Самую древнюю легенду об Аннуэрской пещере Фламэ обнаружил, как это ни странно, далеко на севере. В ней говорилось о девочке Ани, которую утащила в свое логово змея, и о мальчике Нури, отправившемся ее искать. Мальчик вошел в пещеру, тогда еще безымянную, и прошел не менее ста шагов, пока не наткнулся на выбеленные временем косточки.

Под ногами что-то хрустнуло. Фламэ не стал проверять, кости ли это, или сухие ветки, и продолжил путь.

Эта легенда, вполне в духе горских сказок (речь тут к тому же идет о Льдинных горах) заканчивалась трагической гибелью всех персонажей. У гор жестокие сказки. И все же в ней кое-что было. Пройдя две сотни шагов, мальчик Нури уперся в стену. Коридор разделился на два рукава. Сто девяносто девять. Двести. Рука Фламэ потеряла твердую, холодную и слишком гладкую для известняка опору. Мальчик в легенде пошел налево и столкнулся с семьюдесятью семью кошмарами своих снов. Если задуматься, жители Льдинных гор придавали слишком много значения легендам. Фламэ свернул направо.

О, это была уже другая легенда. Ее Мартиннес Ольха использовал, когда сочинял знаменитый роман «Прекрасная Зокрья». Рыцарь, отправившись вызволять фею Зокрью из рук черного демона Энира, прошел через его не менее черный замок, свернул на перекрестке направо (весьма привычно для рыцарей проигнорировав высеченное на камне предупреждение) и провалился в яму.

— Какая же чушь в голову лезет, — пробормотал Фламэ. Земля в этот момент ушла у него из-под ног. Только чудом он удержался на краю, упал, обдирая ладони, так что кровь пропитала повязку. Отполз назад. — Или же не чушь…

Рыцарь в романе Мартиннеса, конечно же, победил всех обитателей разверзнувшейся бездны. Да, так и было написано: «Разверзнувшаяся бездна». У рыцаря был меч. Фламэ недурно фехтовал, мог справиться с каким-нибудь зарвавшимся мальчишкой, вроде того же Альбериха. Но едва ли этого было сейчас достаточно. Фламэ всегда слишком мало времени уделял практике. Сначала, потому что это выводило из себя отца и безупречного Дамиана, глупые мальчишки часто такое вытворяют — действуют назло старшим. Потом он стал командовать отрядами вооруженных юнцов, и фехтовать приходилось нечасто. И, наконец, он стал бродягой, а такому носить меч, значит — напрашиваться на неприятности. И, в конце концов, сейчас у него был только короткий кинжал, который словно в насмешку назывался «мечом Удальгрима». Безрадостная картина, как на нее не смотри.

Да и с кем тут фехтовать, в темноте пещеры? Скорее тут встретишь кошмары своих снов, чем живого противника.

Фламэ встал на ноги, прижался к стене и принялся аккуратно нащупывать ногой пол. Не может же быть, чтобы эта яма перекрывала ему весь путь. Если в пещеру нельзя проникнуть, значит во всем происходящем нет смысла.

День перевалил за половину. Оставив Беатрису на попечение Джинджер, бравые мужчины отправились «изучать окрестности», как они сами объяснили. Молодая ведьма подозревала, что лорд и его горе-дружинник решили проверить слова Адмара о втором выходе из пещеры. Леди, впавшая вновь в пугающую дрему, проблем не доставляла, поэтому Джинджер посадила ее неподалеку от костра и подошла ко входу в пещеру. Оттуда пахнуло холодом и, как показалось впечатлительной ведьме, ужасающим смрадом. Да нет, это запах холодного камня. Джинджер сделала пару шагов внутрь, но дальше идти не рискнула. Слышала в детстве страшные сказки о детях, забредших в эту пещеру. Конечно, сейчас она прекрасно понимала: цель подобных сказок отбить у детей охоту соваться в опасные места. Однако, как говориться? Сказка ложь, да в ней намек. Стараясь не поворачиваться все же к пещере спиной, Джинджер пошла назад.

Беатриса стояла в самом центре костра.

Джинджер сорвалась на бег, кинулась к леди и оттащила ее в сторону, сбила пламя с занявшегося подола. Беатриса открыла глаза, водянисто-голубые, оттолкнула ведьму неожиданно сильными руками и бросилась бежать, вздымая в воздух снежную крошку. Проклиная все на свете, и особенно ублюдка (ничего личного, только чистая правда) Бенжамина, Джинджер бросилась вдогонку.

Беатриса путалась в подоле юбки не меньше своей преследовательницы, однако же, ей это словно и не мешало. Джинджер быстро выдохлась, а приметы, вроде примятых травинок, причудливой формы сугробчиков и бликов солнца на насте, не предвещали ничего хорошего. Поэтому, когда леди Беатриса, как подкошенная, рухнула на землю, Джинджер притормозила. Осторожно ступая по ломкому насту, ведьма приблизилась к распластавшейся на снегу фигуре. Растрепанные волосы скрывали лицо молодой леди. Присев на корточки, Джинджер опасливо прикоснулась к спутанным прядям, отвела их в сторону. Глаза Беатрисы были открыты, но словно остекленели. Дрянные, рыбьи глаза. Рука ведьмы метнулась к бледному до синевы запястью леди. Пульс бился, хотя слабо и неровно. Джинджер облегченно, почти со стоном, выдохнула и поднялась.

Нести Беатрису к лагерю было выше ее сил. Подхватив обмякшее тело под подмышки, Джинджер поволокла его по снегу. Бенжамин наверняка возмутится подобному непочтительному обращению с его драгоценной сестрой. Ну, так Бенжамин — вон какой здоровяк. Этот может на одно плечо жену, на второе сестру…, но лучше козу. Джинджер уронила Беатрису на расстеленный у костра плащ, выпрямилась, растирая спину, и смахнула со лба пот. Да, лучше уж стадо коз, чем эта хвoрая, изнеженная, проклятая и сумасшедшая леди. Кто знает, что ей взбредет в следующий раз? И что взбрело в этот?

Джинджер подняла палку и поворошила золу, оставшуюся на месте костровища. Цвет у золы нехороший, такой предвещает неприятности. Если пересчитать оставшиеся угольки… потухших восемнадцать, и еще в пяти тлеет по искорке. Это к ранам, хотя и не глубоким. То, что сосновая веточка почти нетронута огнем, говорит о благоприятном исходе дела, которое, впрочем, ни на что не влияет. Ну а то, что все угли черные донельзя, указывает на ужасы, которые таятся так глубоко, что лучше бы им там и оставаться.

— Подытожим, — сказала себе, благо рядом никого не было, ведьма. — Адмар вернется с… с чем он там собирался вернуться. Раненый, хотя и несерьезно. И все будет хорошо, и вместе с тем — совсем плохо. Да уж.

То ли дар потускнел, говорят, Изменчивая мать наказывает так за дурные поступки; то ли будущее настолько неопределенно, что даже предсказать его нельзя. Спасение от проклятья, это не будущий урожай.

Против своей воли Джинджер посмотрела на страшный зев Аннуэрской пещеры. Адмара все еще нет.

Пришлось все же идти налево, как мальчику Нури.

«Зачем ты пришел?» — спросила Нури таящаяся в темноте змея.

«За своей подругой Ани», — ответил мальчик.

«Я съела ее», — ответила змея. — «Слышишь, как бьется у меня в горле ее сердце?»

Фламэ тогда еще поспорил с рассказчиком, таким же, как и он, музыкантом, есть ли у змеи горло. Музыкант, странный тип с волчьим взглядом, пегий, весь на волка похожий, коротко усмехнулся и предположил, что змея сама по себе — одно сплошное горло. Глупая шутка. И может ли сердце биться в чьем-либо горле? И почему в сказках все так нелепо?

Мальчик Нури взял свой нож и приблизился к змее, чтобы вырезать сердце подруги и вернуть его в законное тело. И это тоже нелепо.

Фламэ шел вперед. В темноте, в тишине отчетливо слышно было сердцебиение. Ах, Ани, бедная девочка Ани. Фламэ запел, так ему было спокойнее, да выбрал самую неудачную песню:

— Я схвачусь с змеей за сердце, милая моя

Вздрогнет и вздыбится тотчас бедная земля

Яд течет по моим венам

Отравленные нетленны

На губах остались клочья пены…

Он замер, как вкопанный.

— Проклятье!

Он не заметил этого раньше: в коридоре явственно пахло пряной травой, названия которой Фламэ не знал. Но запах, запах был ему знаком. В Усмахте не так давно с треском и шумом вышвырнули из Университета троицу студентов, которые слишком часто дышали этой травой. Они все глубже погружались в мир своих грез, пока один из них не сошел с ума. Вот тебе и ночные кошмары! Фламэ поспешно прикрыл лицо плащом, достаточно плотным, чтобы не пропускать ядовитый дым. Знать бы еще, кто эту траву жжет.