— Вася… Вернулся…

— Игнатич! Что как неродной! С детьми что? Аль с супругой?

— Беда, Вася, беда! Дадо пропал! Гезель, сучка лезгинская, украла!

[1] В реальной истории это случилось 10-го мая. То есть вместо того, чтобы срочно двинуться к Абинской крепости, Раевский отправился выполнять приказ из Петербурга «возобновлять» потерянные укрепления. Форт на реке Абин не входил в зону его ответственности.

[2] Раевский повторил шутку генерала Блюхера, которую тот проделал в своем штабе под Парижем в 1814 г.

Вася. Крепость Грозная, 29 июня 1840 года.

Васю как громом поразила новость от поручика. Явился не запылился. Шкатулочку с музыкой притащил. А тут — горе то какое! Ребенка скрали!

— Точно Гезель? Как давно?

Лосев молчал.

Вася набрался наглости и потряс его за грудки.

— Игнатич! Очнись! Хорош горе веревочкой вить! Делать что будем⁈

— Что ж тут сделаешь, Вася⁈ Вчера в обед хватились, нету ребёнка! Прости меня! Недоглядел!

Командир карабинерской роты чуть не повалился на колени в пыль батальонного плаца.

— Стоп! — подхватил его Девяткин и заорал благим матом. — 5-я рота! Фельдфебель! Парфен Мокиевич! Шадрин! Где вы, мать вашу⁈

Подбежали старослужащие. Окружили, здороваясь и сыпля вопросами.

— Отставить! Взять поручика и смотреть за ним как за младенцем! Где Дорохов⁈

— Так в крепости! В офицерском клубе его искать нужно!

Вася сдал на руки осоловевшего Лосева солдатскому комитету и побежал разыскивать Дорохова, оставив свои вещи прямо на плацу.

Особых усилий прикладывать не пришлось. Руфин Иванович попался почти сразу — в тенечке, у входа в обитель офицерского азарта и обманутых надежд. Беседовать изволил с неким офицером явно из залетных. Из тех, кого в полк присылали из столиц за наградами. Такую птицу видно издали. Не по полету, а по странному наряду. Любили подобные господа — все, как на подбор, с холеными бледными лицами, не знавшими жгучего южного солнца — щегольнуть псевдогорским нарядом, будто черная бурка через плечо в жаркий июньский день мигом делала из них настоящих кавказцев. Тонкие усики, которые требовал от них приказ Государя, шейные платки и белоснежные рубашки делали их похожими друг на друга.

«Что тут, в Грозной, тенгинец забыл?» — подумал Вася мимоходом, безошибочно определив полковую принадлежность молодого поручика. Что-что, а две семерки Тенгинского полка унтер-офицеру Девяткину врезались в память на всю оставшуюся жизнь. У самого в брошенном около Лосева мешке остался опостылевший мундир, выданный в цейхгаузе 4-го батальона.

Как ему ни терпелось, Милов не решился встревать в разговор начальства. Лишь замер в двух шагах, сдернув с головы папаху. Руфин его тем не менее заметил и тут же воскликнул:

— Ба! Василий! Какими судьбами⁈ — кинулся Дорохов с объятиями и принялся хлопать Васю по плечам. — Вот, Миша, знакомься! Главный средь моих налетов! Свет не видывал подобного злодея! Ножом работает, как еврей на скрипке! Виртуоз! А стреляет… Самого Шамиля, говорят, подстрелил!

— Вашбродь! Руфин Иванович…

— Молчи, молчи! Дай мне тебя разглядеть! Вроде жив-здоров⁈ Признавайся, как на духу, сколько черкесов прирезал? Ко мне ль в отряд вернулся? Вовремя. Самый час! День-другой — выступаем…

— Я было решил, что сей экземпляр из гребенских казаков. Ошибся. Дай ты ему слово сказать, — раздраженно, с оттенком какой-то желчности и превосходства вмешался незнакомый офицер. — Не видишь что ли, человек весь на нервах?

— Нервы? — рассмеялся Дорохов. — У Васи? У самого хладнокровного человека из всех, кого знаю?..

—?

— Руфин Иванович! Дозволь слово молвить…

Дорохов перестал выколачивать пыль из Васиных плеч и, щурясь от яркого солнца, вгляделся в подчиненного.

— Правда, Миша, твоя. Что-то стряслось у добра молодца! Унтер, докладывай!

Вася торопливо изложил свою беду. Попросил не много не мало двинуться всем летучим отрядом в погоню за гнусной похитительницей.

Руфин досадливо крякнул.

— Чем же я могу помочь? Рад бы тебе услужить, но вот незадача: не отпустит нас Галафеев. С минуты на минуту ждем от него указаний.

— Вашбродь! Вы же знаете: никогда вас ни о чем не просил. Шел за вами в огонь и в воду. Придумайте! — взмолился Вася.

— Что ж тут придумать? — растеряно ответил Дорохов. — И куда податься? В какую сторону? На запад? В надтеречные аулы? — юнкер стал перечислять названия, бравируя недюжей памятью. — В Старый Наур, Новый Наур, Эмингуловский, Мундаров, Банки-юрт, Мижи-юрт, Бени-юрт, Кожаки, Калаузов, Мамакай-юрт и Гунешки, которые восстали? Далеко до туда, не побежит лезгинка с ребенком. Скорее на юго-восток в сторону Большого Чеченя…

— Отряд туда как раз и двинется, — шепнул тенгинец-поручик. — Но я вам ничего не говорил.

— Тогда — вряд ли. Если в штабе разговор был о направлении похода, местные о нем уже знают. Тут слухи быстрее огня в степи разносятся, — продолжил свои рассуждения Дорохов. — Скорее на юго-запад, в Кулары или Алхан-юрт. Мы там были недавно[1]. Проходили урочище «Три брата», Злобный Окоп…

— Какое чудное название! — восхитился незнакомец.

— Скорее печальное. Так прозывалось старое укрепление Сунженской линии ермоловской поры. Недолго продержалось. Всего пять лет. Давно позаброшено.

— Три брата? Я слышал про них. Старые курганы. Хотелось бы на них посмотреть, — тихо промолвил тенгинец.

— Ищешь источник поэтического вдохновения? Подобных, брат, тебе с избытком хватит за летнюю кампанию.

— Руфин Иванович! Все же… Коль понятно направление, может кинемся по свежим следам?

— Говорю ж тебе: не опустит нас Галафеев.

— Я могу помочь, — снова вмешался поручик.

— Да, ты же у нас на особом счету. Тебя сам Граббе к нам отправил. И добряк Галафеев взялся тебя опекать.

— Высоких протекций не ищу! — вспылил тенгинец. — Разве в Чечню просятся, чтобы от боя сбежать⁈ Или тут пули какие особые — всегда мимо цели летят?

— Миша, успокойся. Не в обиду сказал. И не вижу ничего зазорного в помощи старших товарищей. Сам воспользовался…

— О твоей храбрости, Руфин, легенды ходят по всей России. А мне еще работать и работать над своей репутацией. Вторая моя поездка на Кавказ. В первой, увы, случая отличиться не выпало. Ныне же я все готов отдать, чтобы достичь твоего положения. А мне навязывают роль порученца при генерале. Но есть в ней и своя выгода.

— Пойдешь за нас просить?

— Прошу вас, Ваше Благородие! Подсобите! — взмолился Вася.

— Рискну. Но, чур, уговор! Если все сладится, меня с собой возьмите! Несчастный мой характер: не могу на месте усидеть! Мне скучно без дела, не будоражащего кровь!

— Что ж, Миша, рискну. Ступай к генералу да придумай вот что: предлагает Дорохов короткую разведку в сторону Алхан-юрта. За день хочет обернуться. К завтрашнему полудню вернется.

— Пойду. Ждите!

Ушел.

— Ишь раскомандовался! — усмехнулся Дорохов.

— Да кто он такой⁈ — не удержался Вася.

— Мишка? Так Лермонтов. Прибыл дней десять назад. Мне он сперва не глянулся. Заносчивый. Злой на язык, хоть и остроумный. Но потом разглядел в нем родственную душу.

— Лермонтов⁈ — растерялся Девяткин.

Не так он представлял себе глыбу русской литературы. Трудно узнать в щуплом узкоплечем молодом человеке — в пареньке, а не мужчине на вид — того, с кем мечтал винца попить и ради которого, по мнению Косты, Милов оказался в этом времени. Не ошибся штабс-капитан: все ж довелось повстречаться, да так быстро! Вроде, только прибыл в Грозную, а на ловца и зверь бежит! Как тут не растеряться⁈

Фуражечка белая, холщовая, мундирчик с красными отворотами отложного воротника, бурка нелепая…

Потом, все потом! Сейчас не время! Нужно Дадо выручать!

— Ты с чего раскудахтался? — хмыкнул Дорохов. — Узнал имя? Стихи его читал? «Героя нашего времени»?

— Было дело, — буркнул Вася, напряженно всматриваясь в дверь генеральского дома, куда заскочил Михаил Юрьевич.