— Хорошо. Только взбирайся сразу на смотровую площадку, и не лезь рядом со входом, — ответил десятник, протягивая Богомолу свой кинжал, — мало ли, что им на ум пришло, ёжикам этим. Оставили кого-нибудь наблюдать у лаза, а он тебе с перепугу по башке настучит… И смотри — ночью на башне могут греться скорпионы.

Иштек ответил выразительным взглядом — мол, не учите рыбу плавать, сел на землю, снял сандалии, и, скрепив их вместе, повесил на шею. Встав, он тщательно пристроил булаву за стёганым поясом, попрыгал — не ёрзает ли она? Погладив рукой башню, он внимательно ее осмотрел, чуть переместился в сторону и, взяв в каждую руку по кинжалу, полез наверх, загоняя кинжалы в трещины каменно-глинобитной стены и поочередно подтягиваясь на них. Босые ноги его упирались в стену, ища опоры на выступах и трещинах. Хори, при всей своей сноровке и силе, не был уверен, что смог бы так — быстро, мощно и, главное — тихо взобраться на стену, пусть и имеющую уклон внутрь. Тут нужны были изрядная ловкость и могучие запястья.

— Похоже, сегодня у Богомола войдёт в привычку влезать на башню, — прошептал юноша на ухо Нехти, глядя как, словно оправдывая свое прозвище, долговязый солдат карабкается вверх. Через несколько минут тот уже добрался до смотровой площадки. Тут было самое сложное место — уступ, нависавший над стеной, был довольно широк. Хори не представлял, как там можно пролезть, а разглядеть в ночи, пусть и освещаемой луной, что там делает Иштек, было невозможно. Со страхом юноша ждал, что тот сорвется вниз. Однако все обошлось, и вот уже долговязый маджай змеёй просачивается между зубцами смотровой площадки и исчезает из виду. Потекли тревожные минуты ожидания. Холодея сердцем, Хори вслушивался — не раздастся ли какой-либо шум. Однако все было тихо. Наконец, через бесконечно долгие секунды, из лаза на уровне третьего яруса медленно, с едва слышным, но кажущимся сейчас таким оглушительным шорохом стекла веревочная лестница. Первым наверх отправился Нехти, и Хори хотел было лезть сразу вслед за ним, вторым, но внезапно был остановлен. Тур, сын Качи, придержав его вежливо за локоть, показал рукой на остальных солдат. Хори решил, что это разумно — наверху за порядком уже следит Нехти, а он будет делать это тут, внизу, и, заодно, придержит лестницу, чтобы та не раскачивалась и не елозила по стене. Солдаты, хотя и закинули щиты за спины, были навьючены по самые парики, поэтому взбирались довольно медленно и неуклюже. Наконец, все, включая Тутмоса, вскарабкались наверх — удивительно, что это удалось сделать тихо тоже всем, включая и последнего. Настала очередь Хори. Отстав от него на четыре-пять ступенек, поднимался маджай. Вот, наконец, и тёмный провал лаза на третий ярус. Хори взобрался внутрь — тут было уже не очень-то свободно, всё же шесть человек с оружием, не считая самого юноши, занимали довольно много места. Сандалии слегка вминали не до конца просохшую глиняную обмазку пола. Подоспел Тур, и пришлось ещё немного потесниться.

— Тут они, командир и отец мой, — еле слышно прошептал Нехти, почти не различимый во тьме, к которой не привыкли ещё глаза молодого начальника отряда после освещённой луной площадки перед башней, — И, судя по всему, ничего особого пока не произошло. Кажется, они что-то копают.

И действительно, сквозь отверстия перекрытий между этажами видны были сполохи факелов. Люки между ярусами были смещены по отношению друг к другу, поэтому рассмотреть с третьего этажа, что творится на первом, а тем более — в погребе, было невозможно, но отблески пламени факела или факелов были видны. Кроме того, были слышны тихие, осторожные, но мерные удары, словно кто-то настойчиво долбил киркой*, стараясь при том изо всех сил, чтобы его не услышали.

Глоссарий в порядке появления слов в тексте:

Кирка — кирки были деревянные, с медным «зубом».

Глава 29.

— Порядок таков, — тихо сказал Хори, — первым идёт доблестный десятник Нехти. За ним — Иштек. Третьим — я, четвертым — Анхи, сын Нефера из Сумену. Остальные зажигают факелы и держатся всё время на один этаж выше, освещая всю площадку под собой, первым — Тур, затем Себекнехт, потом — Ренефсенеб и последним — Тутмос, и так — до первого яруса. Если там, как мы слышим, только нарушители эти, иного и не потребуется. Если же вдруг появятся Проклятые души, чего, я сильно надеюсь, не будет — что делать, вам сейчас скомандует десятник.

— Отец мой, дозволь кое-что изменить в приказе твоем! Это меняет наш план, но это важно. Лучше быть готовыми к худшему. Против Потерянных душ надо выступать строем, и строй должен знать, что делать. Я не случайно велел Себекнехту и Ренефсенебу взять вместо копий эти вилы. Копьем против Измененного воевать трудно, нужно пробить голову, а удар в живот или грудь его не остановит. Пусть встанут две тройки со щитами. В центре у щитоносца должны быть вилы. Его задача — удержать на расстоянии Потерянную душу. По бокам — двое с булавами, им надо бить по голове чудища. Первая тройка — слева Иштек, он одинаков и правой, и левой рукой. В центре — Ренефсенеб, справа — я. Вторая — слева ты, господин, в центре Себекнехт, справа — Анхи. Тутмос светит сверху — люк находится сбоку и мал размером, больше, чем одному человеку с факелом там не встать, и толку от света четырёх факелов не будет. Мы этого не учли, потому что полы и люки доделали без нас. На первом ярусе, я помню, в стенах были четыре поставца для факелов из обожжённой глины — пока первая тройка строится, вторая укрепляет в них факелы и строится уже потом. Маджай тот, Тур, должен стоять прямо напротив дыры, которую там ковыряют, судя по звукам, они роют в сторону колодца, значит, его место ровно четверть круга по солнцу от лестницы. За ним дальше по солнцу — первая тройка, между ним и лестницей — вторая. Прямой опасности я не вижу, и нас хватит вразумить нарушителей этих. Да и случись вдруг что… Мы тройками будем биться в строю, он — стрелять из лука. Тутмос — светит нам сверху. Мы с Иштеком и Ренефсенебом поймём друг друга без слов, и нам будет проще под прикрытием стрел, а тебе и тройке твоей лучше бы быть в резерве и командовать, — Нехти прятал глаза, но было понятно, что он боится, что Хори, во-первых, рассердится на изменение, во-вторых, случись бой — будет им помехой. Не смотря на некоторое раздражение, Хори про себя признал, что десятник прав — первая тройка была слаженной и давно знала друг друга и в словах Нехти был смысл.

— Хорошо! Мы сделаем так, как сказано десятником. Тутмос, разжигай факелы и раздавай тем, кто будет сначала светить и расставлять их в подставки. А ты, Нехти, растолкуй всё Туру, только скажи, что он не должен ничего делать против наших солдат там, внизу, а то решит ещё, что это враги…

Нехти начал объяснять всё негру на маджайском горном диалекте, а Тутмос открыл горшок-жаровню, сунул в нее первый факел и начал его раздувать через отверстия снизу, чтобы искры не летели в глаза. Тот довольно быстро занялся, затрещав. Остальные нескладный солдатик зажёг уже от первого факела, и довольно ловко. Мерный стук внизу продолжался. Очевидно, там так были увлечены своим делом, что их даже пока и не заметили. Хори отвлёкся и задумался — а что он скажет преступникам? Ибо покинутый пост — несомненное преступление. Он никак не мог ни на чём сосредоточиться. Хотелось не то чихнуть, не то кашлянуть. Это не пыль, нет, это опасение ночной бабочкой бьет по лицу, это тревога испуганно мечется по стене и машет беспокойными руками нервных теней…

А тем временем верхний ярус пустел — все из первой четверки, включая дикого маджая, уже спустились дальше, на площадку второго этажа. Нехти уже стоял у края люка, ведущего оттуда вниз, и пытался рассмотреть, что же творится там, на первом ярусе и в погребе. Хори первым из факельщиков спустился на площадку среднего уровня. Здесь все ещё ощущался смрад, но уже гораздо слабее, чем днем, и гарь от беспокойно потрескивающих и словно отстреливающихся от своей тревоги искрами факелов его слегка приглушала. Следующий спускающийся, Себекнехт, едва не сорвался с вертикальной лестницы, пытаясь удержать в руках и её перекладины, и факел, и рогульку, принесенную от казарм, да ещё щит елозил по его спине. Но, тем не менее, ему удалось удержаться. Анхи, поглядев на страдания Себекнехта на корявой лестнице, сначала передал ему свой щит и рогульку, а уж затем спустился сам, с факелом. На площадке, освещенной теперь в три огня, стало совсем светло, и были видны разводы копоти над местами для светильников. Стена в свете факелов казалось кожей какого-то крупного зверя, и её покрывали неуклюжие татуировки чьих-то надписей, где-то затёртых, где-то ясно видных, и шрамы трещин и сколов на побелке.