После капитуляции Дёниц понятия не имел, что союзники собираются делать с ним и «правительством», которое он собрал из бывших министров; его неуверенность отражала и его последняя речь, обращенная к немецкому народу, произнесенная 8 мая, в которой он объявил о безоговорочной капитуляции и призвал всех встретить грядущие тяжелые времена с «достоинством, мужеством и дисциплиной».

 Однако к тому времени его стратегия уже определилась: он должен был дистанцировать себя и свою администрацию от преступлений нацистской партии, представить немецкие вооруженные силы как героически сражавшиеся и ничем не запятнавшие свою совесть, а их командование как неполитические фигуры, простых солдат, которые выполняли приказы. Приготовления к осуществлению этой стратегии шли в разных родах войск уже несколько месяцев; компрометирующие документы уничтожались, хотя не слишком эффективно в этих трудных условиях.

 Как часть шоу, 6 мая были уволены самые отъявленные нацистские главари, включая Геббельса, о чьем самоубийстве в Берлине вместе с женой после жуткого убийства своих пятерых детей еще не было известно. Гиммлер представлял наиболее сложный случай; его подразделения принимали самое деятельное участие в борьбе с внутренним хаосом, и, вероятно, Дёниц чувствовал себя обязанным ему со времени их прежних хороших отношений. В любом случае он принял его в 5 часов утра 6-го числа и лично передал новость о том, то он лишен всех чинов и должностей.

 Почти нет сомнений в том, что Гиммлер был к этому готов и что они оба готовились, так как большое число офицеров СС, собравшихся вокруг рейхсфюрера во Фленсбурге, в скором времени, если еще не тогда же, были снабжены документами морских унтер-офицеров и старшин и соответствующей униформой. Когда Гиммлер, вероятно желавший пошутить — и можно заключить, что это случилось уже после его встречи с Дёницем, — дал им последний приказ: «Нырнуть под прикрытие вермахта», они так и сделали, не теряя времени. Одним из них был Рудольф Хёсс, знаменитый комендант концлагеря Аушвиц (Освенцим); он стал помощником боцмана Францем Лангом, который был направлен в школу морской разведки в Зильте; остальные из его отдела также «нырнули» во флот. Невозможно представить себе, чтобы это случилось без ведома и согласия Дёница, — и это было рискованно.

 Учитывая усилия, которые он предпринял, чтобы очистить флот от связи с преступлениями партии, можно лишь задаться вопросом: проистекала эта последняя услуга рейхсфюреру от его преданности лично ему или преданности партии, которую он представлял, или же она объяснялась тем, что Гиммлер знал слишком много, чтобы от него можно было просто так отмахнуться?..

 Какова бы ни была доля личного участия в этом Дёница, для многих было очень выгодно «исчезновение» рейхсфюрера СС. Как выяснилось позже, им нечего было беспокоиться. Во время этого окончательного кризиса Гиммлер проявил себя далеко не тем образчиком нордических достоинств, какие изобразил Гитлер. Он не собирался вести своих людей в последнюю битву с ордами «еврейских капиталистов» и «еврейских большевиков» и не собирался приносить себя в жертву. Он сбрил свои усики, надел на один глаз черную повязку, принял фальшивое имя и пошел на юг с группой нескольких замаскированных офицеров СС. Когда они все же напоролись на патруль, он объявил, что является Генрихом Гиммлером, и затем, явно обиженный тем, что его расспрашивают о концлагере в Бельзене, раскусил капсулу с ядом, которую носил во рту.

 Дёниц и члены его администрации показали себя почти в таком же свете, единственным исключением был Альберт Шпеер. Его мотивы могут быть оспорены, но, тем не менее, он был единственным, кто оставил свидетельства того, что понимал масштаб нравственной катастрофы и был готов принять за нее свою часть ответственности.

 Физическое уничтожение большей части нации, финансовая и социальная дезинтеграция в то время были просто неописуемы: Вильям Ширер, который прибыл в Берлин через несколько месяцев, обнаружил город «разрушенным практически до неузнаваемости». а «люди, которые были столь отвратительно высокомерны и так слепо уверены в своей миссии расы господ, когда я уехал отсюда пять лет назад», теперь выглядели «сломленными, ошеломленными, дрожащими, голодными», когда они шныряли в поисках еды среди руин.

 Таково было физическое состояние народа; и только Шпеер, видимо, понимал их нравственное состояние и то наследие, которое они оставят будущим поколениям немцев. Он был единственным, кто призвал не формировать правительство целиком из людей, замешанных в преступлениях режима, и сам предложил свою отставку, таким образом оказавшись единственным, кто сумел вырваться из ментальной темницы Третьего рейха, и способным увидеть что-либо вне его.

 Реакцию Дёница можно было предсказать, исходя из всей его карьеры: он не чувствовал, что делал что-то неправильно. Виноваты были другие, не он. Если бы все шло, как он хотел, он победил бы!

 Нет сомнений в том, что это обычные человеческие реакции на вину и неудачу, но они едва ли соответствуют масштабам событий. Правда в том, что будь он другим человеком, то и не оказался бы преемником Гитлера, равно как и все остальные члены правительства, за исключением Шпеера. Теперь же, под оккупационными властями, этим людям оставалось лишь создавать видимость упорядоченной жизни — проводить ежедневные совещания и писать друг другу записки в школьных классах кадетской школы.

 Вот одна из таких, показывающая основу отношения правительства к оккупационным властям; ее направил Йодль своему отделу 15 мая:

 «Все возражения и жалобы должны основываться на международном праве.

 К сожалению, мы никогда не использовали оружия права. Мы преступали закон, когда он был представлен стороной противника. Но мы никогда им не пользовались, а ведь с помощью права мы могли достигнуть бесконечно больше, чем через силу.

 Отношение к державам противника должно быть такое: они вели эту войну ради закона. Следовательно, мы желаем, чтобы с нами обращались по закону.

 Мы должны постоянно указывать союзникам на нормы международного права.

 Мы должны подчеркивать, что исполнение нами различных пунктов договора о капитуляции прекратится, как только оскорбят нашу честь.

 Во всем остальном мы хотим, чтобы Союзная контрольная комиссия пришла к выводу, что мы действуем корректно; таким образом мы постепенно завоюем их доверие. Затем, как только будет приготовлена почва для нашей лояльности, гросс-адмирал пойдет к Эйзенхауэру, чтобы обсудить с ним вопросы, касающиеся нашего будущего».

 В этом «руководстве» не столько цинизм людей, которые сознательно вели войну против всех систем права, международного и внутри страны, против нравственности и христианства, людей, которые тщательно взвешивали, каковы будут преимущества, а каков ущерб от того, что они публично откажутся от Женевской конвенции, не столько отсутствие какого-либо чувства вины или стыда, а, скорее, это полная неспособность понять то, как все это ужасно. Это «руководство» есть просто повторение 1919-го, 1920-го... После самого сокрушительного поражения в истории человечества эти люди, которые отбросили все принципы во имя победы, чей единственной моральной ценностью был успех, не вынесли никакого урока из своего провала!

 И только в свете этих «инструкций» может быть понята мышиная возня по поводу соблюдения чинов, ношения знаков отличия и медалей, приветствий и флагов, которую затеяли Йодль и Дёниц. Это была сознательная кампания, призванная сыграть на особенностях психологии победителей, представить себя как нормальных солдат, субъектов нормальных установлений международного права и — главное — отделить себя от партии, которая столь явно нарушала закон, и найти себе место и быть принятыми как партнеры оккупационных держав ради будущего Отечества. Таким образом обеспечить продолжение своего идеала немецкого государства; для Дёница этим идеалом был национал-социализм, как в 1919-м это был кайзерский рейх.