Ожила центральная ЭВМ, сохранившая записи о последних минутах жизни станции, там — никаких сюрпризов. Вот экипаж обесточил бытовые сети, срочно эвакуируясь, вот авария… И да, вычислительный блок биологического отсека зафиксировал время отключения. За недели без пищи, воды, вентиляции и поддержания температуры у животных не осталось ни единого шанса на выживание. ЦУП разрешил разгерметизацию для выветривая трупного смрада, но только по приходу грузовика. Зато лабораторный отсек встретил порядком и, конечно, темнотой, рассеиваемой лишь светом Земли через пару иллюминаторов диаметром с суповую тарелку.

На шестой день наметили оживление систем бытового отсека, после чего туда можно будет перебраться окончательно, не возвращаясь в осточертевшую тесноту «Сапсана». Да и связываться с Землёй проще, не нужно каждый раз плыть на корабль. Внутренней радиосвязи на «Салюте» нет, таскать за собой кабели, мешающие ремонту, они задолбались.

— Андрюха, а ведь мы с тобой совершили подвиг. Станция была разрушена куда больше, чем думали.

— За подвиг полагается награда, да, командир? Ну, так представь меня к Георгиевскому кресту. Или к Ленинской премии, тоже неплохо.

— Меркантильный ты наш, номенклатурный ребёнок. Подумай сам — что ещё совершить великое, чтоб заметили и оценили.

Операторы ЦУПа этого разговора не слышали и никакого совета не дали.

— Паша, смотри. Я плыву в бытовой. Щёлкаешь тумблером номер двенадцать, идёт напряжение на розетки. Я проверяю там тестером, гляжу, чтоб нигде не искрило. Если что — кричу тебе. Потом включаем освещение и всё остальное, как Земля прописала.

Майор был куда опытнее в делах практических, но оставался сугубо эксплуатационником, а по первоначальному образованию — лётчиком-истребителем. И хоть готовились непосредственно к этому полёту вместе, Андрей куда лучше освоил конструкцию станции и фактически сейчас вкалывал за бортинженера, в электрике и остальных коммуникациях разбираясь больше. Поэтому и командовал ремонтными телодвижениями, к некоторому неудовольствию командира.

Лейтенант уплыл в сторону центрального отсека. В бытовом подключил тестер к розетке. Вокруг висела всё та же мрачная темнота, лампочка выхватывала только пятно света перед собой, да через люк долетало от ламп в инструментальном отсеке. По-прежнему было очень тихо, потому что не циркулировали жидкости в системах, не гудел привод ориентации солнечных батарей, не шумели вентиляторы аппаратуры. Даже мыши здесь не водились и не попискивали. Одно дело — сурдокамера, где тишина воспринимается как нечто нормальное, штатное, и совсем другое безмолвие огромного космического сооружения, которое они почти неделю пытаются оживить, да ещё с кладбищем мёртвых животных за стенкой. Реально — бр-р-р!

— Паша! Давай напряжение!

Тестер показал, что розетка заработала. И тут за спиной раздался тихий шелест. Мужской голос со странным акцентом, стопроцентно не принадлежащий командиру, явственно и очень протяжно произнёс, повышая голос от низкого к нормальному:

— Ан-дрю-у-у-ша, хочешь заработать миллиард?

Как он удирал! Грёб руками как купальщик от акулы. В полумраке ушиб голову о створку люка. Влетел в инструментальный и едва остановился, словно хотел прорваться на буксир и сбежать на нём, спасаясь от кошмара.

— Ты что, охренел?

— Паша… Кроме шуток… Там кто-то есть… Окликнул меня по имени из темноты.

Они уставились друг на друга с диковатым выражением на лице. Нырять из освещённого отсека в мрачную темень бытового обоим не хотелось ничуть.

— Успокойся, парень. Начнём с того, что глюков не бывает у двоих одновременно. До меня тоже что-то донеслось непонятное. Если слышим оба, значит, не сошли с ума. Розетки нормально запитались?

— Да…

— Тогда включаю освещение. И идём смотреть, что за чертовщина.

— Бля… Папе в первый полёт выдали пистолет — застрелиться, чтоб, приземлившись не там, не попасть в руки к империалистам. Клянусь, сейчас бы не помешал.

— Не бзди. Что ты конкретно услышал?

— Меня спросили — не хочу ли я заработать миллиард. Дико и глупо звучит, правда?

— Конечно, — согласился Павел. — С другой стороны, миллиард — это хорошо. Куда лучше, чем угроза убить и выпить душу. Пошли! Если твою душу продадим за миллиард, я — в доле.

Само собой, Гагарин-младший понимал, что командир зубоскалит для поднятия настроения. Никакой сверхъестественной ерунды не бывает. И всё равно робел. Как только в бытовом вспыхнул свет, сжал зубы и двинул первым.

Там звучали мужские голоса и один женский. Видеомагнитофон показывал фильм «Невероятные приключения итальянцев в России», Андрей как-то давно смотрел его, припомнив теперь слова про миллиард.

— Удирали так, что видюшник не выключили, — ухмыльнулся Харитонов, зависнув рядом. — Когда мы пробовали сеть на КЗ и давали напряжение краткосрочно, включался на несколько секунд, вот я и слышал какую-то хрень. Но чтоб попасть ровно на фразу «Андрюша, хочешь заработать миллиард…»

— Да, Павел. Я уже перестал удивляться совпадениям. Похоже, в этом полёте самое невозможное становится возможным, — он подплыл ближе и погладил кассетник, который минуту назад хотелось размолотить вдребезги. — Какой хороший видак, одно слово — «Панасоник», сделано в СССР. Выдержал столько в вакууме, и пофиг.

Командир маленького экипажа сплюнул через левое плечо. Без слюны, конечно. Вроде бы самое главное у них получилось. Но и дальше полёт может быть нескучным.

— Командир… Обещай, что никому на Земле не расскажешь, как я пересрал от видеомагнитофона!

— Обещаю. Но не обещаю, что сдержу обещание. Классная байка, просится в анналы Звёздного городка.

— В анал она просится, — обиделся Андрей. — Я, если что, откажусь подтвердить. Или скажу, что ты сам боялся голосов.

— Ладно. Проехали. Дай бог, чтоб до сменного экипажа у нас больше не нашлось поводов для баек.

Огромный православный крест летел через ночь, рассыпая из иллюминаторов электрический свет.

5.

Доклад на заседании Политбюро о состоянии дел по программе «Аэлита» Гагарин начал с вещей общеизвестных, но слушателям стоило освежить знания — на них в силу должностного положения постоянно вываливается море информации, какие-то детали сложно удержать в памяти постоянно.

— Ускорение свободного падения и, соответственно, тяготение на Марсе составляют около сорока процентов земного, первая космическая скорость — сорок пять процентов от такого же показателя у Земли. Атмосфера чрезвычайно разрежена, давление у поверхности в сто шестьдесят раз меньше, чем у голубой планеты, поэтому стартующая ракета почти не встречает сопротивления. Иными словами, взлететь с Марса и достичь низкой круговой орбиты в разы проще, если бы не одно большое «но». Элементы ракеты-носителя и собственно космический корабль доставляются на Байконур по железной дороге, там же заправляются керосином и жидким кислородом, а на Марс, за шестьдесят миллионов километров от земной орбиты, нужно всё это доставить через космос и посадить. Что ещё хуже, шестьдесят миллионов или даже чуть меньше — это расстояние между планетами в период их максимального сближения во время так называемого великого противостояния, такое случится двадцать восьмого сентября тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, в девяностом будет дальше на тридцать процентов. Земля, движущаяся с большей угловой скоростью, догоняет Марс, и пуск нужно произвести значительно раньше, от полутора до трёх месяцев до противостояния, чтобы космический корабль был захвачен марсианским полем тяготения. На обратном пути — тоже непросто, надо угадать окно старта, чтобы прибыть на земную орбиту ровно тогда, когда там окажется родная планета. Чем быстрее движется космический аппарат, тем короче путь, но в любом случае он гораздо длиннее тех шестидесяти миллионов километров.

— То есть расстояние до Марса и столь же долгий путь обратно — это основные технические трудности? — спросил Михаил Сергеевич.