— Что ты болтаешь, дикарь⁈ Когда я обещал снять осаду⁈ Когда предлагал мир? Только сдача в плен без оружия… Приказ императора…

— Вам, русским, имам больше не верит: он считает вас народом лицемерным, не заслуживающим доверия.

Граббе и тут не изменил своей выдержке. Выслушав перевод, он крикнул:

— Конвой!

В кибитку вбежал Вася с товарищами.

— Возьмите этого лицемера и отведите к Ахульго. А своему идолу передай: мне нет дела до его желаний! Приказано взять его в плен, и я его возьму! Но пусть он тогда не ждет пощады или снисхождения. Он будет казнен или сослан в Сибирь. Даю последний шанс до полуночи: не вернешься с положительным ответом, снесу ваши утесы к чертовой матери!

Юнус задрожал от бешенства. Его бесстрастное обычно лицо исказила злобная гримаса. Он схватился за рукоять кинжала, и тут же Вася сзади крепко вцепился ему в руки. Он выволок его из кибитки. Куринцы встали по бокам с примкнутыми штыками.

— Что случилось, Юнус? — к ним подбежал Чаландар.

— Переведи гололобому, — презрительно молвил унтер-офицер. — Или он спокойно пойдет своими ногами, или я отнесу его, связанного, на руках. Могу и за ноги через весь лагерь проволочить…

Юнус дергался и шипел. Чаландар быстро заговорил:

— Беда, сосед! Джамал арестован!

Мюрид замер. Он отказывался верить своим ушами: единственная ниточка на спасение оказалась перерублена.

— Что ты болтаешь, переводчик⁈ Что тебе было сказано? Какой Джамал? — вызверился на Чаландара Милов.

— Он пойдет! Пойдет спокойно! Мы о мальчике говорим, о сыне имама, — закричал Чаландар и быстро зачистил на аварском. — Юнус, ступай к Шамилю. Быть может, он сам придумает выход.

— А Джамалэддин?

— За него не беспокойся! Я присмотрю!

Конвой тронулся. Юнус шел в окружении солдат, гордо вздернув подбородок. Для себя он все решил: больше он к урусам не вернется. Останется с Шамилем, чтобы вместе погибнуть или найти способ сбежать.

Дошли до русских баррикад. Мюрид перелез через ложемент, отметив про себя, что за эти дни его основательно укрепили и обустроили изнутри так, чтобы легче было броситься в атаку.

«К штурму готовятся», — догадался Юнус и гордо пошел дальше, всем своим видом показывая, что не боится пули в спину.

Пули не было. Вася просто плюнул ему вслед. Развернулся и потопал обратно в штаб-квартиру.

На склоне Сурхаевой башни его окликнули.

— Эй, братец, не ты ли унтер Девяткин?

— Ну, я, — с подозрением откликнулся Вася, глядя на подходивших апшеронцев. Что у них на уме? С ними у куринцев вечная вражда.

— Тут эта… — начал мямлить такой же, как Вася, унтер. — Мы тут всем обществом, значит, подумали…

— Ближе к делу, пехота! — усмехнулся унтер егерского полка, подбираясь.

— От нашего общества вам нижайший поклон! — встрял разговор старших по званию рядовой из разжалованных студентов.

— О, как! — удивился Вася.

— Мы тут поспрашивали… Получается, ты нас огнем на горе прикрыл! — наконец-то, справился унтер из апшеронцев. — Ну, когда мы пытались к вам забраться по отвесной скале. Эти, которые по норам на круче, думали, что нас перестреляют. Ан, нет. Ты их обратно в норы-то и загнал. Выходит, спас многих. За это от нас и почет, и уважение имеешь. Даром что куринец.

— Да пусть черт задерет гололобых! А мы ему подмогнем. Правда, ребята? — подмигнул Вася.

— Э, нет, братец. Не поминай черта, а поминай Господа Бога! Его милости ждем. Может, завтра нам в землю суждено лечь или о скалы разбиться. Придется отвечать перед Богом за мысли и за слова греховодные.

Вася изумился. Подумал. Перекрестился. А ведь и точно: завтра будет штурм. Как без него?

— Правда ваша, славяне.

… Юнус до полуночи так и не вернулся. Граббе приказал готовиться к приступу на рассвете.

Вася. Ахульго, 21–22 августа 1839 года.

— Ну, что, мамочки, повоюем⁈ — весело окликнул кабардинцев генерал-майор Лабынцов.

Егеря напряженно смотрели вперед — в пыльную пелену, в которой снова скрылось Новое Ахульго из-за обстрела, который начали батареи с рассветом. За три с половиной дня после второго по счету штурма многое переменилось. Восторг от успеха 17-го августа быстро сменился напряженным ожиданием. Слухи в лагере разносились моментально. Начиная со встречи Пулло с Шамилем, все быстро поняли: мира с мюридами не будет, нового приступа не избежать.

И вот настал момент узнать, чья сила крепче, а желание победы — сильнее!

Кабардинцы бросились вперед и быстро добрались до рва со скрытыми капонирами. Как и куринцы, застряли. Теряя людей, бросились вниз и на кураже захватили правую саклю в перекопе. Но левая, самая труднодоступная, держалась[1].

Что с ней только не делали! Заваливали фашинами и турами, бросали гранаты и мешки с порохом ей на крышу — ничто ее не брало. Фланговый огонь из бойниц, прорубленных в толстых стенах, сводил на нет все попытки егерей прорваться за ров к траншеям и завалам. Оттуда непрерывно раздавались выстрелы и звучали священные песни. Мюриды хорошо укрепились: за каменными стенками в ауле мелькали только стволы их винтовок и папахи. Между ними металась чалма имама с развевающимся в пороховом дыму шлейфом — Шамиль бился в первых рядах.

Бой длился до темна. Группа поддержки из апшеронцев майора Тарасевича так и не смогла подняться по отвесной стене к Новому Ахульго. Стихла яростная перестрелка. Предоставили дело саперам. В сплошном камне они стали высекать минную галерею, чтобы взорвать капонир.

— Слишком большие потери! — вздохнул Шамиль, прислушиваясь к стуку кирок в ночной тишине, которую то и дело разрывали звуки выстрелов.

— Капонир обречен! — с горечью признал Ахверды-Магома. — Урусы его взорвут, и мы не можем им помешать. Они укрылись за корзинами на самом краю рва. Учли уроки, что мы им преподали. Их потери существенно ниже, чем при двух предыдущих штурмах.

— Нужно уводить людей в Старый Ахульго по мосту между двумя утесами, пока не рассвело. Урусы не ожидают от нас такого хода.

— Тропинка к мосту узкая. Быстро не выйдет спуститься и подняться. Я останусь в ауле. Буду сражаться до конца и прикрывать отход. Каждую саклю превратим в крепость. Погибнем, но не сдадимся!

— Я останусь в траншеях с добровольцами! Умру, но не отступлю, как и ты! — принял решение имам. — Юнус, ты со мной?

— Что сделаешь ты, сделаю и я. Умирать так умирать! — ответил чиркеевец, подмигнув товарищам.

— Нет! Плохая идея! — Шамиля окружили Ахверды-Магома, Юнус, Тагир, Султан-бек из Салима, Муса Балаханский и другие самые преданные мюриды. — Смерти твоей только обрадуются враги, кафиры и мунафики[2].

— Мой дядя, Бартихан, погиб!

Все выразили свои соболезнования.

— Лучше бы сказали: «Да присоединит тебя всевышний Аллах к Бартихану!»

— Зачем смерти ищешь? Шариат и ислам от нее не выиграют. Не лучше ли поберечь себя для более богоугодного дела? — возразил Тагир. — Мы подготовили место, где сможем укрыться. Внизу, в пещере, из которой можно спуститься к Ашильтинке, а потом выйти к Койсу. Спрятали там твоих женщин и детей. Ты пойдешь с нами!

— Хорошо, я покоряюсь вашей воле! — сверкнул глазами Шамиль не то от ярости, не то от радости, что найден выход. — Пойду с вами. Только заберу свои книги и оружие. Салих! — обратился он к своему рабу. — Пойди на конюшню и убей моего коня, чтобы он не достался врагу!

Все бросились к своим саклям собираться в дорогу. Новый Ахульго был обречен.

Салих не исполнил воли своего повелителя. Когда он пришел на конюшню, белый конь приветствовал его ржанием. Слуга пожалел его. Обнял скакуна за шею и заплакал[3].

… Незадолго до рассвета раздался мощный взрыв. Капонир в перекопе, доставивший столько неприятностей русским, был разрушен. Кабардинцы и подошедшая из резерва рота карабинеров Куринского полка с криком «Ура!» бросились форсировать ров. Первым в окопы ворвался унтер–офицер, куринец Якостецкий, бывший студент Московского университета. За ним бежал Вася.