— Послушай, просто послушай меня. Ломать мы действительно умеем прекрасно. Но и не только это, еще и творить, и любить, и держать слово. Дай мне закончить мою… работу, — потряс он головой, разгоняя вьющиеся точки. — И я сам отведу тебя, куда пожелаешь.

Джаред смерил его взглядом, словно что-то решая про себя.

— Твоё Слово?

— Моё Слово, благие ёлки!

— А Тикки? Почему ты не отпустишь ее прямо сейчас?

— Потому что мне некогда заниматься ей сейчас. И потому что окажись она дома, твоя э-э-э… Тикки, как бы ни клялась молчать, начнет чесать языком направо и налево. А вырвать ей язык… Это будет не слишком красиво для девушки.

Джаред поджал губы знакомым осуждающим движением.

— Я не знал о тебе, сын моего брата, — решил пояснить очевидное Мидир специально для надутых волчат. — Может, у меня и нет сердца, но мои волки, мой Дом, моя семья — дороги мне. И девчонку я не трону. Я слишком много и слишком часто убивал, чтобы делать это без особой на то причины.

— Хорошо, — наконец обронил Джаред. — Я подожду. А ты пообещай не вредить Тикки.

— Договорились, — выговорил Мидир, и комната поплыла перед глазами. Чтобы не упасть, он привалился лбом к плечу Джареда. Тот не отшатнулся, мгновенно напрягся, чтобы выдержать взрослый вес, перехватил руками под локти и помог Мидиру вернуться в постель.

— Ты ведь все еще злишься на меня? — вкрадчиво произнес волчий король.

Джаред отвернул лицо, не желая признаваться.

— И ты наверняка хочешь вернуть этим вещам целостность?

— Да! — вскинулся племянник.

— Так захоти этого сильнее! Вложи всю злость на меня и на весь этот мир!

Мидир самую малость подправил неровные волны магии. Сундук совершил обратное действие — щепки собрались, кованые полоски вернулись в прежнее состояние, стол вновь стал целым.

— Теперь тебе захочется поесть. Не ограничивая себя, — довольно произнес Мидир, осматривая последствия сброса магии и немного придерживая ее распространение — а то так вся его комната, глядишь, заставится сундуками, и прикрыл глаза. — Я передам Лейле твою благодарность.

Обернулся на подозрительное молчание, но племянника уже не было — он вышел совершенно бесшумно.

— Ты ведь не отпустишь его? — раздался голос Лейлы. Видимо, она стояла давно и слышала много. Легкий шум наверняка означал, что она поставила поднос на край постели.

— Нет, — не открывая век, буркнул Мидир.

— А как же «маги не врут»? Не боишься растерять всю свою силу?

— Разве же я солгал, о прекраснейшая из смертных? Я сказал, что отведу его туда, куда он пожелает. Мне только нужно сделать все, чтобы пожелал он попасть в Нижний!

— Что твое — то твое. Повязка кровит, вещи сломаны!

— Джаред починил, — проворчал Мидир, прикрыв веки.

— Джаред — починил! А ты — сломал! Ты… ты не меняешься! А между тем… Дети заперты целый день. Джаред такой чудесный мальчик! Его интересует история и Манчинг, — осторожно начала Лейла и, судя по шороху, присела рядом. — Он никогда не был в столице. Ты мог бы…

— Обойдется, — Мидир приоткрыл один глаз: Лейла нерешительно теребила край рукава. — Проследи. Пусть сидят тише воды ниже травы. Каждый в своих покоях.

— Какая же ты надменная сволочь, Майлгуир! — вскинулась Лейла, отпуская одежду. — Он же совсем ребенок! А ты ведешь себя с ним как со взрослым! Мальчик ни разу не дал погладить себя по голове, на все вопросы отвечает «не стоит беспокойства», он аккуратный, обходительный, слишком обходительный! А тебе дается! Но тебе его переживания неинтересны!

— Мне интересно, чтоб он выжил! — рявкнул Мидир, усаживаясь на постели. — Мне интересно, чтобы его не травили, как зверя, не зарубили, как отца! Мне интересно найти тех, кто изнасиловал, а затем убил его мать! А его чувства мне не интересны!

Джаред утешения не просил, да и Мидир все это время думал больше о его защите и о своей мести. Теперь действовать самому не требовалось, голова была свободна от насущных задач, телесная боль поутихла — и боль потери резанула особенно сильно. Да, он не видел брата очень и очень долго, множество народов попросту исчезло с лица Верхнего, но он чувствовал, что брат жив в том странном мире, куда ушел и который частично создал. Мидир получал от него письма. Он знал, что всегда сможет найти Мэрвина… Но уже не сейчас. Не завтра.

Ни-ког-да.

Глухое, ужасающее своей неотвратимостью чувство потери сжало сердце. Комната поплыла перед глазами, запахи и звуки меркли, оставалась одна злость. А потом не осталось даже ее, не было сил сделать вдох. Мир уходил куда-то вдаль, терялся на тропинках мироздания, плавал в отмеченных кем-то и ныне размываемых им границах…

Потом что-то поменялось. Кто-то трогал его, гладил нежно и ласково.

Он числил Лейлу больше приятельницей, чем подругой. Но невесомые прикосновения ее рук и губ не раздражали.

— Они мучили его мать, чтобы выманить отца, — глухо простонал Мидир, закрывая лицо руками, жалея, что не может разрыдаться. — Он думал, что спрятал ее! А когда понял, что она мертва… Ему стало все равно. Он просто стоял, когда его полосовали мечами. Я видел это. Словно был рядом, но только… только помочь не мог! О, Мэрвин! Ты не сказал мне про семью! Я бы спрятал их в Нижнем, и до них бы никто не дотянулся. Почему, ну почему ты не сказал мне про семью?! Почему, Лейла? Будь проклят этот мир, где умирают те, кто должен жить, а живут и властвуют мрази!..

— Тшш, мой дорогой, я знаю! Знаю, как это больно. Мы люди, мы часто теряем. Вам сложнее.

Лейла отняла его ладони, целовала лицо, избегая губ, и эта молчаливая забота удивительно тронула Мидира. Он всмотрелся в темно-карие очи — и прижался губами к приоткрытым губам. Руки его сомкнулись на женской спине, притянули к себе, и Лейла покорилась, тая безо всякого волшебства.

К неблагим и фоморам раны…

А потом мысли пропали. Лейла была теплая. Живая. И отдавала себя, согревая его, возвращая из мрака и холода небытия.

Лейла утешала его, как могла, чем могла. Боль не уходила, но становилась менее острой. С ней можно было учиться жить.

— Ты успокоился?

— Успокоюсь, — выдохнул Мидир. — Как только вытру ноги об их трупы!

— Я надеялась на большее… Но придется удовольствоваться и этим, — прошептала Лейла, укладываясь щекой на его плечо.

— Сердце холодно, тело горячо, — услышал Мидир шелковистый голос Лейлы, когда они выплыли из огненного марева страсти, а окружающий мир приблизился, вновь обретя краски и звуки.

— Что? — не понял он и взволновался.

Как она оказалась сверху, он не слишком-то помнил… Кровать они вроде бы тоже покидали, что помнилось еще более смутно. Кости схватились, но плечи и руки горели огнем, хотя это казалось сущей мелочью — боль потери притупилась, позволяя дышать и думать.

Скинул остатки наваждения, быстро приподнял, ощупал Лейлу и успокоился. Он провел ладонью по пышной груди, стирая прикусы, огладил крутые бедра, влажные и горячие, удаляя красные следы от пальцев.

— Не съел, хотя был близок, не съел, но… Мой дорогой Майлгуир, ты все так же любишь одним телом, — прозвучало не укором, но насмешкой.

— Как шлюха?

Мидир оторвался от созерцания Лейлы, которая ощутимо похорошела за время его отсутствия, и поднял бровь, не зная, нарычать или рассмеяться. Настолько едких замечаний себе не позволял даже Мэллин, а сам Мидир, получается, позволял? Волчий король фыркнул, полусердясь-полусмеясь, помотал для верности головой, выбрасывая лишние мысли.

— Как ши, — смягчила его слова Лейла. Впрочем, озорные огоньки в её глазах очень даже одобряли прозвучавшее сравнение.

— Ши иногда любят! — душа просила вступиться за честь всего бессмертного рода. — По-настоящему, всем сердцем. Тогда мы начинаем творить безумства: клясться в верности, совершать подвиги во имя любви, приращивать душам крылья, останавливать времена и пространства, целовать в губы…

Мидир улыбался, но женщина шутку не приняла.