Он говорил долго, мудро и красноречиво. Его прерывали. Бранили. Требовали замолчать.

Вдруг из толпы выбрался на середину круга мой старый добрый друг и кунак, известный своей храбростью и острым языком Таузо-ок из племени Вайа.

«Жив, шутник! Жив! Вот чей голос я услышал!» — обрадовался я, но не решился показаться ему на глаза.

— Я с тобой, Мехмет Цаци-ок! — в непривычной для него немногословной манере громко крикнул он.

— И я! И я! — понеслось по лагерю.

— Нужно отправить к урусам нашего человека. Пусть он скажет им, что мы уходим к Ту, — предложил старый убыхский лис.

— Ты слышал, Додоро! — шепнул я своему спутнику. — Немедленно прокрадись в крепость и предупреди. Не стоит ждать, пока Берзег приведет в исполнение свой план и окружит лагерь караулами.

— Я все сделаю!

Додоро проскользнул между толпившимися черкесами, громко выкрикивавшими клятву, и исчез.

«Лишь бы у него все получилось!»

… До позднего вечера в лагере и вокруг него гремели выстрелы. Стража расправлялась с непокорными. Наконец, выбранные командиры отдали приказ выдвигаться, застав меня врасплох. Я думал, что говорильня и сведение счетов продлятся еще минимум пару дней. Не угадал. Видимо, Берзег решил, что промедление смерти подобно и погнал людей на приступ. Особых возражений не последовало. Не остановила штурм даже полная луна и отсутствие тумана. Не отправили и передовой отряд лазутчиков.

Я вышел одним из первых, рассчитывая улизнуть по дороге. Высматривал впереди Додоро, надеясь, что он уже спрятался.

— Если мы сегодня не возьмем крепость, когда она не вполне готова, то тем более это не удастся нам через три месяца. Тогда конец нашему спокойствию, — шептались рядом со мной идущие в темноте воины.

Сзади их подгоняли конники. Небольшая группа всадников ехала впереди.

Навстречу передовому отряду попался какой-то подозрительный тип в одном бешмете и драных чувяках.

— Ты кто такой? — спросили, когда его схватили за руки.

— Я раб узденя из Пшады.

Обыскали. Нашли записку на непонятном языке. Начали бить.

— Ты шпион! — закричал племянник князя Берзега Биарслан. — Я лично пристрелил одного уорка, Атажука из Темиргоя, который со своими рабами хотел незаметно прокрасться из лагеря. Буду я тратить время на такое ничтожество, как ты!

Он махнул шашкой. Покатилась голова. Убитым был никто иной как Додоро.

Я ничем не мог помочь своему человеку. Лишь сжал кулаки, стараясь себя не выдать. Пользуясь суматохой, отступил назад и в сторону. Спрятался в кустах. Просидел там, пока мимо не прошли все восемь тысяч, отправившихся на штурм крепости. Снова мне выпала роль зрителя.

Раздался крик шакала. Это был условный сигнал от братьев Цаци-ок. В ответ раздалось восемь лающих звуков: каждый командир отряда сообщил, что все готовы. Мехмет или Али Цаци-ок отозвался криком совы. Это был сигнал к штурму.

Черкесы, скрывавшиеся в густом кустарнике и за холмами, бросились вперед. Прозвучал выстрел с крепостного вала. Застучал барабан. Ударили пушки. Приступ начался.

Я пытался прокрасться поближе, чтобы ничего не упустить. Не тут-то было. Берзег расставил своих конников вокруг крепости. Их задача была не в том, чтобы следить за тылами. Они не давали тем, кто струсил, убраться подальше. Гнали снова и снова людей на штурм. И у черкесов стало получаться. Я видел по вспышкам выстрелов, что бой уже идет в глубине крепости.

Рассвело. Сражение не прекращалось. В форте пылали какие-то здания. Пушечных выстрелов звучало все меньше и меньше.

«Неужели все кончено⁈ Как же так выходит: в первый же раз черкесов было больше, но они проиграли? Где та грань, которая отделяет победу от поражения? В Ахульго было похоже: в какой-то момент мюриды сломались, и те же самые русские воины, которые отступали раз за разом, вдруг почувствовали за спиной крылья Ники и моментально сломили сопротивление. И сейчас так случилось? Гарнизон дрогнул? Или виной всему ярость черкесов и их решимость победить любой ценой? Какая, к черту, разница! Главное то, что там, в форте, гибнут хорошие и смелые люди, а я ничем не могу им помочь! Как спасти Васю или Игнашку? Или моего соотечественника штабс-капитана Лико?…»

Мои размышления прервал страшный взрыв. Невероятный треск. На возвышенности все зашаталось, затряслось. На фоне голубого неба и сочной зелени гор в воздух взметнулось огромное серо-черное облако, пронизанное красно-золотистыми языками пламени. Из этой противоестественной тучи вылетали целые бревна, тела и какой-то мусор.

Рядовой Осипов все ж таки сделал то, в чем поклялся на кресте.

[1] Как ни странно, но вопрос о дате первого штурма историки старательно обходят стороной. Считается, что оба штурма произошли 22 марта. Между тем, есть рассказ старого убыха, записанный Теофилом Лепинским в конце 1850-х, когда польский авантюрист воевал на Кавказе против русских. Рассказчик по имени Таузо-ок сообщил, что после первого штурма гарнизон беспокоили три дня, не давая ему отдохнуть. В пользу этой версии говорит и тот факт, что взрыв в форте произошел в 9−00. То есть оба штурма начинались ночью.

Вася. Михайловское укрепление, 22 марта 1840 года.

Год за годом вторгались русские войска в черкесские пределы. Убивали без разбору, жгли селения, вытаптывали и травили поля, угоняли скот. И вот пришел час расплаты. Переполнилась горская чаща терпения. Настал черед урусов испытать себя в обороне и вкусить горечь поражения. Как и кавказцы, они были опытными и отважными воинами и просто, за здорово живешь, сдаваться не собирались…

Проводив посланца от штабс-капитана Варваци, Николай Лико тяжело вздохнул. Еще днем, завидев огромную толпу черкесов, направлявшихся на север, он возмечтал, что все закончилось. Сколько раз так бывало: горцы, получив крепко по зубам, исчезали в своих горных лесах и долго не беспокоили гарнизон. Прибежал верный шапсуг Колубат, много раз доставлявший интересные сведения. Уверял, что угрозы больше нет. Что уходят мятежники к Николаевской крепости. Попробуют ее нахрапом взять. Так хотелось ему поверить!

Но не судьба! Сообщение от Константина Спиридоновича спустило штабс-капитана на землю. Жаль успел предатель-лазутчик исчезнуть, прежде чем прибыл Додоро. Расстрелял бы его и повесил труп на воротах в назидание другим.

А еще жаль, что не смог узнать Варваци точной даты нападения. Может, сегодняшней ночью все начнется. Кто знает?

«Чудеса! Один грек защищает русскую крепость! Другой — ему помогает, не щадя живота своего. Вот как мы с матушкой-Россией породнились!»

— Передайте в свои роты, господа офицеры: будет новый приступ. Всем отдыхать, кроме караульных взводов. После полуночи — все под ружье!

— Как будем расставлять людей, Николай Константинович? — спросил подпоручик Краумгольд, командовавший 9-й ротой Тенгинского полка.

— Ничего нового изобретать не будем. Встанем, как при первом штурме. Линейцы — на фасах справа и слева, тенгинцы — между Богатырской и Кавалер батареями, новагинцы — между Кавалер и Джубской батареями. Сорок человек из новагинцев — в резерв у порохового погреба и цейхгауза.

На новагинцев и тенгинцев была вся надежда. Свежие войска. Успели за зиму восстановиться, морды отъесть, с лихоманкой расправиться. Рыбки азовской отведали на полковых квартирах, погуляли на Рождество. Богатыри! Не подведут! Для них Михайловский форт — не пустой звук. Сколько раз они здесь служили! Сколько товарищей успели похоронить на местном погосте! Их выставили на самое опасное направление.

Обер-офицеры хмуро кивнули. Побежали отдавать приказы и надевать лучшие свои мундиры. Весь гарнизон облачился в чистое белье. Каждый понимал: завтрашнее утро многие не переживут.

После полуночи роты стали строиться на банкетах. Отец Маркел ходил вдоль рядов, окропляя солдат святой водой.

— Пусть люди через одного прилягут отдохнуть, — распорядился Лико.