— Объясни, что тут произошло? Я уже боялась, что ты сейчас с ними схлестнёшься…
— Да всё просто. Когда мы стояли в очереди на паром, к нам подошел один… из этих, с платками, как теперь ясно. Он принял нас за других, и спрашивал Квирре, Коротышку-за-рекой, как главного, ну, а я запомнил. Случается, гномов изгоняют из рода. Не спрашивай, почему, разные бывают случаи. Бывает, изгнанники не находят прямого пути. Но все же гном не станет ни разбойником, ни убийцей. Чаще всего, если гном ступает на кривую дорожку, он становится контрабандистом, и почти всегда занимается контрабандой оружия. И очень логично было прикинуться, что я из этой банды. Ну, а что делать мне, если я контрабандист оружия, в таком месте? До бунта — поставить оружие в тайники, после — скупать по дешёвке.
— Но тебя же могут раскрыть? Ведь наверняка в Пограничном есть и настоящие гномы-контрабандисты.
— Не сомневаюсь. Но всё же, думаю, что всё будет хорошо. Самое главное — кажется, наши живы. Ну, по крайней мере, ушли из «Водара Великого» живыми! Знать бы, что с ними сейчас? Их обязательно нужно будет всех найти! Иначе род не поймет!
Грязный, весь в пороховой копоти, въевшейся в поры, с бородой и шевелюрой серо-белого цвета и проволочной твердости от осыпающейся с потолка известки, старый Гимли сдал пост наблюдения сменившему его пограничнику с некогда зелёными, а теперь пыльно-серыми петлицами. Он доковылял до бака с водой и жадно напился.
Управа держалась. Сводный гарнизон состоял из караула при присутственном месте и банке, и пробившихся и прибившихся, вроде них самих. В основном — патрульных и Пришлых, ну и штатских из управы. Было и несколько местных — тот же целитель Далер, чьё присутствие само по себе было равно подкреплению. Многих он спас от верной смерти или увечья. К сожалению, начальник караула, подпрапорщик, погиб в первые же минуты бунта. Он был из непутевых молоденьких дворян, раз не смог получить хотя бы прапорщика, и прозябал вечным дежурным или же начкаром в Пограничном. Но умер достойно, и дурным словом его не поминали. Командование принял Потапов, подпоручик с зелёными петлицами пограничника. Гномы так и не узнали его имени, только звание и фамилию. Да и выглядел он так, как выглядят девять из десяти молодых пообтесавшихся на границе подпоручиков — усы, подтянутая фигура в ладно подогнанной форме, спокойно-уверенная лихость. Но надо сказать, командовал он твердо и разумно. Из сбившихся в подвале людей (а многие были растеряны, даже служивые) и нелюдей он быстро и решительно сколотил подразделение, выяснил, кто чего стоит и кто где может быть применен. Организовал оборону так, что это была не бестолковая цепь обособленных точек огня, а система, сама себя поддерживающая и страхующая. Наладил связь и взаимодействие с банком. Подвалы банка и Управы соединялись, и каменное здание Банка нерушимой крепостью прикрывало Управу, а Управа — банк. Но, самое главное, из банка вели в тайные места не менее тайные ходы. И управляющий Пограничным отделением Тверского банка Порфирий Петрович Знаменский был вам не счетовод какой-то. Вид он, правда, имел несколько бабий. Это был человек лет сорока пяти, роста пониже среднего, полный и даже с брюшком, и всегда тщательнейшим образом выбритый, без усов и бакенбард. Голова большим шаром, как-то особенно выпукло закруглённая на затылке, была плотно и коротко острижена. Лицо его было пухлое, круглое и немного курносое, с нездоровой пористой и желтоватой кожей, особенно темной, до зеленоватости, под глазами. Но при том — довольно бодрое и даже насмешливое. Оно было бы даже и добродушное, если бы не мешало выражение глаз, с каким-то жидким водянистым блеском, прикрытых, впрочем, постоянно почти белыми короткими ресницами. Ресницы эти были нервны, и неутомимо коротко и часто моргали, точно кому подмигивая. Но иногда они моргать переставали, и тогда взор этих глаз как-то странно не гармонировал со всею фигурой, абсолютно не героической и мирной, и придавал ей нечто более серьёзное, чем с первого взгляда можно было от неё ожидать. Он был тяжёлым, неумолимым и даже страшным. И вот тогда безусловно верилось, что Порфирий Петрович был штабс-капитаном в отставке. И не просто — а из егерей, и подчиненные его готовы были по одному лишь слову его кинуться на штурм с одними чернильницами в руках, такой он имел среди них авторитет и вес. Подчиненные в этом медвежьем углу, надо сказать, вовсе были непросты, так что банковские влились в систему обороны легко и непринужденно. Ну и, поскольку банковские охранники, как и начальник их, тоже все были почти сплошь из недавно вышедших в отставку егерей, то, не выдавая банковской тайны, ещё и взяли на себя разведку. Потапов и вовсе порывался передать всё командование Порфирию Петровичу, да только тот, часто и удивлённо моргая, сказал:
— Нет уж, батенька, это ваш крест, вам его и нести. Командир в фортеции может один лишь быть, вот и извольте-с!
Впрочем, от помощи советом, припасом и огнем Знаменский и не думал отлынивать. В целом пока всё было неплохо. Сводчатые потолки выдерживали попадания минометов, уже почти разобравших сруб сверху подвала. Погибших было сравнительно немного. Но они были. В основном, от снайперов, пристрелявших амбразуры. Правда, и егеря их изрядно пощипали. Две пары снайперов из Пришлых с отчаянной храбростью выбирались в разгромленный почти дотла сруб, долго подлавливали цель — только снайперов, пулемётчиков и командиров бунтовщиков — делали один выстрел и исчезали в подвале. Пока ни одного из них не достали ни пули, ни осколки. Гномы, понятное дело, занимались другим. Чинили оружие, крепили стены. Но и на посту стояли исправно. Торира ранило в руку, нехорошо так ранило, и, не будь тут целителя, уже упомянутого лекаря Далера, быть ему без руки. Сейчас же выздоровление шло семимильными шагами. Но, невзирая на ворожбу и заживление, ему был предписан покой. И он трубно храпел в лазарете, лишая этого самого покоя соседей и товарищей по несчастью. А вот бедняга Глоин погиб. Снайпер вбил свинцовую фасолину ему прямо в переносицу. И теперь он лежал в той части ледника, где в ожидании освобождения и достойного погребения, мёрзли на переложенных соломой и амулетами от зла и недоброго воскрешения брусках льда их погибшие, включая и тех, кого они привезли на ушатанной, а ныне окончательно раздолбленной «Копейке». Её пулемёт здорово усилил гарнизон, но патрон осталось — слёзы. Как усилил и сам пришлый, Воронов. Он как раз и был одним из той четверки снайперов.
Гимли он нравился всё больше. Неторопливый и спокойный, впрочем, как почти все снайперы, он своей неспешной расчётливостью старому гному был по душе. И ещё — методичностью. Сейчас пограничник сидел, привалившись к стене неподалеку от бака, и неторопливо ковырялся в банке гречки с тушёнкой ложкой, похрустывая сухарем. Гимли пристроился рядом, и конопатый даже сквозь пыль Сергей протянул ему ещё одну банку со стопкой сухарей поверх нее. Каша была теплой, банка — вскрытой. Гимли не стал чиниться, достал ложку, и так же неторопливо, как Воронов, занялся едой. Очередной раз победив в споре «что крепче, сухарь или зубы гнома?», он задал вопрос, который его давно томил:
— Вот ты скажи мне, Серёга, с чего тут всё так завертелось, во-первых, и как вы всё просрали, во-вторых? И самое главное — про сипаев ты же знаешь. Так видится, что всё сейчас против вас, даже часть ваших же, гуляйпольских Пришлых. Все вас считают занозой в заднице, всем вы мешаете. И всех много больше, чем вас, и денег у них больше, и колдунов. А сейчас и оружия вашего у всех навалом. Короче, всё общество Разумных против вас, и кажется, на этот раз вас снесут в труху. А ты сидишь и спокойно жрёшь кашу, и уверен, что ваше дело правое. Так, кажется, ты сказал? И ещё, кажется, не сомневаешься в победе, хотя и сидишь и жрёшь кашу не просто так, а в подвале, и враги хозяйничают в твоем городе, как у себя в амбаре, и лупят по нам из минометов. И ещё, как лазутчики ваши же донесли, связи нет, и никто не придёт помочь. Но ты говоришь: «Наше дело правое, враг будет разбит!» Как так-то?
