«Сначала он отказался отвечать на какие бы то ни было вопросы и его даже пришлось упрашивать назвать свое имя. Он был очень угрюм и временами приходил в бешенство; заставить его вообще говорить было сложно. Такое состояние ума, как казалось, было вызвано происшествием, связанным с потерей его подлодки, и также представлялось, что он вел себя не слишком дружелюбно даже со своими соотечественниками; вначале он заявил, что покончил с морем и кораблями. Вероятно, потеря UB-68 была вызвана ошибкой самого ее командира».

 Это первоначальное заключение не поддержали позже специалисты, но, так как и они не пришли к окончательным выводам, вероятно, что они скорее считали виновным механика или операторов рулей, с которых и началась цепь злоключений. Что же до чрезвычайно угрюмого настроения Дёница, оно в любом случае не было нормальной реакцией командира немецкой подлодки в глазах допрашивавших британских офицеров.

 Дни в крепости проходили в унынии, и Дёниц по-прежнему был угнетен потерей своего корабля, гибелью Йешена и, без сомнения, тем, что больше не примет участия в боевых действиях этой войны, которой отдал четыре года жизни. Его отчаяние только усиливалось теми новостями, с которыми пленным разрешалось знакомиться из газет союзников. Перспективы выглядели весьма неутешительными еще при его выходе из Пулы, когда Турция, Болгария и Австро-Венгрия явно уступали натиску союзников; теперь же одна за другой они подписывали мирные договоры, в то время как на севере немецкие армии отступали от Фландрии; ходили слухи об открытой враждебности к армии среди голодающего мирного населения Германии и, хуже того, о мятежах на некоторых кораблях на Балтике.

 Одновременно союзники выдвигали крайне унизительные условия мира, особенно президент Вильсон со своими «четырнадцатью пунктами», которые предусматривали отмену монархии Гогенцоллернов, запрещение иметь армию и введение демократической системы в Германии. Дёниц находил поведение Вильсона непостижимым.

 Когда 4 ноября его отвели в порт и посадили на британский крейсер, чтобы перевезти в Англию, то на борту он обнаружил и своего первого помощника Мюссена. Седьмого числа крейсер бросил якорь в Гибралтаре; следующие несколько дней они с Мюссеном наблюдали деятельность на море с палубы и видели

 Крейсер простоял на якоре до 9-го, когда один из товарищей с Пулы, Генрих Кукат, нанес последний удар подводной войны, потопив старый корабль «Британия», построенный еше до дредноутов, когда тот находился под конвоем двух эсминцев в трех милях от переплетения сетей и от охотников рядом с Гибралтарским проливом. Увидев вымпелы союзников на середине мачты и эсминцы, которые спешили оказать помощь выжившим, Дёниц выразил свое настроение следующими горькими фразами:

 Через два дня вид гавани совершенно изменился. Когда пришли новости о бегстве кайзера и о том, что немецкое правительство приняло унизительные условия мира. Громкие звуки от всей армады, скопившейся в бухте: сирен, рожков, пароходных свистков, — заполнили воздух оглушительной какофонией; крики и поздравления гремели отовсюду над водой, взлетали фуражки, флаги были подняты, а на ближайшем корабле были даже подняты «вниз головой» захваченные немецкие знамена, над которыми реяли белые вымпелы. Они с Мюссеном стояли на палубе, «маленькая группа проигравших, с бесконечной горечью на сердце».

 Капитан вышел к ним с группой офицеров, с которыми он праздновал победу шампанским, и приблизился к Дёницу; глядя на перевернутые немецкие вымпелы и вопящих матросов на соседнем корабле, тот сказал: «Мне это не нравится».

 Дёниц обвел рукой все корабли, стоявшие вокруг, — британские, американские, французские, японские — и спросил: как может нравиться победа, одержанная силами всего мира?

 «Да, — отвечал капитан после паузы, — это очень забавно».

 Дёниц подумал: «Достойный “фронтовик”». В своих мемуарах он записал: «Я буду помнить этого справедливого и благородного английского офицера с уважением всю мою жизнь».

 Так закончились первая заявка Германии на мировое господство и карьера Карла Дёница как морского офицера империи. Но и для него, и для страны стремление к победе было слишком велико, чтобы его могла поколебать горечь первого поражения.  

 После заключения перемирия крейсер продолжил свой путь до Саутгемптона, где Дёниц и Мюссен ощутили на себе все то любопытство, смешанное с ужасом, которое обычные британцы испытывали к немецким подводникам. Отсюда их отправили в лагерь для военнопленных офицеров в Редмайере, около Шеффилда. И снова почти единственным источником новостей были английские газеты, журналисты которых не имели никаких сомнений в том, что в ужасах войны виноваты кайзер, немецкая военщина и командиры подводных лодок, и призывали к суду над ними. Дёниц рассматривал все это как вражескую пропаганду, но на кое-каких молодых военнопленных все это произвело впечатление: они начали отрекаться от кайзера и утверждать, что в глубине сердца всегда были республиканцами. Дёниц, преисполнившись отвращения, основал барак монархистов, который назвал «Гогенцоллерн». К нему присоединилось несколько коллег-подводников и много других «истинных воинов, почти все — неоднократно раненные», которые и образовали братство нераскаявшихся монархистов.

 Недели плена переросли в месяцы, пока союзники тщательно прорабатывали условия мира, которые собирались навязать побежденным. В Германии на волне революционного насилия родилась республика, возглавляемая социалистами. Дёниц беспокоился, размышляя, суждено ли ему снова увидеть родину и какая Германия это будет, и, пытаясь добиться репатриации, стал симулировать безумие.

 У нас нет тогдашних медицинских отчетов, но одно из описаний этого «безумия» дает нам Вольфганг Франк после Второй мировой войны, во время которой он служил офицером в управлении пропаганды, занимавшемся специально делами подводного флота. Согласно ему, Дёниц играл в детские игры с коробками от печенья и маленькими фарфоровыми собачками, которых можно было купить в столовой, «до тех пор, пока даже его первый помощник не уверился в том, что он сошел с ума».

 Едва ли можно доверять человеку, воспитанному школой доктора Геббельса; тем не менее, досье британской разведки времен Второй мировой на Дёница утверждает, что тогда он был отправлен в манчестерский дом умалишенных! Это заставляет предположить, что либо он симулировал очень убедительно, либо действительно был слегка не в себе.

 Учитывая глубину его переживаний, особенно в связи с потерей UB-68 и гибелью механика Йешена, как выяснилось, может быть и то и другое. Он сам об этом не упоминает ни в одной из своих книг, хотя и рассказывал психиатру-американцу на Нюрнбергском процессе над военными преступниками фантастическую историю — тот невозмутимо все выслушал — о том, как он изображал, что стал подлодкой! В своих мемуарах он просто пишет, что намеренно эксплуатировал свое нездоровье, чтобы поскорее отправиться домой.

 Какова бы ни была правда, его репатриировали с одной из самых первых партий пленных в июле 1919 года.

 Когда он вернулся, Киль едва походил на военный порт. В Большой гавани не было ни одного военного корабля; единственными признаками работы были те, что производились при демонтаже тех подводных лодок, которые не были переданы союзникам под контролем их временной комиссии. Сама военно-морская база оставляла гнетущее впечатление, часовые были бесцеремонны, а порой и активно наглы, ходили кое-как одетые, не соблюдая никаких правил, курили на посту и позволяли своим винтовкам ржаветь. Это были лишь некоторые из последствий революционных событий и поражения в войне; душевные раны, которые остались у офицеров, возможно, были не столь заметны, но, безусловно, более долговечны.