Дорога была долгой и утомительной. Лес шумел вокруг, сосны гнулись под ветром, а грязь липла к сапогам, делая каждый шаг тяжелее предыдущего. Алексей шёл, не оглядываясь, но мысли его были далеко. Он вспоминал бабку — старую Дарью Волконскую, последнюю, кто хоть как-то заботился о нём. Она умерла три года назад, оставив его одного с Григорием, но перед смертью часто говорила странные вещи.

— В тебе кровь матери, Лёшка, — шептала она, сжимая его руку сухими пальцами. — Не наша, не русская. Чужая. И сила твоя от неё. Береги её, не дай Гришке сломать.

Алексей тогда не понимал, о чём она. Мать он не помнил — она умерла, когда он был младенцем, и в доме о ней не говорили. Григорий однажды, в пьяном угаре, бросил, что она была шлюхой, подкинутой каким-то японцем, но бабка тут же дала ему пощёчину, да так, что он замолчал. Теперь, с амулетом в кармане и словами Акико в голове, Алексей начинал подозревать, что бабка знала больше, чем говорила.

К вечеру второго дня он вышел к холму. Поместье Волконских стояло на вершине, тёмное и угрюмое, как старый зверь, что затаился перед смертью. Двухэтажный дом с покосившейся крышей, окна, забитые досками, и дым, что вился из трубы. Алексей остановился, глядя на него снизу вверх. Сердце заколотилось, но не от страха — от предчувствия. Он знал, что Григорий там. И знал, что встреча не будет тёплой.

Он поднялся по тропе, шаги гулко отдавались в тишине. Дождь перестал, но ветер гнал по земле клочья тумана, и тени вокруг казались живыми. Алексей невольно сжал амулет в кармане, и на миг ему почудилось, что камень шепчет — тихо, но ясно: "Иди". Он тряхнул головой, списав это на усталость, и толкнул тяжёлую дверь.

Внутри пахло сыростью и дымом. Холл был пуст, только старый ковёр, изъеденный молью, лежал у лестницы. Алексей шагнул вперёд, и половицы скрипнули под ногами, как живое предупреждение. Он хотел позвать Григория, но голос застрял в горле. Вместо этого он двинулся к гостиной — туда, где всегда горел камин, даже в самые жаркие дни.

Григорий был там. Он сидел в кресле у огня, широкоплечий, с короткими светлыми волосами и шрамом через бровь, что делал его лицо ещё суровее. На нём был мундир — не старый, как у Алексея, а новый, с золотыми эполетами, знак его службы в "Оке Престола". В руке он держал стакан с чем-то тёмным, а на коленях лежал меч — фамильный клинок Волконских, длинный и узкий, с рукоятью, обмотанной красной кожей.

— Ну надо же, — протянул Григорий, не поднимая глаз от огня. Его голос был низким, с хрипотцой, и в нём сквозила насмешка. — Младший Волконский пожаловал. Я думал, ты сгнил в порту, Лёшка.

Алексей стиснул кулаки, но промолчал. Он знал, что Григорий ждёт реакции — хочет, чтобы он сорвался, как раньше. Но теперь всё было иначе. Он чувствовал амулет, тени, силу, что зрела внутри. И он пришёл не просить, а требовать.

— Мне нужно поговорить, — сказал он, стараясь держать голос ровным. — О матери.

Григорий медленно поднял взгляд. Его серые глаза блеснули в свете камина, и в них мелькнуло что-то — не то удивление, не то злоба. Он отставил стакан и встал, возвышаясь над Алексеем как башня.

— О матери? — переспросил он, ухмыляясь. — А что ты хочешь знать? Что она была японской шлюхой, которая сдохла, родив тебя? Или что её кровь — позор нашего рода?

Алексей сжал зубы так, что заныли челюсти. Он хотел броситься на брата, вцепиться в его горло, но вместо этого вытащил амулет и поднял его перед собой.

— Тогда объясни это, — сказал он тихо. — И почему тени слушаются меня.

Григорий замер. Его ухмылка исчезла, сменившись чем-то тёмным, почти звериным. Он шагнул вперёд, и воздух вокруг него задрожал — жар его магии, пламя, что всегда было его гордостью. Но в этот момент что-то произошло. Фамильный меч на столе дрогнул, его лезвие вспыхнуло слабым светом, и тени в комнате рванулись к Алексею, окружив его как щит.

— Что за… — начал Григорий, но осёкся. Он смотрел на брата, на амулет, на меч, и в его глазах мелькнул страх — впервые за все годы, что Алексей его знал.

— Это её, да? — спросил Алексей, указывая на меч. — Магия матери. Она была не просто шлюхой, Гришка. И ты это знаешь.

Григорий молчал долго, слишком долго. Потом он рассмеялся — резко, хрипло, как будто выдавливал смех через силу.

— Ты думаешь, это что-то меняет? — сказал он, подходя ближе. — Ты всё ещё никто, Лёшка. Амулет, тени, меч — это игрушки. Сила — вот что важно. И у тебя её нет.

Он щёлкнул пальцами, и огонь в камине взметнулся вверх, бросив на стены пляшущие тени. Алексей отступил, но не из страха — он чувствовал, как его собственные тени отвечают, тянутся к нему, ждут. Григорий заметил это и нахмурился.

— Уходи, — бросил он, поворачиваясь к огню. — Пока я не передумал и не спалил тебя вместе с твоими тенями.

Алексей хотел возразить, но что-то остановило его. Не слова брата, нет — шорох за окном, едва слышный, но отчётливый. Он повернулся к стеклу, забитому досками, и сквозь щель увидел фигуру — высокую, в длинном плаще, с глазами, что горели в темноте. Та же, что на берегу. Она смотрела на него, и амулет в его руке вдруг обжёг кожу.

— Кто там? — рявкнул Григорий, хватая меч. Но фигура исчезла, растворившись в ночи.

Алексей стоял, сжимая амулет, и понимал, что это не конец. Это только начало. Наследие Волконских — или то, что от него осталось, — лежало перед ним, как открытая книга. И он собирался её прочитать, хочет того Григорий или нет.

Алексей смотрел в пустоту за окном, где только что растворилась фигура. Ночь за стеклом была густой, как смола, и только слабый свет луны пробивался сквозь щели в досках, рисуя на полу дрожащие полосы. Амулет в его руке всё ещё пульсировал, горячий, почти живой, и тени в комнате шевелились, словно чувствовали то же, что и он — присутствие чего-то чужого, опасного, но манящего.

Григорий шагнул к окну, сжимая меч так, что побелели костяшки пальцев. Его лицо, освещённое камином, было напряжённым, и в глазах мелькала тень чего-то, чего Алексей раньше не видел — неуверенности. Брат всегда был скалой, непробиваемой и жестокой, но сейчас он казался человеком, а не монстром из детских кошмаров.

— Кто это был? — голос Григория был резким, но в нём проскользнула хриплая нотка. Он повернулся к Алексею, и пламя в камине за его спиной вспыхнуло ярче, бросив на стены длинные тени. — Ты притащил сюда кого-то, да? Твои портовые дружки решили пограбить?

Алексей покачал головой, не отводя взгляда от окна. Он не знал, кто это был, но чувствовал, что это связано с амулетом, с Акико, с тем, что произошло в Порт-Артуре. И с матерью. Он сжал камень сильнее, и тени вокруг него дрогнули, потянувшись к Григорию, как голодные псы.

— Я пришёл один, — сказал он тихо. — Но ты что-то скрываешь. Про неё. Про мать.

Григорий замер, глядя на него сверху вниз. Его губы искривились в усмешке, но глаза оставались холодными, как лёд.

— Ты всё ещё цепляешься за эти сказки? — бросил он, отворачиваясь к камину. — Бабка набила тебе голову чушью, а ты поверил. Мать была никем. Японская девка, которую отец подобрал где-то на востоке. Она родила тебя и сдохла. Вот и вся история.

— Тогда почему меч отреагировал? — Алексей шагнул вперёд, указывая на клинок в руке брата. — Почему тени слушаются меня? Это не просто чушь, Гришка. И ты это знаешь.

Григорий стиснул зубы, и воздух вокруг него задрожал от жара. Он поднял меч, направив его острие на Алексея, и пламя камина отразилось в лезвии, превратив его в раскалённый уголь.

— Хочешь правду? — прорычал он. — Хорошо. Она была магичкой. Чужой, не нашей крови. Отец привёз её из Японии, думал, что она усилит род. Но она была слабой, Лёшка. Сломалась, как ветка под снегом. А ты — её отродье. Слабое, бесполезное. И эти твои тени — не сила, а проклятье.

Алексей почувствовал, как кровь застучала в висках. Он хотел возразить, бросить что-то в ответ, но слова застряли в горле. Вместо этого он посмотрел на меч — на фамильный клинок Волконских, который всегда принадлежал старшему в роду. Григорий носил его с гордостью, но теперь, в отблесках огня, Алексей заметил то, чего раньше не видел. На рукояти, под красной кожей, проглядывал тонкий узор — символ, похожий на тот, что был на амулете. Дракон, спящий в тенях.