинки блестели вокруг ее лба. Искаженный образ ручья, тени птиц и деревьев, влага, исторгнутая ветром, — все это мальчик увидел в неподвижных расширенных зрачках корриган. А затем, к своему ужасу, он заметил там и собственное отражение.

Она не обращала никакого внимания на людей. Просто лежала и смотрела. И вдруг слегка повернула голову, и губы на ее узком лице дрогнули.

Мальчик испустил сдавленный вопль и бросился бежать. По дороге он споткнулся о своего брата, и малой, не поняв, в чем дело, перепугался еще больше, чем старший; оба, завывая, понеслись прочь.

Гвенн знала, что теперь сюда непременно придут люди. И не дети, которых легко отпугнуть, а взрослые, встревоженные рассказом мальчиков. Они явятся большой толпой, вооруженные вилами и кольями, чтобы собственноручно разделаться с нечистой силой, которая заползла на берег их ручья.

Гвенн решила покинуть свое убежище. Немало времени провела она в мире людей и многое успела узнать о них. Например, теперь она знала, что по-настоящему договориться можно лишь с одним человеком; если людей двое — задача усложняется вчетверо, если их трое — дело становится почти невозможным; а при виде толпы следует обращаться в бегство.

С корриганами дело обстоит совершенно иначе. Корриганы никогда не собираются «толпой». Разумеется, могут сойтись вместе и пять, и десять, и даже двадцать корриганов, но в любом случае каждый останется отдельной личностью с собственным мнением и собственным представлением о правильном и неправильном, а оно у корриганов бывает весьма причудливым. Люди же, соединившись в толпу, изменяются коренным образом. Гвенн доводилось видеть, как милые и спокойные женщины в толпе оборачиваются разъяренными ведьмами, а потом как ни в чем не бывало возвращаются в исходное состояние, и происходит это без всякого для них ущерба.

Многие корриганы не знают об этом свойстве человеческой натуры и, меряя других по себе, попадают впросак. Но Гвенн не собиралась дожидаться, пока это произойдет с ней. И она пошевелилась — впервые за долгое время.

Волосы ее приросли к земле. Она отдирала их, прядь за прядью, так что на снегу остались красные волоски. Наконец вся грива была освобождена, и корриган села. Отражение в ее глазах смазалось, превратилось на миг в бесформенное пятно, но затем вновь обрело четкость. Теперь и небо, и стволы, и трава, и ручей, помещенные в расширенных черных зрачках Гвенн, выглядели иначе: они стали более определенными.

Она прислушалась к собственному телу. Кровь, застывшая на сотню лет, постепенно оживала. Медленно потекла она по жилам, наполняя руки и ноги Гвенн теплом. Она согнула ногу и уставилась на свое колено с любовью и огромным восхищением. Каким прекрасным казалось ей это острое колено, шершавое, как у девочки, которая любит лазать повсюду! Наклонившись вперед, Гвенн нежно поцеловала его. И, раз уж она нагнулась, она потянулась к своим ступням и обхватила их пальцами рук.

Ее тело восхитительно подчинялось каждому ее желанию. Встретившись, пальцы рук и ног радостно сплелись и, соединившись самыми чувствительными местами, там, где у ундины росли бы кожистые перепоночки, шевелились, сжимались и разжимались.

Затем Гвенн вскинула руки над головой и одним прыжком вскочила на ноги. Она изогнулась, как натянутый лук, подставляя ветру маленькую острую грудь, и тело ее засверкало при солнечном свете. Волосы, слипшиеся от влаги, все еще подернутые инеем, рассыпались по спине, по плечам; от них по коже корриган бегали багровые отсветы. Растаявший иней осыпал Гвенн каплями влаги.

Она сделала первый шаг, и земля под ее ногами запела от радости. Гвенн смеялась. Ее переполняла сила. Она не помнила человека, который освободил ее, ни имени его, ни лица; забыла даже самые обстоятельства своего освобождения, и была смутно, почти неосознанно благодарна за это своему спасителю. Если бы он попросил у нее дары, она, разумеется, удержала бы в памяти и лицо его, и имя, и взгляд, и мельчайшие подробности их встречи. Но он оказался настолько добр, что избавил ее даже от самого себя.

Ступая медленно и наслаждаясь каждым прикосновением к траве, к легкому снегу, к голой земле и опавшим листьям, пропитанным влагой, Гвенн ушла от ручья.

И Эсперанс двинулся дальше, разыскивая приметы, которые она оставила для него. Порой он сбивался с пути, но затем опять видел свою возлюбленную. В прозрачном воздухе являлись, сменяя друг друга, смутно распознаваемые образы. Если смотреть на них прямо, они почти не заметны; однако боковым зрением они улавливались постоянно.

Узкая спина со сведенными лопатками мелькала среди стволов, за нею тянулся серебристый след. Иногда видение делалось настолько ясным, что Эсперанс поневоле поднимал руку, чтобы коснуться, но пальцы его встречали лишь пустоту.

Должно быть, Гвенн направлялась в Броселиандский лес. Рано или поздно она отыщет дорогу к озеру Туманов и вернется домой.

Эсперанс старался сдерживать себя и не спешить. Корриганы редко торопятся: им принадлежит все то время, что создано Творцом, — вплоть до Страшного Суда. Если Эсперанс сейчас побежит, торопясь скорее догнать Гвенн — он называл ее тем же именем, что и Ив, поскольку не помнил настоящего, — он потеряет след.

Вот она остановилась, чтобы полюбоваться тремя деревьями-сестрами. Вот пробежала через поляну, танцуя и взлетая в прыжках. Вытянутые пальцы ног едва касались земли, ладони зачерпывали ветер и разбрасывали его вокруг, от лица исходило сияние, а волосы горели пожаром.

А затем все неожиданно изменилось. Образ опять смазался, зато теперь он улавливался не только боковым зрением, но и прямым. Из лесу выскочила толпа крестьян, вооруженных и разозленных донельзя. Впереди бежала костлявая женщина с граблями — очевидно, мать тех мальчиков, — и что-то кричала, широко разевая рот, в котором не доставало половины зубов. За нею мчалось человек пять мужчин, а позади, пыхтя, — две толстых кумы, принявших участие в погоне преимущественно из любопытства.

Корриган испугалась. Ох, как же она испугалась! Страх ранил ее, точно стрела, выпущенная из лука. Страх разрушил красоту, в которой она только что купалась, щедро расплескивая ее вокруг себя. Вторжение чужой ненависти оказалось слишком неожиданным — Гвенн ведь и думать забыла о том, что за нею могут погнаться!

Тонко, беспомощно закричав, она обернулась к преследователям лицом и вытянула перед собой руки.