Штабные генералы люфтваффе, которых пригласили однажды на завтрак, были потрясены вольным стилем беседы подводников со своим начальником, резкостью их ответов и добродушным подтруниванием друг над другом, которое царило за столом.
Виктор Ёрн, который на протяжении всей войны был с Дёницом то как его штабной офицер, то как капитан подлодки, вспоминал: «Дёниц очень редко приказывал. Он убеждал, и оттого, что все, чего он хотел, было очень взвешено и продуманно, он убеждал искренне. Он жаждал спора с любым, у кого было свое мнение, независимо от ранга. Если у человека своего мнения не было, он вскоре переставал его интересовать. Он нередко провоцировал своих собеседников, чтобы понять настоящие возражения. И только затем сам решал».
Возвращаясь в свой Керневальский замок, известный из-за своих маленьких размеров, он обсуждал новые разработки перед картой с дежурным офицером, может быть, опять затевал спор со своим начальником штаба. Ужин, опять с офицерами, был в восемь часов. Подводники питались всем лучшим, что поставляли французская деревня и побережье, и Дёниц хотя и приучил себя не быть привередливым в еде и выпивке, как и во всех других сферах жизни, — поразительно, что, будучи адмиралом, он порой носил свою мичманскую форму, — однако и здесь не был исключением; он выпивал стакан или два хорошего бордо каждый день, но никогда больше. К десяти он был уже в постели; если же у него были гости, то он вставал в это время из-за стола и желал им спокойной ночи: «Развлекайтесь, пожалуйста, а я иду спать».
Его полноценный ночной сон прерывался, только когда происходила какая-то важная битва на море с караваном; тогда его самого и весь его штаб будил дежурный офицер, и все они появлялись в оперативном зале в пижамах и банных халатах.
Другим исключением были воздушные налеты. При звуке тревоги все спускались в спальную комнату в большом бетонном командном бункере, который «Организация Тодта» устроила в саду на задворках замка. Бункер по-прежнему там, но стены оперативного зала ныне голы и покрыты влагой; открытые проемы без дверей ведут к душевой комнате, выложенной белым кафелем, и туалетам. Их оборудование вырвано с корнем, и вся деревянная обшивка отодрана; в самой задней части еще недавно можно было видеть медные терминалы телефонной станции, они выжили как свидетели доэлектронной эпохи, в которую проходила та война...
Снаружи, у переднего входа в бункер, растут два куста прекрасной магнолии грандифлоры. Их высадили именно тогда, сейчас они достигли огромных размеров.
Дёниц старался быть в курсе всего, что происходило на фронте, и кратко расспросить каждого капитана на следующий после возвращения день. Он и его штаб молча выслушивали отчет моряка, прерывая лишь тогда, когда им необходимо было что-то уточнить или если ему казалось, что тот слишком ушел в сторону от темы.
Его искусство подвергать сомнению проверенные факты вошло в легенду, и для не слишком решительных капитанов этот опрос, который завершался настоящим допросом Дёница или Годта и, возможно, при участии остальных присутствующих офицеров штаба, мог стать не меньшей пыткой, чем само плавание. Некоторые даже изъявляли желание перевестись в другой род войск, те же, кто провел успешный рейд, вознаграждались удовлетворительной реакцией начальника на их храбрость...
Однако он не мог поговорить с теми, кто обладал самой ценной информацией о тактике и контрмерах противника, — теми, кто не вернулся. Они просто в какой-то момент не отвечали по рации на запрос. Как они встретили свой конец и почему, можно было только гадать по их последним рапортам и перехваченным сообщениям врага.
Когда потерь становилось слишком много, возникали мысли о секретном детекторе врага, улучшенном «Асдике», или новой и более точной системе сбрасывания глубинных бомб, смертельных для каждой подлодки, которую «Асдик» засек.
Слухи о новом детекторе подпитывались той чрезвычайной ловкостью, с которой британские караваны ускользали от патрульных линий субмарин. Это было отмечено уже в апреле 1941 года: «Такое впечатление, что английские трассы специально прокладываются в обход атакующих групп». Были предприняты меры предосторожности, из опасений, что положения лодок выдаются врагу шпионами, и круг лиц, которые имели доступ к оперативным деталям, сократился до минимума, службы подводного флота перестали давать отчеты о координатах подлодок другим заинтересованным родам войск.
Однако лодкам по-прежнему приходилось уходить все дальше и дальше в Атлантику, их вынуждали к этому все более многочисленные и эффективные британские конвои и авиапатрули, при этом сами караваны от них ускользали. Все обнаружения, которые приводили к сражению, были сделаны случайно одиночными лодками, а вовсе не специально для этого выставленными на предполагаемых маршрутах врага патрульными субмаринами в линиях.
К ноябрю стало ясно, что в этом нет случайного совпадения: «Это не может быть совпадением — совпадение не может всегда оказываться на пользу только одной стороны, и подобное не может длиться почти девять месяцев. Самое правдоподобное объяснение состоит в том, что британцы из одного или другого источника узнают о положении наших концентраций и избегают их, попадаясь только тем лодкам, которые плавают в одиночку».
Было три способа, с помощью которых можно было получать такую информацию: шпионы — и все было сделано для того, чтобы исключить такую возможность; расшифровывание радиосообщений — эксперты по криптографии при верховном командовании считали, что это невозможно. И наконец, «комбинирование сведений о радиообмене между лодками и отчетов обо всех случаях, когда их встречали в море». Дёниц решил, что проверить третий способ невозможно, «потому что неизвестно, какую информацию противник получает из рапортов о встречах и радиообмене (особенно с точными данными D/F)».
Эта проблема стала главной темой всех дискуссий со штабом на долгие месяцы, однако удовлетворительного ответа не было найдено. 19 ноября Дёниц решил, что «более тесное сотрудничество с B-Dienst может помочь», и запросил прислать к нему в штаб для работы опытного офицера из радиоразведки для расследования проблемы, как противник выстраивает маршруты своих караванов.
В этом вся суть чрезвычайно любительской организации немецкой военной машины: Дёниц проводил кампанию жизненной важности, которая могла помочь определить, если не «решить», кто кого задушит, королевский флот рейх или рейх — королевский флот. Это был действительно самый главный вопрос, стоявший перед Германией; однако он пытался осуществить эту кампанию один со штабом из дюжины молодых подводников! Они не были тренированы думать научно, и на самом деле на все их образование серьезно повлияла нацистская система контроля над школами. Но даже если бы они были природными гениями, их рутинные задачи и штатные обязанности в штаб-квартире подводного флота мешали любому сколь-нибудь серьезному анализу в этой военной игре в прятки. Беготня по бретонским полям за своим начальником была плохой заменой всестороннему научному анализу и нормальной организации разведки. Как и попытка Гитлера создать систему рабов из необразованных поляков и славян для труда на (еще не завоеванном) Немецком Востоке, это был анахронизм, образчик средневекового мышления, способ ведения войны, свойственный XVIII столетию, а не XX веку развитых технологий.
Дёница нельзя за это винить больше, чем за фиаско с торпедами или за продолжающуюся неудачу кооперации с люфтваффе. Хаос и коррупция отделили каждый орган правительства и каждый вид вооруженных сил друг от друга. Можно подумать, что штабу подводного флота потребовалось бы слишком много времени, чтобы осознать, что патрульные линии не могут обнаружить караваны! Дёницу для того, чтобы понять, как «разрулить» ситуацию, было бы достаточно экспертного анализа этой проблемы. Но такова была система командования, и анализа, и координации действий, ущербная сверху донизу, как и во времена Тирпица, что он был вынужден «вести войну на цыпочках» с весьма минимальной научной поддержкой.
