Ожидая лучшего от своих офицеров и моряков на море, Дёниц делал для них все возможное по их возвращении. Специальный поезд, известный как «поезд подводного фюрера», провозил тех, кто отправлялся в отпуск в Германию, через Нант, Ле-Манс, Париж, Роттердам, Бремен и Гамбург; те, у кого время долгого отпуска еще не пришло, ехали в лагеря отдыха, известные как «подводные пастбища»; их поселяли на курортах, таких как Ла-Буль, вдали от военных бомбежек.

 В силу того что все состояли на довольствии, почти вдвое превышавшем их зарплату, они могли посылать домой французские деликатесы, вина и одежду, которую им продавали по сниженным ценам в особых магазинах только для них. Для офицеров были реквизированы роскошные отели, в которых они сбрасывали гигантское напряжение подводной жизни.

 Более важным, нежели материальные выгоды или лесть, с которой подводники сталкивались постоянно в средствах массовой информации, было то, как они искренне боготворили лично Дёница. Он завел себе правило посещать все выпускные парады каждого тренировочного курса и лично инспектировал как офицеров, так и матросов, глядя каждому в лицо своими «ясными, сияющими глазами». В подводном флоте не было того, кто бы не видел своего главного командира, многие даже обменивались с ним словами. У него была чрезвычайно цепкая память, и он специально запоминал то, что они ему говорили. Все важные семейные новости, такие как рождение ребенка, он передавал по рации на лодки в море. И он также старался лично проводить и встретить каждую лодку, насколько это позволяло его расписание.

 — Хайль, U-38!

 — Хайль, господин адмирал! — в унисон отвечали бородачи, выстроившиеся в грязной одежде на палубе, покрытой ржавчиной.

 Каждый ощущал на себе его взгляд, когда он проходил мимо шеренги, как всегда, чрезвычайно подтянутый и осанистый. Он поворачивался к ним лицом и говорил: «Моряки, ваша лодка потопила вражеских кораблей на 100 000 тонн за три плавания. По большей части это произошло благодаря вашему прекрасному командиру, капитан-лейтенанту Либе, которого фюрер награждает Рыцарским крестом. Я имею честь вручить его вам».

 Он равным образом любил неожиданные слова и действия под влиянием вдохновения. Во время возвращения одной из лодок, которая и после плавала много раз, он остановился напротив главного механика, не имевшего офицерского звания, и спросил, в скольких боях в Атлантике он участвовал.

 «В десятке или дюжине», — был ответ.

 Дёниц хлопнул его по плечу: «Я принимаю тебя в рыцари!»

 Такое поведение было бы невозможным для адмиралов старой школы, таких как Редер, так же как и употребление фамильярного «тебя». Хотя и закрытый по натуре, он умудрялся заражать многих своей пылкой преданностью службе и убеждать в своей личной заинтересованности каждого, кто с ним общался, и офицера, и простого матроса. Они знали, что он от них требует только лучшего из возможного, но и они платили ему благоговением. Его штабные офицеры называли это любовью, но не страхом. Страх пришел позже. Они называли его «Дядя Карл» или «Лев». Безусловно, у него была харизма.

 Конечно, харизма — это двусторонний процесс. Тогдашние юнцы, одурманенные нацистской пропагандой, многие из них и в старости не могли признать ни одной ошибки их бывшего подводного фюрера, за которого они готовы были отдать свои жизни. Читая отчеты о допросах команды Ениша, этих «фанатичных нацистов», которые «глубоко ненавидят Британию», задаешься вопросом: насколько это было отражением общего настроения в Германии после изумительных успехов 1940 года, а насколько выражением собственного крайнего отношения Дёница и его стиля руководства? Почти нет сомнений в том, что и то и другое имело огромное значение; тем не менее, они были молодыми людьми со всем пылом и идеализмом юности, заторможенные нацистским воспитанием, и возникает вопрос: а сколь многого они требовали от него? Многое ли признавали они в железном вожде, для которого их готовили со школы, как многое сознательно или бессознательно отвечало в нем их идеализму в его устремлении к высшей степени развития воинского духа?

 В любом случае, безусловно, развитие боевого духа в подводном флоте и чувства принадлежности к элите армии было его целью с самого начала, и пиком в достижении этого был конец 1940-го и начало 1941 годов.

 Британец, ведший допрос экипажа U-70, которую протаранил и потопил голландский танкер в битве с караваном в феврале 1941 года, заметил: «Боевой дух и офицеров и матросов высок, нет никаких следов военной усталости, и обычная непереваренная пропаганда повторялась ими слово в слово до тошноты (verbatim ad nausea)».

 В следующем месяце U-100 также протаранили и потопили, и ее капитан-ас Шепке был убит на мостике; его выжившая команда «выказала высокий боевой дух, несмотря на пережитый страшный опыт (под взрывами глубинных бомб) и общую несокрушимую уверенность в решительной победе Германии в этом году».

 В той же битве ас из первых, Отто Кречмер, был вынужден всплыть на поверхность и захвачен вместе с экипажем. На британского офицера контрразведки произвел большое впечатление их боевой и командный дух и профессионализм; единственное, что ему не понравилось, — так это «...преувеличенная идея об их собственной важности и достоинстве; эти самодовольные чувства были вызваны, безусловно, чрезвычайной лестью общественного мнения, к которой они привыкли. Специальные самолеты и букеты цветов на вокзалах уже давно стали частью их жизни на берегу».

 Сам Кречмер отличался большей задумчивостью, чем большинство его конкурентов за первенство, и был лучше образован. Он признался на допросе, что устал от войны некоторое время назад и перестал получать удовлетворение от уничтожения кораблей одного за другим и «его политические взгляды были не столь крайне нацистскими, как считалось ранее».

 Равным образом интересным для британского офицера, ведшего допрос, оказался его первый помощник, в прошлом лейтенант на флагмане Дёница, Ганс Йохен фон Кнебель-Дебериц, из юнкерской семьи в Восточной Померании. «На поверхности он казался совершенным нацистом, но на самом деле стыдился многих методов нацистов и большинства их вождей. Он поддерживал видимость преданности режиму, тогда как в реальности оставался верен своему классу и своей стране...».

 Два мичмана, которые поступили на службу в 1939 году, были «типичными нацистами, непоколебимо уверенными в победе Германии в 1941 году и твердившими обычные пропагандистские фразы при обсуждении любой темы».

 В том же марте 1941 года три другие подлодки, включая U-47 Прина, также не вернулись в порт и были признаны пропавшими без вести, хотя лишь 26 апреля против U-47 в списке были поставлены три звездочки, обозначавшие потерю, и о гибели Прина сообщили народу. Он, вероятно, был самым любимым из капитанов Дёница, Кречмер был другим, и потеря трех асов за один месяц оказалась тяжелым ударом. Утверждают, что обычная закрытость и отчужденность Дёница оставили его, когда речь зашла о столь близких его глубинным чувствам переживаниях. К началу лета высокомерие, свойственное предыдущему году, начало развеиваться.

 После утренней работы и завтрака со своим штабом Дёниц любил часок вздремнуть. Затем в сопровождении своего адъютанта и одного-двух штабных офицеров, которых он приглашал, со своим эльзасским псом, которого он купил в начале войны, по кличке Вольф, он выезжал на «мерседесе» за город, где прогуливался часа два или больше. Вышагивая по бретонским полям — а тогда это было безопасно для немецкого офицера, — он иногда останавливался, чтобы обменяться парой слов с местными жителями, и все это время пытался прояснить свои идеи, проговаривая их вслух и вытягивая аргументы у своих офицеров. Они знали, что ему нужно их настоящее мнение, и отвечали открыто. Порой дискуссия становилась острой и честной. Он мог погрузиться в мрачное настроение, когда дела шли плохо, и от напряжения замыкался, но в обычные дни ничто так не любил, как яростный обмен мнениями и честный спор со своим штабом.