Десятник помолчал и добавил, уже о другом:
— Кто-то пусть следит за Ренефсенебом. Его нельзя оставлять одного. Только надо объяснить всё правильно, а то либо этот кто-то Ренефа убьёт с перепугу, либо, отведи от нас боги беду эту, если Ренеф всё же обратится, сам погибнет. Баи оставим следить?
— Э, нет! Тутмос пусть остается, а не этот негодяй. Это ведь из-за него всё случилось. Для него поинтересней найдем задачу… Баи! Бегом хромай сюда! — прорычал Хори.
— Слуга покорный, командиры!
— Это ты-то покорный? Ты понимаешь, что все погибшие — на твоей совести? Ты — ходячее оскорбление для любого командира, а твоя щербатая и рябая рожа — уже достаточный повод для наказания! Твои преступления столь велики и ужасны, что я могу тебя казнить смертью, ты понимаешь это? Ты, правда, не растерялся и храбро бился, но это лишь немного смягчает твою вину. А до полного искупления — как отсюда до Великой пирамиды гусиным шагом! Твоё наказание, возможно, уменьшилось бы, если бы вы нашли клад! Но и тут вы вместо сокровищ откопали чудовищ этих. Вот поэтому именно ты и пойдёшь первым в дыру эту, что вы пробили.
— Смилуйся, отец мой! А если там ещё есть Проклятые души?
— Вот заодно и проверишь.
На Баи было больно смотреть. Он явно испугался, да так, что даже не склонный к жалости Нехти счел нужным сказать:
— Нет там никого больше, иначе бы они на нас набросились. Не могут они устоять перед голодом своим. Мы все пойдём, но в дыру ты полезешь первым. Такое будет твоё наказание.
Тем временем Тур, взяв с пола слетевший головной платок погибшего Анхи, тщательно очистил наконечник очередной уцелевшей стрелы, а затем спустился вниз — собрать оставшиеся стрелы.
— Видишь? Негр этот не боится, а уж он-то знает про Потерянные души больше нас всех вместе взятых. Эй, Тутмос! Собери все незажжённые факелы и иди сюда!
— Слуга покорный, уже иду!
Тутмос спустился к ним с пучком факелов. Без приказа он стал обновлять прогоревшие факелы, зажигая и помещая зажжённые в незанятые поставцы. Стало заметно светлее. Всё вокруг казалось старой картиной — припорошенной от времени пылью. Пыль, поднятая вверх их ногами, пыль, выбитая из пролома — она покрыла всё. Они и сами были похожи на глиняные статуи в бедном сельском храме. Неподвижные от усталости, со спокойными от отупения после боя лицами, и такие же матово-пыльные, словно сделанные из глины и готовые, чтобы их, как водится, расписал художник. И художник, казалось, уже начал свою работу — пот проложил кривые блестящие дорожки по их телам и лицам, брызги крови, казавшейся в подземелье темнее, легли первыми глянцевыми мазками на запорошённую пылью кожу. Но какой бы тёмной в испуганом свете факелов не казалась эта живая кровь, брызги мёртвой крови Проклятых душ и их гнилые ошмётки были еще темнее. И один лишь чистенький по сравнению с ними Тутмос, нервно озиравшийся на весь этот разгром и бойню, казался не статуей, а живым человеком.
Хори, подозвав, растолковал ему, что нужно внимательно смотреть за Ренефсенебом и перевязать его, но, если, храни от этого все боги, Ренеф умрёт — немедленно звать его или Нехти и тогда уж не подходить к нему близко. Тем временем внизу Тур собрал свои уцелевшие стрелы и тщательно их очистил платком. Ищтек, Баи, Хори — все спустились в погреб, стараясь не смотреть на растерзанного солдата. Голова его была раздроблена, а может даже — разгрызена, так что даже невозможно было понять — кто это. Очевидно, из-за этого он и не превратился в ещё одного ходячего мертвеца. От второго, в проходе, остались, почитай, только ноги, даже изрядная часть костей отсутствовала. Не понятно даже было, как измененные успели его так быстро объесть? Кровь уже начала сворачиваться, и в тягучих, покрытых матовой пленкой пыли лужицах появились сгустки. Желтоватые с розовым брызги мозгов на кирпичах и полу вызывали у Хори тошноту, и его долго, до жёлчи, выворачивало. Нехти же был просто печален.
— И все равно им повезло больше, чем бедному Анхи. Их души не загублены, и уже скоро, сразу после обряда отверзания уст, помчатся они на поля Илау, — задумчиво сказал Нехти, — как-то это несправедливо. Он сражался до последнего — и его души погибли. А эти, из-за которых всё и вышло, пребудут с богами…
— Я не знаю, можно ли отверзнуть телу, лишенному головы, уста? — задыхаясь и восстанавливая дыхание, сказал Хори, — А с Анхи…Мы поговорим со жрецом завтра, и со светлоглазой Старшей маджаев. Не может быть, чтобы не было ритуалов, способных спасти их души. Помнишь, Саи-Херу говорил про Нейт, защитницу мертвых? Она должна помочь, вот увидишь!
Нехти слегка приободрился от этих слов. Вдруг из-под груды кирпичей и тел Изменённых раздался стон. Перепугавшись поначалу, они сообразили, что это и кто это, и, осторожно, чтобы не приключилось беды, оборачивая руки тряпьем и захлестывая веревками, оттащили туши Проклятых в сторону. После чего начали торопливо разбирать завал.
Под ним нашелся ещё один живой солдат. Счастливчика крепко побило камнями и кирпичами, он был весь в пыли, крови и ссадинах, и Хори даже не смог узнать его. Но, кажется, завалившие его кирпичи не только его покалечили, но и спасли от Проклятых душ. Пришлось Баи снова выбираться наверх. Они с Тутмосом из верёвок и лопат, принесенных горе-кладоискателями, соорудили подобие подвесной люльки и осторожно вытащили раненого на первый этаж. Тутмос остался перевязывать его, а Баи нехотя вернулся в погреб. Настало время проверить — куда же ведет этот лаз и что там, в темноте? Они в некоторой нерешительности встали перед провалом. И тут испуганно завопил Тутмос:
— Ренефу плохо! Помирает он! Зовёт всех!
Кряхтя и натужно вытягивая руками ослабевшие после боя тела, они втроём — Хори, Нехти и Иштек — вновь взобрались по верёвке с узлами вверх. Хори казалось, что позвоночник трещит и рассыпается на части, а главная жила вот-вот лопнет, как перетянутая струна. Тур остался в погребе, а Баи, помедлив, полез за ними, словно боясь провала и того, что внутри него.
Ренефсенеб сидел, обессилено привалившись левым боком к стене. Его била крупная дрожь, лоб блестел от испарины. За несколько минут он словно постарел — лицо его будто усохло, и кожа туго облепила череп. Ему было очень, очень плохо. Подняв тоскливые глаза на Нехти, он просипел:
— Леопард, во имя Дедуна и нашей дружбы, не дай моим душам погибнуть! Ты же знаешь, что делать, — он облизал распухшим сухим языком потрескавшиеся губы, — поспеши… Эх, жаль, вина нет, глотнуть напоследок…
Баи молча метнулся к сваленному у стены вороху вещей, принесённых, очевидно, непутёвыми кладоискателями, вынул оттуда и протянул умирающему кожаную флягу. Кривовато улыбнувшись, тот попытался открыть её, но дрожащие руки не слушались. Баи терпеливо и осторожно забрал флягу, выдрал зубами пробку, и, опустившись на колени, поддержал левой рукой товарища, а правой поднес флягу к его рту, словно мать, кормящяя младенца. Судорожно, с усилием, тот сделал несколько глотков. Кадык дергался, словно с натугой проталкивая вино внутрь. Ренеф отстранился от фляги, и малая струйка вина неловко пролилась ему на грудь, прокладывая себе извилистую темно-влажную дорогу в покрывавшей кожу матовым слоем пыли.
— Ну вот, уже не так противно уходить. Тебе зачтётся, Крюк… Давай, командир, пока мои души при мне…
Нехти приподнял булаву и страдальчески глянул на Хори. Тот понял, что десятник не в силах ударить Ренефсенеба, и словно просит глазами Хори избавить его от этого. Кивнув, юноша тихо зашел за спину Ренефу, чтобы не омрачать его последних мгновений ожиданием удара. Пусть думает, что смерть придет от руки Нехти.
— Не грусти, командир, мы славно бились, — прохрипел Ренеф, — и я хорошо уйду. Если ты успеешь…
Он затих, и, казалось, начал отходить — дрожь стала мельче, но чаще. Хори понял — пора. Чуть помявшись, он всё же вскинул булаву.
— Матери не говори…, — еле слышно просипел солдат, и в этот самый миг булава опустилась ему на кракнувший затылок, оборвав его последнюю просьбу. Удар был силен и аккуратен, Ренеф, завалившись вперед, на свои ноги, затем, медленно раскручиваясь уже мёртвым телом, развернулся лицом вверх. При взгляде спереди, если не обращать внимания на быстро натекающую снизу лужу тёмной крови, казалось, что он уснул. Его лицо не было обезображено ни ударом, ни гримасой смерти. Та милостиво словно убаюкала его, мышцы немного расслабилось и солдат будто снова помолодел. Нехти, не стесняясь, плакал. Хори же не ощущал ничего. Он словно отупел и отрешился от всего вокруг. Он чувствовал, что чуть отсушил руку во время удара, но старательно отгородился от мыслей о том, куда он бил. И всё вокруг было… словно слегка во сне, чуть в тумане.
