И он нанял отряд голландцев — двадцать человек.

Командир наемников, Евстафий Алербах, был худощав и обманчиво хрупок с виду. Его белокожее лицо легко обгорало на солнце и становилось красным, а красный цвет — дурной и говорит о смерти. Евстафий Алербах мог уврачевать любую рану, кроме смертельной, и в состоянии был отрубить человеку голову с одного удара. Кроме того, он разбирался в музыке и драгоценных камнях, но это, впрочем, никого не интересовало.

Отряд Евстафия считался голландским, хотя имелись там и англичане. Наемники носили с собой огромный барабан и трубу с резким гнусавым звуком.

Яну исполнилось в ту пору шестнадцать лет. Несколько дней ходил вокруг да около Евстафия. Единственному из всех в замке Яну понравился голландец. Про себя Ян думал: «Не может быть дурным такой человек! У него красивые плечи, и голова гордо сидит на прямой шее; никогда не видел я такой стройной шеи! А волосы у него белокурые и вьются, как у девушки. Стряпуха ворчит, что он лопает за двоих. Да не может ведь он жить впроголодь — не для того Господь одарил его привлекательной внешностью, чтобы он исхудал и все испортил. Что бы там ни говорили, а красивые люди не бывают злодеями».

Евстафий наконец обратил внимание на юношу и, подозвав к себе, спросил, чего ему нужно.

— Я бы хотел поступить под ваше начало, господин, — сказал Ян.

Евстафий с любопытством уставился на него.

Ян опустил голову и молчал. Неясно было, понимал ли голландец, о чем ему говорят по-бретонски. Впрочем, свои мысли Ян не смог бы внятно выразить ни на одном языке.

Глядя на Евстафия, он смутно грезил о том, что мир велик, огромен, что за пределами Керморванского леса текут великие реки и расстилаются пустыни, о которых говорится в Библии, и много есть городов, больше, чем Ренн, и с причудливыми башнями. Везде желанный гость, с мечом за спиной и пикой в руке, Евстафий проходил через чуждые земли, в которых никого не боялся, видел диковинных людей и странные растения, ел удивительную пищу и спал с девушками, не похожими ни на кого из здешних.

И Яну ничего так не хотелось, как прилепиться к свободе Евстафия и откусить от нее кусок, потому что он видел, как прожил жизнь его отец, и не хотел для себя такой же судьбы. Если бы сейчас появился рядом Неемия и спросил его, почему, Ян бы ему ответил: «Потому что мой отец ни разу не покидал Керморвана. Здесь спал, здесь ел, здесь умер, глядя на все те же замковые ворота». — «Чем это плохо?» — спросил бы Неемия, единственный на свете, кто разговаривал с Яном о чем-то помимо самых обыденных дел. «Мне этого мало», — объяснил бы ему Ян.

Он не заметил, как произнес последние слова вслух.

Евстафий одобрительно хмыкнул и похлопал Яна по плечу.

— Пока мы здесь, оставайся, — разрешил он.

Ян был теперь у голландцев на побегушках. За это Берта перестала пускать его в свою комнату.

Как-то раз, вечером, Берта выбралась из замка и побежала в сторону деревни. Это случилось незадолго до Рождества. Ян находился в карауле вместе с голландцами. Сверху, со стены, он смотрел, как бежит Берта: на белом снегу видна была быстрая фигурка, ныряющая, как лисичка. Снег расстилался далеко вдаль, становясь более темным в ложбинке, где лежала замерзшая речка. Деревья с голыми ветками выглядели так, словно кто-то их нарисовал.

Яну вдруг подумалось, что он и впрямь мог бы все это нарисовать: черные деревья, заснеженную реку, бегущую девушку. Мысль была чужой, ее как будто нашептали Яну на ухо.

Один из товарищей толкнул его в бок и показал на Берту:

— Кто она?

— Берта, — ответил Ян. И закричал: — Эй, Берта, Берта! Стой! Куда ты?

Берта замерла на миг, а затем подобрала юбки и припустила со всех ног.

— Почему она бежит, а? — спросил голландец, смеясь и встряхивая Яна за плечо.

Ян сердито высвободился. Рисунок рассыпался в его мыслях.

— Понятия не имею, — ответил он, досадуя на разрушенное волшебство.

— У нее любовник в деревне? — Голландец кивнул на Берту.

Ян понимал недоумение солдата. Зачем бы Берте, хорошенькой и хитрой, заводить парня в деревне, когда в замке полно видных мужчин, да еще таких, к тому же, у которых водятся деньги?

— Ну так кто же у нее там, в деревне? — спросил Евстафий Алербах, незаметно подойдя к беседующим.

Ян повернулся и посмотрел на командира. Тот равнодушными глазами следил за девушкой, и Ян понимал: с этого мгновения тщетны все попытки Берты спастись.

— Родня у ней там — сестра да племянники, — сказал Ян.

Берта как будто поняла, что за ней наблюдают и о ней говорят. Внезапно она остановилась, повернулась в сторону замка. Она чуть сутулилась, придерживая под плащом какой-то сверток, и касалась его бережно, как будто он был живой.

— Что там у нее, под плащом? — удивился Ян.

Евстафий громко рассмеялся:

— Она украла еду.

Берта тем временем спустилась к реке, перешла по льду и выбралась на другой берег. Там, между деревьями, снег стал глубже, Берта увязала по пояс и передвигалась теперь еле-еле. Она размахивала одной рукой, а другой по-прежнему крепко прижимала к себе сверток.

— Вернуть ее! — приказал Евстафий.

Трое голландцев и Ян спустились со стены, вышли из дверцы сбоку от ворот и погнались за ней. Уже стемнело, они зажгли факелы. Ян шел последним и смотрел, как в черноте плывут оранжевые пятна. Он старался наступать в следы голландцев. Голландцы были выше его ростом и следы их были шире, поэтому Яну приходилось прыгать.

На реке снега почти не было, его вымел ветер. В свете факелов Ян видел корень большого дерева, нависающий надо льдом. Летом на этом корне подвешивали веревку, чтобы, раскачавшись, прыгнуть в воду. Но лето было очень далеко, совсем на других страницах часослова.

Ян воткнул факел в сугроб, схватился за корень и выбрался на берег. Затем взял факел и, подняв его повыше, осмотрелся. Кругом выстроились и окружили его деревья, свет пламени густо мазал кору ближайших стволов. Заваленные снегом деревья были как дворцы. Опасные дворцы, готовые в любой миг обрушить тебе на голову тяжелую кровлю. Ковры на полу этих дворцов разбухли. Ян провел факелом, отыскивая, где прошли люди.

Далеко среди деревьев он увидел темное, копошащееся. Там была запятнана белизна, смято пышное, разрушено безмолвное. Ян поскорее направился в ту сторону.

Берта лежала на утоптанном снегу. Юбка ее была задрана, коленки торчали. Сверток с украденным, лежал под ее левой рукой. Она то и дело сжимала края платка, судорожно стискивала их и снова выпускала. Один из голландцев затягивал завязки штанов.

— Ян, добрый Ян! — заплакала, не вставая со снега, Берта. — Скажи, скажи им, чтобы не обижали меня! Я ведь всегда пускала тебя в мою спальню, помнишь? Ян!

— Помню, как ты меня выгнала, — ответил Ян. — А ты, видать, это позабыла?

— Скажи, скажи им! — твердила Берта, обливаясь слезами. — Пусть что хотят, со мной делают, только не говорят хозяину!

Один из голландцев толкнул Яна:

— Что она бормочет?

Ян объяснил:

— Просит, чтобы ее отпустили.

Солдаты дружно рассмеялись, а Берта так и взвыла, глядя на них снизу вверх. Голландец сказал Яну:

— Твоя очередь. Ты последний.

Ян растерянно оглянулся, но развязал штаны и обнял Берту. Она была теплой и приятной. Он погладил ее по щеке, как делал когда-то, а Берта, вся красная от слез, укусила его за плечо и прошептала:

— Лучше бы мне тогда было умереть от простуды! А все твоя коробочка с розой!

Голландцы топтались рядом, и один засмеялся и махнул Яну:

— Поторопись, малыш, мы тут уже замерзли.

Ян тотчас поднялся. Голландцы связали Берте руки и потащили ее обратно в замок.

— Подбери сверток, — велел Яну один из них.

— Скажи, скажи им, — твердила Берта, — что я все для них сделаю. Я же не для себя взяла. Не будь ты зверем, Ян, скажи им!

Но никто из голландцев больше не спрашивал Яна, о чем лопочет плачущая женщина. И он тоже молчал.