Ночь прошла спокойно, если не считать жуткого холода, который опускался на степь, как только в небе поднималась луна. Именно на ее тонкий серп смотрел Ларон, когда послушно нес караул. В степях требовалось усилить бдительность, так что даже Барст не стал спорить насчет ночных дежурств. Сам он сейчас храпел, но намного тише, словно понимал, что не стоит шуметь.

Для Ларона ночь была прекрасным временем для размышлений, вот только сами они были полны горечи. Он старался не вспоминать, что только пару лет назад смотрел на то же самое небо совсем из другого места — из своего дома. Столько времени он заботился о поместье своей любимой и единственной, столько времени охранял покой родного края. Всю свою жизнь он провел там, в Рассветном Лесу. А теперь сидит на холодной сухой земле и старательно вслушивается в тишину, пытаясь уловить шум приближающихся кочевников. В животе урчит от постоянного чувства голода, от которого не спасает даже скудный ужин, а голова раскалывается после целого дня пути под палящим солнцем. От самого осознания, насколько кардинально изменилась его жизнь, Ларону становилось плохо. Сердце изнывало от тоски, но хуже всего было то, что он прекрасно понимал: он сам виноват в том, что оказался здесь. Это было его наказание, и лишь об одном он жалел: что вместе с ним опале подверглась и его семья. Они не должны были пострадать… Во всем виноват лишь он один…

— Ты меня не разбудил? — удивился Барст, просыпаясь утром.

— Я задумался, — отстраненно ответил Ларон. — Но тебе не стоит беспокоиться, мы в степи одни.

— Пока, — многозначительно хмыкнул орк и тоскливо посмотрел на место, где вчера на маленьком костерке весело дарился тощий заяц. — Кабана хочу.

Ларон чуть не брякнул: "Я тоже". Но вовремя сдержался, хотя ничего постыдного в его приземленном желании не было. Просто он не привык голодать. Еще и ощущение опасности постоянно накатывало. Ларон понимал, что их с Барстом жизни зависят лишь от удачи. Пока им везло — они наткнулись лишь на один отряд кочевников и даже смогли сбежать. Неизвестно, будет ли так дальше или Свет лишит их своей милости?

Шли молча. Если поначалу это объяснялось жаждой, которая мучила их до вчерашнего дня, то сегодня такого оправдания не было. Ларон не привык лезть в чужие души, а Барст с излишним недоверием и неприязнью относился к нему. Впервые эльф заметил, что без Ворона и Агнет необычайно тихо. Эта парочка по отдельности вела себя скромно, но, оказавшись вместе, начинала искрить, словно два камня огнива. Честно говоря, Ларон успел немножко привязаться к ним: они умели возвращать радость жизни. Пусть иногда и слишком громко.

— Че лыбишься, ост… Хотя да, я еще сегодня не оскорблял ваше ушастое величество, — хохотнул Барст.

— Да, можешь начинать, — с улыбкой отозвался Ларон и заметил, как светлеет лицо товарища. Очень сложно постоянно проявлять агрессию к тому, кто сам остается спокоен и настроен мирно.

Ларон раздумывал над тем, какими разными могут быть наемники. Признаться, раньше он не интересовался подобным вопросом. В среде светлых эльфов отношение к смертным было… покровительственным. На них смотрели как на зверушек. Единственные, кто заслуживал уважение, были паладины. Одна вера и принципы помогали светлым эльфам и людям из Ордена находить общий язык, но к остальным отношение бессмертных едва ли было терпимым. Ларонэль хоть и не осуждал низшие расы, как некоторые его сородичи, однако и интереса к ним не проявлял. Теперь же Судьба и Свет закинули его в компанию как раз таких существ, и их образ мыслей и действий вызывал у эльфа любопытство. Наконец он решился спросить:

— Ты давно знаешь Ворона?

Барст мрачно, с подозрением на него глянул.

— Не твое дело, ушастый, — грубо отозвался он. — Ворон — мой друг.

«Не думаю, что сам он так считает», — мысленно заметил Ларон. Несмотря на кажущуюся приязнь и расположенность ко всем — у оборотня имелось демонское обаяние, — Ворон никого не подпускал к себе близко. Скорее, они с Барстом были приятелями, но орк явно относился к старшему наемнику с бо́льшим уважением.

— А как вы познакомились? Или это тоже тайна? Не обижайся, Ворон меня заинтересовал. Не так я представлял себе наемников.

Барст вдруг хохотнул.

— А что, думал, мы детей режем и с кости мясо жрем? Нет, ушастый, мы не такие твари, как вы думаете.

— Я вовсе не считал, что вы — воплощение зла. Но Ворон удивительно… правильный. За то недолгое время, что я провел за пределами Рассветного Леса, я заметил, насколько эгоистичны и жестоки люди. И оборотни.

— Так это ж Белый Ворон! Он лучший из наемников и самый честный! С ним, знаешь, какие важные люди ведут дела? Во! Он мастер своего дела, любые проблемы может решить. Это тебе не какие-то головорезы Косого Ро. Это во!

Ларонэль неопределенно хмыкнул, что сочли вполне приемлемым ответом, и монолог Барста продолжился. Он узнал кучу имен каких-то наемников, их истории, привычки и характеры. Правда, учитывая, что описание давалось Барстом — личностью, относящейся к ним весьма предвзято, — окончательный вердикт по всем этим господам Ларон не спешил выносить. Зато хоть как-то разбавил тишину, давившую на уши. Степь казалась абсолютно вымершей.

Наконец Барсту надоело трепаться, и он замолчал. Ларонэль с тоской думал о лесе — сейчас ему бы сгодился бы даже лес Ленаты. Ему казалось, что солнце душит его, хотя жара постепенно спадала, да и жажда не мучила их.

— Это невозможно, — пробормотал Ларон. Он не был воином и не привык к таким испытанием, но стойкость и выносливость светлого эльфа помогала ему идти вперед. Барст куда лучше переносил степь, его больше волновали кочевники, поэтому он постоянно оглядывался, с подозрением смотря на горизонт. Тот оставался пуст, и к вечеру даже орк немного успокоился. Зря.

Приближение степняков Ларон услышал заранее, вот только сейчас укромного места не нашлось. Ровная сухая земля, которую на много миль украшало лишь пара кустов. Огромному орку и все же не маленькому эльфу прятаться было решительно негде. Они попытались уйти, но кочевники, словно назло, двигались именно в том направлении, в котором уходила парочка. В итоге всадник всегда скачет быстрее, чем идет пеший путник, поэтому через десяток минут отряд воинственно настроенных степняков догнал беглецов.

Барст мгновенно преобразился, крутанув в руке топор и мрачно сдвинув брови. Кочевников было очень много. Они налетели на них, словно саранча. Их невозможно было победить — Барст продержался всего несколько секунд, но даже за это время он успел сразить дюжину врагов. А потом засвистели арканы, и шею Ларона обвил тугой хлыст. Эльф рухнул на колени, задыхаясь теперь вполне реально. Рядом упал Барст, на которого обрушился целый град ударов. За несколько секунд его серо-зеленая кожа покрылась тонкими кровавыми полосами. Ларонэль рефлекторно попытался остановить это жестокое избиение, кинулся на помощь, но лицо его обожгло. От боли он на мгновение потерял сознание, а когда очнулся, его уже волокли куда-то. Кочевники не умели проявлять милосердие — они привязали их с Барстом к лошадям и заставили бежать следом. Рядом обнаружилось еще несколько таких пленников — и несколько трупов. Те несчастные, кто не обладал достаточной выносливостью, падали и гибли, стирая кожу до костей о жестокую землю.

Кругом была бескрайняя степь, а впереди — лишь боль и страдания.

Во двор особняка лорда де Гора въехал всадник на великолепном вороном жеребце, который характером пошел в своего хозяина. Слуги, увидев эту парочку, обреченно вздыхали и старались найти дело подальше от урагана по имени Валем Хэстворд. А мужчина, казалось, не замечая, что от него шарахаются люди, кони и даже ветер старается его огибать, резко остановил своего верного друга, спрыгнул прямо в осеннюю грязь и решительно направился к дому. Парадная дверь хлопнула, словно в особняк ворвалась орочья орда, и леди Найли могла, даже не глядя вниз, сказать, что это прибыл друг мужа.