Собственно, тогда все и произошло. Он не заметил момент, когда согласился, запомнил только, что Лейла рассмеялась и в ее глазах на мгновение показался живой свет.

Мнение братьев, которые лишили Фелана наследства и крова, его не интересовало, а сестра должна была принять Лейлу, как приняла давным-давно смертельно раненого Фелана — и она приняла её.

Их брак был свободен и равен, всякий мог делать, что считает нужным, но несмотря на долгую разлуку Фелан, держа в сердце образ дорогой ему женщины, просто не мог смотреть ни на какую иную, с трепетом вспоминая их редкие встречи.

Лейла сама внесла в брачный договор пункт о совместных ночах, однако самому настаивать на близости Фелану казалось немыслимым. Кем бы он стал в ее глазах? Уподобился очередному посетителю? К этому Фелан точно не стремился.

Лишь по прошествии некоторого времени, когда с сомнением в голосе Лейла спросила, привлекательна ли она и насколько их брак нужен самому Фелану, прошептал, что очень. Очень привлекательна и очень нужен, только не через силу, а по желанию, вот и весь секрет. Тогда они сильно помяли ее платье, сиреневый шелк оттенял смуглую кожу лучше всяких драгоценностей. Потом он корил себя за немую страсть, возможно, испугавшую или оттолкнувшую Лейлу, но жена осталась довольна, ничего не спрашивала, ничего не требовала и не обещала. Чувств тоже, как подозревал Фелан, никаких необычных не испытывала, поэтому ему приходилось откладывать собственное признание.

Он пытался — о, сколько раз пытался открыться ей! — рассказать о своей любви, но ему все время казалось, что рано, что Лейла испугается по-новому разбитого сердца, оттолкнет его и уйдет навсегда.

В конце концов он уже решил отказаться от этого сладостного яда, все больше сходя с ума от того, что их близость — лишь единение тел. Его останавливало, что тогда Лейла могла счесть себя недостойной его, и Фелан вновь соглашался, торопился на ее зов… И вновь скрывал истинные, глубокие чувства к жене под маской обычного желания.

Изредка ему казалось, будто Лейла тоже скрывает что-то подобное со своей стороны, но она любила говорить, как ей удобно с ним жить, как много или мало было у нее мужчин после его отъезда, как правильно теперь она себя чувствует, полновластной хозяйкой своей судьбы — и Фелан смирялся. Принуждать, заставлять или отнимать возвращенное ощущение свободы, роль независимой и гордой хозяйки он у любимой жены не собирался.

Шли годы, целая жизнь проходила вместе — и все-таки врозь. Иногда Фелану казалось, что жена немного оттаяла, но чаще бывало так, что она вновь затворялась в свою ледяную скорлупку, которая словно навсегда приросла к ней. Он был счастлив тем малым теплом, что перепадало ему, но все же отчаянно надеялся на большее…

То, что его в Манчинге ожидают неприятности, и неприятности крупные, Фелан понял еще на въезде. Дом для Лейлы и Коранна был оплачен далеко не полностью, и Фелан всегда соглашался лишь на дальние и дорогие путешествия, посему слух об обозе с диковинками из дальних стран всегда бежал впереди повозок, вот и теперь уже на въезде в столицу их просили продать то одно, то другое.

Стража неторопливо перебирала тюки, явно решив содрать двойной налог, крепкие кони фыркали, перебирая мохнатыми ногами, Гурзунд лениво спорил, не желая упустить своего… Потом посмотрел на маявшегося Фелана и махнул рукой, разрешая покинуть обоз до срока. Сегодня сердце давило особенно сильно, а теплый ветер переплетался с тревожным запахом гари. Видно, опять что-то подгорело у пекарей.

Не успел Фелан уйти, как его схватили за руку. Он обернулся — и увидел Алистера. Похудевший, осунувшийся судья, с перевязанной щекой, растерявший весь свой норов, держал его за широкий рукав.

— Прошу тебя, господин Фелан! Много времени я не отниму! — заторопился он, зачастил, будто заискивающий слуга.

— «Господин», надо же! — усмехнулся Фелан.

Воспоминания о суде, о ране, о том, как плакала над ним сестра, а потом сердилась на братьев, навалились старой болью. Эдейн, счастливая вторым браком, воспитывала Коранна, но насколько все было бы проще, если бы Алистер в свое время… Фелан выдохнул, вспомнил Унну, светловолосую умницу, дочь судьи, и злость пропала.

— Что желает добрый человек? — в привычной для купца манере начал он. — У нас есть все для услады тела и радости духа, — и все же не удержался: — Обещаю скидку на свадебную ткань для Унны или украшения в сундук с приданым. На долгую счастливую жизнь!

— Ты знаешь? Откуда ты знаешь? — Алистер отшатнулся, ухватился за повязку на щеке.

— Трудно утаить подобное! Спешу огорчить, добрый человек, торговать мы будем лишь завтра. Приходи, назови мое имя, и получишь лучший товар. А сейчас прости, добрый человек, я тороплюсь к жене, к моей дорогой Лейле, — Фелан посмотрел внимательно, пытаясь понять, почему судья не отходит, Алистер почему-то вздрогнул.

— Господин Фелан, постой, послушай меня! Вот, возьми! — протянул трясущимися руками Алистер мешочек, звякнувший металлом. — Возьми, светлым Лугом прошу! Тут много, много больше того, что ты потерял. Возьми, молю! Только прости меня!

Тревога и усталость да усиливающийся запах гари заставили выпустить чувства на волю, хотя обычно Фелан предпочитал прятать их в сложных случаях за располагающими манерами купца.

— Все?! — разозлился Фелан, отбрасывая худую руку. — Точно все? Может, мою веру ты тоже вернешь? Или честь Лейлы? Во сколько ты оценил правосудие, старик? Забери свои деньги и не подходи ко мне больше!

Фелан заторопился узкими улочками туда, где живет его ненаглядная Лейла. Которая именно из-за этого… — Фелан проглотил нехорошее слово, аж во рту стало кисло — все еще не верит людям и не принимает его до конца, а верит лишь в свою свободу.

Деньги бы, конечно, не помешали, если уж у Алистера проснулась совесть, и Эдейн, сестра старшая, любимая, опять будет корить его за глупость и непрактичность, но не мог Фелан взять этот мешочек. Просто не мог. Руки бы на месте отсохли.

Он пригладил волосы, запылившиеся с дороги. Опять Лейла скажет, что он лохматый, как барашек. Гарью несло все сильнее, и Фелан, подняв голову, вздрогнул и побежал, поняв, с какой стороны города поднимается столб пожара, и отчаянно надеясь, что это не тот самый дом. Дом, который, как смеялась Лейла, стоит на заколдованном месте, не подверженном злу. Чем ближе он подбегал, тем сильнее все кричало о том, что это именно ее «заколдованное» место. Фелан завернул в знакомый квартал и увидел объятый пламенем дом.

Девушки Лейлы стояли кто в чем и смотрели на полыхающее здание. Мужчины и женщины наравне со стражей передавали по цепочке ведра, поливали стены водой. Этого было мало, бесконечно мало! Все, чего они добивались: чтобы пожар не перекинулся на другие дома.

— Лейла, где Лейла? Где она?! — требовал ответа Фелан от испачканных сажей галаток, разворачивал к себе, но любимого лица не видел.

— Она там! — заплакала одна из них. — Она осталась там! — девушка обнялась с подругой и зарыдала в голос.

— Лейла… — выдохнул Фелан, в глазах потемнело, дыхание прервалось, сердце словно вырвали из груди.

— Стой, куда ты! — стражник удержал его, кинувшегося в огонь. — Не видишь, поздно!

С жутким треском обвалилась крыша. Фелан опустился на землю и закрыл лицо руками, не зная, каким богам молиться.

Мидир втянул запах гари, рванулся в коридор и наткнулся в сплошном дыму на кашляющую галатку.

— Что случилось? Где Джаред?

— Не знаю я, полыхнуло…

— Где Лейла?

— Да не знаю я!

Защита дома была сорвана, магия бунтовала, но Мидир смог нащупать нить жизни Джареда, тонкую и дрожащую. Правда, в прошлый раз эта нить жизни привела Мидира к пепелищу, но думать о подобном он себе запретил — и отложил огонь, пожирающий дом, замкнув временную петлю. Магия таяла, а ведь она нужна, чтобы понять, где Джаред! Уж не для того ли подожгли этот дом, чтобы задержать его, волчьего короля?