Джозеф

Я осознал, какое истинное наказание придумал мне Деко, когда поставил меня во главе раздачи каши. Этот сумасшедший мудак с блестящими глазами оказался хитрее, чем я считал. Я думаю, управляющий приказал ему сохранить мне жизнь. И, я думаю, именно поэтому он меня ненавидит. Он ненавидит меня за то, что я нахожусь здесь, внизу, являюсь одним из струпьев, но защищен от него.

Струпья всегда недовольны своей порцией, и они не винят Деко. Это было бы слишком опасно. Они винят того, кто подает им кашу. Это и есть наказание. Ненависть других струпьев. Раздача каши превращает тебя в изгоя, и у меня до сих пор синяки, подтверждающие это.

Но теперь все позади. Деко, струпья, каша и управляющий. Все это позади. Я снаружи. Я свободен!

Я НЕНАВИЖУ управляющего! Я НЕНАВИЖУ управляющего! Я НЕНАВИЖУ управляющего! Я НЕНАВИЖУ управляющего! Я НЕНАВИЖУ управляющего!

Так приятно писать об этом, признавать это, а не зачеркивать из страха, что он может это увидеть. Может, у меня и нет голоса, но у меня все еще есть слова, и я использую их, чтобы признать, что ненавижу управляющего. Я ненавижу Деко. Я ненавижу Яму. Я ненавижу всех в ней. И я ненавижу Эску. Я не буду это вычеркивать. Я не буду этого отрицать. Я не буду притворяться, что она меня не предавала.

Смерть вернулась в Яму. Она вернулась за мной. Ни за кем-нибудь другим. Никто другой внизу не был для нее достаточно важен. Потому что никто другой не знает Эску. Даже мое спасение — это все благодаря ей.

Внизу было время кормления. Сотни струпьев с поднятыми мисками, голодные глаза, ненавидящие меня за порции, которые я должен был раздавать. Сверху они все выглядят такими никчемными. Струп — хорошее название для них. Оно им подходит. Что-то, что нужно соскоблить и выбросить. Что-то отвратительное, скрывающее гноящуюся рану. Но сегодня пришла Смерть. Она спустилась на лифте одна, других солдат нигде не было видно. Однако я заметил, что она направилась к Корыту так, как будто ее не окружали воры, убийцы или еще кто похуже. Они расступались перед ней, как лед отступает от огня. Было так приятно видеть, как Деко наблюдает за ней с Холма, просто наблюдает и ничего больше. Он ее боится. Боится реальной власти. Он и должен бояться.

Она посмотрела на меня и назвала мое имя. Мое полное имя. Джозеф Йенхельм. Я так давно его не слышал, что почти не отреагировал. Я почти забыл, как звучит мое имя. Все, что я смог сделать, это кивнуть. Хотел бы я иметь свой голос. Жаль, что я не могу говорить. Уходя, она взяла меня с собой, приказав следовать за ней. Я так и сделал. Я оставил позади и Корыто, и струпья, и Холм, и Деко. Мы поднялись на лифте до самого верха, и солдаты нас не остановили. Они отходили в сторону, кивая Смерти, когда она проходила мимо, и не говорили ни слова. Интересно, кто она такая, что внушает такой страх и уважение окружающим.

Я шарахнулся в сторону от выхода. Я замедлил шаг и заставил себя остановиться. Меня остановила не мысль о свободе после столь долгого перерыва. Меня остановил свет. Яма ведет в каменный туннель, который, в свою очередь, ведет к яме, вырытой в земле, с деревянными ступеньками по бокам и гигантским журавлем наверху. Последние несколько ступенек туннеля были такими яркими, что я поймал себя на том, что щурюсь от света и едва могу что-либо разглядеть. Это напугало меня. Смерть заметила, что я остановился. Она повернулась ко мне и поманила к себе. Она стояла на свету, и солнце отражалось от ее золотых пластинок. Я стоял в темноте, окутанный тенью Ямы, и Яма манила меня к себе. Я чувствовал притяжение, которому не мог сопротивляться. Мои ноги двигались сами по себе. И тогда она взяла меня за руку. Я ожидал, что у Смерти рука будет холодная, как лед, может быть, даже липкая. Но это было не так. Ее рука была теплой, кожа — грубой от мозолей, а хватка — крепкой. Она не вытащила меня из Ямы, а вывела наружу. И я пошел добровольно.

Я пишу эту заметку, сидя в таверне. Я чистый, вымытый, побритый и одетый в новую одежду. Это не военная форма, которую заставил меня надеть управляющий, когда посылал за Эской, но это намного лучше, чем лохмотья струпа. Крепкие кожаные штаны для верховой езды с символом на груди. Символом смерти. Лурса и Локар врезаются друг в друга, и десять видов оружия падают с неба. Я не знаю, делает ли это меня ее слугой или пленником. Не думаю, что мне есть до этого дело. Я никогда еще никому не был так благодарен.

Я знаю, что ее зовут не Смерть, но я знаю, чьей смерти она ищет, и я намерен ей помочь. Я сделаю все, чтобы остаться на свободе.

Мы тратили деньги с безумной энергией. Мы купили себе новую одежду, выбросив поношенные тряпки и обноски, украденные с трупов убитых мной людей. Честно говоря, я так давно не мылась и не надевала свежую одежду, что, кажется, забыла, как выгляжу под всем этим. Я посмотрела на себя в зеркало и с трудом узнала женщину, смотревшую на меня из зеркала. Я была старше, чем помнила, с обветренной кожей. Шрам, который оставил мне Приг, выделялся на моей левой щеке, гордый и уродливый. Я ненавижу этот шрам, но все же ношу его с гордостью. Он постоянно напоминает о том, какой беспомощной я себя чувствовала, и о том, что сбежала из Ямы. Мне говорили, что я могла бы замаскировать его с помощью пудры и определенных масел, и я бы солгала, если бы сказала, что не думала об этом. Но правда в том, что я никогда этого не сделаю. Шрамы — свидетельства прожитой жизни, трудностей, которые изменили нас, но не убили. Я ношу свои шрамы с гордостью, и у меня их много.

Мне пришлось постричься, чтобы мои волосы не были такими дикими и непослушными. Цирюльник, мужчина-пахт, который владел ножницами с бо́льшим мастерством, чем я когда-либо мечом, коротко подстриг их и сказал, что им нужно отрасти заново. Он также строго-настрого приказал мне мыть их чаще, чем никогда. Я купила платье и была этому очень рада. Мне всегда нравилось носить платья, хотя в моей жизни редко выпадала такая возможность. Они всегда давали мне ощущение свободы, и, признаюсь, я немного тщеславна; в платье я могу выглядеть довольно привлекательно. В Ро'шане я купила два платья. Первое было сшито из голубого шелка, такого же цвета, как мои глаза. Оно было красивым, но мне не подходило. Оно никогда мне не подходило. Я думаю, что купила его для женщины, которой я никогда не была. Второе платье, которое я купила, было более серым и предназначалось для повседневного ношения и постоянной подгонки под фигуру женщины с увеличивающимися размерами. И мне казалось, что я увеличиваюсь в размерах каждый день.

Вскоре я уже не могла скрывать свою беременность и быстро обнаружила, что это изменило отношение людей ко мне. Некоторые относились ко мне как к хрупкому цветку, в то время как другие держались на расстоянии, как будто я была диким животным, способным укусить. Я не возражала против этого со стороны людей, которых я не знала, жителей Ро'шана, но и мои друзья начали относиться ко мне по-другому.

Хардт отказался продолжать тренировать меня, и как раз тогда, когда я почувствовала, что начинаю добиваться прогресса. Я была зла на него за это. Я наблюдала, как он почти два месяца обдумывал этот вопрос, прежде чем, наконец, набрался смелости и спросил меня, не Изен ли зачал ребенка в моем животе. Он уже знал ответ, но хотел услышать его от меня. Я думаю, Хардт был счастлив, зная, что Изен оставил после себя что-то, кроме плохих воспоминаний. После этого он старался делать для меня все, как будто я была каким-то инвалидом. Не раз я подумывала о том, чтобы проглотить свой Источник кинемантии, просто чтобы оттолкнуть этого человека, но я бы не стала рисковать тем, что магия может сделать с моим ребенком. Конечно, Сссеракис все еще был у меня внутри, обвивался вокруг моего разума и души, и это вселяло в меня достаточно страха, чтобы поддерживать ужас хорошо накормленным. Я могла только надеяться, что он не вызовет такой же страх у моего ребенка. Это работа матерей — защищать и воспитывать детей, которых они вынашивают, а я не смогла сделать даже этого.