Но перевестись-то перевелся, а разница в программах была значительной, и мне долго пришлось сдавать “хвосты”.

Так Бог начал приучать меня к интенсивной интеллектуальной работе.

Продолжилась эта тенденция и позднее: поступал в университет — не хватило 0,5 балла на дневное отделение, взяли с теми же оценками на вечернее. Но на вечернем надо было учиться 6 лет, а не 5, как на дневном. На втором курсе стал переводиться на дневное — снова “хвосты”, снова бесконечные перегрузки… И победа!

В университете я учился на биолога-зоолога-эколога — линия развития, заложенная в меня с детства отцом и очень пригодившаяся в дальнейшем.

В университете я тоже сражался. Однажды КГБ устроил провокацию для студентов: давайте поговорим о комсомоле, какие в нём есть недостатки, как нам сделать его лучше… Предложили “честную дискуссию”.

Я тогда выступил и сказал всё, что о комсомоле думал…

Меня за это чуть не отчислили из университета. Но однокурсники отстояли. Получил лишь выговор “за необдуманное высказывание”.

Но с этого эпизода на меня в КГБ завели досье…

… Философией я увлекся ещё на университетских лекциях по “марксизму-ленинизму”: быстро понял, что “здесь что-то не так”, а углубившись и разобравшись с помощью огромного количества прочитанных книг, убедился, что не так здесь всё. По душе мне пришёлся экзистенциализм с его главным вопросом о смысле жизни человека.

От религиозного ответа на вопрос о смысле жизни я тогда ещё был очень далёк: ведь вокруг меня не было ни одного религиозного человека!

В политическом отношении мне помог во всём разобраться Геннадий Андреевич Шичко — страстный борец против любой лжи, любой подлости. Это именно он первым в нашей стране поднял голос против сталинской политики тотальной алкоголизации населения, стал организовывать клубы трезвости, лечить алкоголизм.

Против него ополчилась КПСС: его обвиняли в “экстремизме”, “попытке подорвать экономику страны” и т. д. Он — выстоял!

… Одной из моих отличительных черт, воспитанной ещё в прошлой немецкой жизни, было стремление к предельной порядочности. Это стало моим кредо — главным жизненным принципом. Я был тщателен, как мог, в этом отношении сам. И того же ждал от других.

Однажды во время застолья по какому-то случаю собравшиеся устроили шутливый анкетный опрос: что Вы больше всего цените:

а) в мужчинах;

б) в женщинах.

Про мужчин ответы давали такие: ум, силу и т. п.

Про женщин подвыпившие мужчины указывали разные части их тел.

А я в обоих случаях ответил: “Порядочность”.

Ответы потом зачитывали и со смехом отгадывали, кто какую анкету заполнял. Меня опознали без проблем.

Но сейчас я вижу до отчаяния постыдные изъяны в своей тогдашней “порядочности”…

… Порядочность может быть свойством только зрелого человека, вместившего в своё мировоззрение бытие Бога и полностью осознавшего смысл своей жизни. Только такой человек может воздвигнуть для себя порядочность в абсолютное кредо — основной жизненный принцип, выполняемый всегда, в том числе, в ущерб себе. Только такой человек может считаться человеком с чистой душой, человеком, достойным сближения с Богом.

А я в те годы жил ещё в нравственной слепоте. Ведь свою порядочность я рассматривал только в сфере взаимодействия с людьми. А с животными?

Каково было, например, каждому червяку, которого я насаживал на рыболовный крючок?

Или рыбе, брошенной умирать на дно лодки?

Или раненным моими выстрелами птицам, зверям?

Да, большинство из нас живёт в слепой безучастности к страданиям своих жертв…

Так мы сами себе творим боль — в грядущей судьбе. Ведь, если не покаемся вовремя и не исправимся, — то Богу придётся дать нам во всей полноте ту же боль, чтобы мы познали, что это такое, чтобы — через это познание — научились сострадать боли других существ…

Это называется “законом кармы” — законом причинно-следственных отношений в формировании судьбы. Я проиллюстрирую его чуть позже на примерах собственных ошибок и собственной боли…

… После университета я с большим трудом (мешал КГБ) поступил в аспирантуру в медицинский институт (снова медицина!). Тематика диссертационной работы — влияние различных факторов на формирование психики.

Три года аспирантуры были для меня, с одной стороны, временем изучения колоссального количества литературы по психологии, психиатрии, социологии, физиологии, также приобретения опыта научного экспериментирования. С другой стороны — опять же дикие перегрузки на фоне общения с научным руководителем-тираном. Он специально устраивал издевательства над своими подчинёнными: “чтоб уважали”. Одна из сотрудниц тогда повесилась.

… В те годы КПСС проводила свою очередную антиеврейскую кампанию. Начались “чистки” на предприятиях, которые получили название “сокращения штатов”: количество работников “урезалось” распоряжением “сверху”, потом восстанавливалось снова. Но увольнению подлежали в основном евреи. Их увольняли, устроиться на работу с их “пятым пунктом” (графой в анкете, где требовалось указать национальность) было крайне трудно, да ещё и из страны тогда их не выпускали…

И всё это — на фоне лицемерного осуждения фашизма и под непрекращающуюся лживую рекламу “братства народов Союза ССР”.

Их боль я переживал, как свою.

Мой университетский друг-еврей — умнейший и культурнейший молодой человек — получил обязательное “распределение” после окончания университета… в лаборанты. Ему было поручено обслуживать тоже только что закончивших институт в каком-то маленьком городке аспирантов, которые разговаривали только на языке мата и приходили на работу пьяными…

Первые навыки научного экспериментирования я начал приобретать ещё в старшем школьном возрасте, работая лаборантом у своего первого мудрого наставника Геннадия Андреевича Шичко. Он проводил тогда исследования на собаках по влиянию каких-то препаратов на работу сердца, кровяное давление и дыхание. Помимо мытья полов, я помогал ему в опытах. Суть их не помню, да и не это сейчас важно. Важно другое: он заложил в меня один из важнейших принципов совместного научного поиска. Когда что-то не получалось, например, на теле собаки не удавалось надёжно закрепить датчики, разработанные для людей, и запись на ленте самописцев не шла, нам приходилось прямо во время эксперимента искать новые решения. Продуцировал идеи в основном я. Иногда мои предложения не казались ему продуктивными. Но он в таких случаях никогда не возражал, не спорил, не отмахивался. Он говорил просто и мудро:

— Пробуй!

Я пробовал, конструируя какие-то новые приспособления, он помогал. Иногда — всё получалось сразу, иногда — именно в процессе неудачных попыток рождались новые решения, приводившие к успеху.

Итак — проверка идей в деле (по научному, верификация — проверка опытом) — лучший критерий истины. Это — намного эффективней мудрствований без практической, опытной проверки.

Потом, когда Шичко уволили “по сокращению штатов” за его бескомпромиссную порядочность, мне пришлось работать в другой медицинской лаборатории — с фармакологами. Это были те знаменитые опыты на крысах с холестерином, благодаря которым была объявлена “анафема” куриным яйцам (как пищевому продукту): от них, якобы, люди болеют атеросклерозом.

Бедным крысам тогда моими лаборантскими руками скармливались в день десятки граммов химически чистого холестерина, растворённого в масле. Да, у животных образовывались холестериновые “бляшки” на стенках сосудов. Но ведь, если соотнести те дозы чистого холестерина 200-граммовой крыске — и количество холестерина в курином яйце в расчёте на массу тела человека, то крысиная экспериментальная дозировка будет завышена в миллионы раз! То есть все те опыты ставили совершенно некорректно, а их выводы, разафишированные на всю планету, оказались просто научной ложью!